— Прощайте, почтенный учитель Кун…
ВОЗВЫШЕНИЕ МАГОМЕТА, ИЛИ КАРМА ДЛЯ ИИСУСА
Звено последнее
I
Перед тем как Иосиф Виссарионович позвонил в гагаринскую квартиру, председатель Товарищества прочитал письмо Тамары Федоровны Тиминой из Ульяновска, она жила в этом городе в доме четырнадцать по улице Ботанической.
Женщина просила выслать книгу «Так говорил Каганович», а также романы Станислава Гагарина «Вторжение» и «Мясной Бор».
«Родилась я, выросла и работала при Сталине, — сообщала читательница, — и всю жизнь оставалась ему благодарной. Это была счастливая эпоха для всех честно работающих. В эпоху Сталина было спокойно всем народам, населяющим СССР. Слава ему и честь! И всё, что осталось у нас хорошего, осталось благодаря его прошлому воспитанию советских людей. Он укреплял и развивал в людях любовь к Отечеству, стойкость в невзгодах, добрые отношения друг с другом…»
Станислав Гагарин отложил скромный листок, вырванный из школьной тетради в клеточку, исписанный неровным почерком, может быть, недостаточно образованного, но такого искреннего русского человека.
«Обязательно покажу товарищу Сталину», подумал сочинитель, и тут в прихожей затренькал звонок.
В то утро председатель сообщил, что будет работать дома, а м о с к в и ч отправил с бухгалтером и технологом в Электросталь — договариваться о выпуске Пятого тома «Русского детектива» и второго тома собственного романа «Вторжение», словом крепить мосты, утрясать коммуникабельные моменты, они и в Смутное Время не потеряли актуальности, скорее наоборот.
Жена ушла к Елене на Солнечную, глянуть, как ремонтируется зятем квартира, и писатель был дома один. И подобное оказывалось кстати, ибо Вера Васильевна новогоднюю ночь с товарищем Сталиным и его возвращением к власти воспринимала уже как праздничный сон, любила рассказывать его мужу, ласково упрекая тем, что навеян сей сон чтением первого тома «Вторжения».
Новый шок в виде появления Отца народов был бы для супруги писателя вовсе ни к чему.
Вождь оказался непривычно насупленным и мрачным. Раздеваясь в прихожей, Иосиф Виссарионович не произнес ни слова, и только пройдя на кухню и заняв привычное место на ящике с картошкой, куда хозяин всегда усаживал гостей, товарищ Сталин выразительно заглянул Папе Стиву в глаза и тихо сказал:
— У вас не найдется… Конфуция помянуть…
Спиртного Станислав Гагарин в доме не держал, но с осени завалялась у него бутылка коньяка, ее принес по случаю Юрий Кириллов, когда приезжал из Львова, так она и простояла без надобности в холодильнике «Канди».
Без лишних слов писатель достал бутылку и поставил на стол.
— Налейте, — попросил вождь. — Себе — не надо, понимаешь…
— Может быть, в гостиную перейдем, — предложил сочинитель. — Сейчас завтрак соображу, закуску…
— Не время рассиживаться, понимаешь, в гостиных, — проворчал Иосиф Виссарионович. — Дайте стакан! Я сам, понимаешь… Вам и за бутылку браться не положено.
Вождь налил чуть больше половины тонкого стакана и залпом выпил коньяк.
А писатель, оценив такт Иосифа Виссарионовича, уважение к антиалкогольным принципам хозяина, быстренько покидал из холодильников закусок, нарезал хлеба.
— За помин души доброго философа Куна, — проговорил вождь и выпил новый коньяк.
Станислав Гагарин отвел глаза.
За те восемь без малого лет, которые протекли с того дня второго мая одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, когда писатель вдруг решительно и неожиданно для окружающих порвал с Жидким Дьяволом и стал непримиримым и несгибаемым борцом за трезвость, Станислав Гагарин не то чтобы изменил собственным взглядам. Нет, писатель оставался нетерпимым к потребляющим алкоголь, но стал относиться к ним равнодушнее, что ли…
Для него мир раскололся на две неравные, к сожалению, половины. В одной, увы, большей части, находились те, кто не сумел вырваться из рабства Жидкого Дьявола, а в другой счастливо пребывал сам Папа Стив, его близкие — жена и дети, зять Николай, немногочисленные трезвые друзья и такие святые мэтры, как Федор Григорьевич Углов, приславший ему недавно собственную новую книгу «Ломехузы».
— Письмо получил, — нарушил молчание писатель. — От читательницы нашей из Симбирска, Тамарой Фёдоровной её зовут, а по фамилии — Тимина. С теплыми словами про вождя. Сейчас принесу…
Станислав Гагарин прошел в кабинет и принес оттуда весточку из Ульяновска, что сам прочитал недавно.
