— На электричке в шестнадцать ноль девять выезжайте с Отрадного, — закончила разговор молодая женщина, будто знала, что злополучный м о с к в и ч сочинителя опять з а г о р а е т в разобранном состоянии в гараже.
Хотел председатель спросить, кого ему ждать на встречу, но Вера положила трубку.
— Подамся на Власиху, — сообщил Станислав Гагарин и вскоре уже преодолевал на электричке те два перегона, что отделяли Отрадное от Перхушкова.
На перроне никто сочинителя не встречал. Тот обогнул гастроном, прошел на параллельную Успенскому шоссе улицу, по ней он всегда ходил, направляясь к военному городку.
Магомет попался Станиславу Гагарину на глаза уже за домами микрорайона «Березка». Пророк стоял подле двухэтажной деревянной дачи с большой застекленной верандой наверху, на которую всегда завистливо посматривал сочинитель — вот бы поставить там письменный стол и писать, сочинять вволю, любуясь порой красивой сосновой окрестностью.
Пророк увидел приближающегося сочинителя и приветливо улыбнулся.
— С наступающим праздником, Станислав Семенович, — сказал он. — Мы с вами самые что ни на есть защитники Отечества. Наш завтра день!
Они обменялись рукопожатием и двинулись лесом в сторону Власихи.
— Работаем втроём, — инструктировал Папу Стива Магомет. — Вы, брат Иисус, а также ваш покорный слуга. Моя задача, увы, вспомогательная: обеспечить проникновение в убежище, где укрылся террорист-убийца, прикрывать отход после того, как вы с Иисусом ликвидируете его.
Магомет говорил спокойно и деловито, в привычной для него манере человека, презиравшего и ненавидевшего болтовню.
Пророк считал недостойным л ю б о е пустословие. В собственных высказываниях необходимости избегать болтовни уделял Магомет большое внимание. Не опасаясь показаться безмерным, он взрывался негодующим вулканом, когда видел и слышал трепачей всех времен и народов.
«Его бы к нам в Верховный Совет, — шутливо думал порою сочинитель. — К Руслану Имрановичу в помощники. А то и наоборот сию позицию разверстать…»
— Человек, у которого нет чистого сердца и языка, удерживающегося от пустословия, — утверждал Магомет, — не может быть верующим.
Лучше оставаться одному, чем общаться со злым человеком. Но лучше быть с добрым, нежели пребывать в одиночестве. И куда полезнее беседовать с тем, кто стремится к знанию, чем копить без отдачи эти знания в себе, храня молчание об открывшейся тебе истине.
— Но лучше молчать, — подчеркивал при этом пророк Аллаха, — чем вести пустой разговор…
Станислава Гагарина в учении Магомета особенно подкупало рассуждение о необходимости делиться приобретенными знаниями с теми, кто тебя окружает. Последнее было природным качеством сочинителя, от которого он в достаточной мере претерпел и в детстве, когда в школе его причисляли к у м н и к а м, и в мореходном училище, где курсанты полагали, будто Стас выпендривается, пока будущий писатель, обладавший и незаурядными актерскими данными, не разработал и принял на себя образ лихого парня, истинного флотского товарища, готового и в драку с криком «Полундра! Наших бьют!», умеющего и деваху з а к а д р и т ь на Невском проспекте, и хорошо в р е з а т ь в курсантской компании.
Словом, страдал наш герой от собственной готовности делиться знаниями до тех пор, пока не занялся литературой, а в этой ипостаси ему сам Бог велел обладать куда более глубокой и разнообразной информацией, нежели простым смертным, знать больше, нежели знает средний читатель, хотя и в этом качестве невежественные рецензенты упрекали за то, что, дескать, Станислав Гагарин демонстрирует в том или ином о п у с е собственную эрудицию. Ну не анекдот ли само существование подобных упрёков сочинителю?
— Я предлагал занять позицию с вечера, — рассказывал пророк, — неподалеку от того места, откуда будет стрелять убийца. Но мы получили информацию о тщательной проверке подобных мест службой безопасности. Поэтому надо попасть на чердак Московского университета после проверки, за час до начала официальной церемонии.
— А как же террорист? — спросил председатель. — Его ведь тоже может схватить охрана…
Магомет пожал плечами.
— Видимо, у тех, кто готовит а к ц и ю, есть в спецохране и в службе безопасности соответствующие кадры, — предположил он. — Закроют глаза, не заметят, одним словом. Это уже их проблемы. Наша, вернее, ваша, Папа Стив, и Христа задача проникнуть на чердак и ликвидировать убийцу до того, как он примется стрелять в тех, кто собирается возложить венок к могиле Неизвестного солдата. А мой удел — сделать всё, чтобы вы туда попали, опекать вас со стороны и обеспечить по возможности безопасный отход.
— Что с транспортом? — спросил Станислав Гагарин, памятуя о расстрелянной в Солнцеве черной в о л г е. — Может быть, задействуем мое авто?
— Ладно уж вам, Станислав Семенович, — улыбнулся Магомет. — Неугомонный вы наш товарищ… Пусть стоит ваше авто в гараже. С ним вы еще нахлебаетесь горя.
— Вам что-нибудь известно? — обеспокоенно поинтересовался писатель.
— Помните, что сказано в