Товарищ Сталин поднялся с ящика под картошку, прикрытого ковриком, и с листком в руке подошёл поближе к окну.
Письмо вождь прочитал быстро, шмыгнув носом при этом дважды. Затем положил листок на клетку с попугаем, преемником славного Кузи, достал из кармана брюк клетчатый платок, не поворачиваясь к писателю, шумно высморкался.
Когда вождь повернулся, то Станислав Гагарин увидел, как Иосиф Виссарионович вытирает платком уголки глаз.
— Расчувствовался, понимаешь, — виноватым голосом произнёс вождь. — Подарите мне это письмо, Станислав Семенович. На том свете Ленину покажу…
— Конечно, конечно! — засуетился писатель. — Берите письмо, товарищ Сталин… Нам такие письма еще напишут!
— Спасибо, — просто сказал вождь и бережно спрятал листок в нагрудный карман френча.
Станиславу Гагарину было чуть-чуть неловко. Не доводилось ему видеть плачущим Отца народов.
— Наберу воды в ванной, — встрепенулся сочинитель и схватил чайник. — В кухне странная вода бежит — теплая почему-то…
Он схватил чайник и удалился. Когда же снова вернулся на кухню, то вождь был прежним — спокойным и невозмутимым.
— Imprimatur, — произнес вдруг по латыни Иосиф Виссарионович, и Станислав Гагарин навострил уши.
Сочинитель знал, что этим словом цензоры прошлого наделяли разрешенную к печати книгу. Пусть, дескать, печатается.
В нынешнее Смутное Время цензуры как бы не было, но сие только декларировалось дерьмовой прессой, ангажированной президентской ратью. И Станислав Гагарин часто думал над тем, каким б р а н н ы м словом определить обрыдлую псевдогласность и мнимый, занюханный плюрализм.
Невооруженным глазом было видно как и здесь л о м е х у з ы изрядно насвинячили, поганцы…
— Вы получили от Совета Зодчих Мира imprimatur, — продолжал Иосиф Виссарионович. — Разрешено писать обо всем, что так или иначе связано с судьбою России и Мира. А для того вас наделяют особыми, понимаешь, сочинительскими прерогативами, привилегиями, если хотите.
— А в чём их, привилегий, суть, если не секрет? — осведомился председатель.
Товарищ Сталин усмехнулся и поправил усы.
— Рисковать, — сказал вождь. — Везде и всюду рисковать собственной шкурой… Другими словами, вы допускаетесь к участию в любых событиях того времени, в котором живете. Как пояснил бы наш друг, принц Гаутама, это и есть ваша нынешняя, понимаешь, к а р м а. Сочинительская, понимаешь, к а р м а.
— Значит, я до конца участвую в операции «Most»? — с надеждой спросил Станислав Гагарин.
— В срыве операции «Most», — поправил сочинителя вождь. — Обстоятельства переменились. Заговорщики сменили объект а к ц и и. Теперь им стал мой северокавказский земляк, понимаешь. А этот парень куда бо́льший диалектик, нежели многие из тех, кто на волне общей смуты оказался у власти. Тем более, надо спасти его от смерти.
— Сменились нравственные ориентиры, — заметил Станислав Гагарин.
— Вот именно, — согласился вождь.
II
Репортаж Невзорова о событиях 23 февраля он смотрел по телевизору на следующий день.
Уже свершились события, которые легли в основу романа «Вечный Жид», и Станислав Гагарин поставил в заранее написанной главе интригующую точку, когда позвонил Саша Тарасов, редактор милицейской газеты «На страже», и рассказал о митинге на Манежной площади, о том, что Невзоров вручил москвичам знамя легендарного крейсера «Аврора», о настроении м е н т о в, явно напуганных размахом шествия по Тверской улице в сторону могилы Неизвестного солдата, об идущих во главе гигантской колонны бывших узниках Матросской Тишины — членах Государственного комитета по чрезвычайному положению.
Но описание тех событий, которые предшествовали репортажу в «Шестистах секундах», еще впереди.
День а к ц и и, задуманной за океаном и спланированной в оккупированной агентами влияния России, неотвратимо приближался.
Двадцать второго февраля Станиславу Гагарину позвонила в Товарищество загадочная Вера и попросила вернуться пораньше на Власиху, по дороге к городку его встретят.
— На электричке в шестнадцать ноль девять выезжайте с Отрадного, — закончила разговор молодая женщина, будто знала, что злополучный м о с к в и ч сочинителя опять з а г о р а е т в разобранном состоянии в гараже.
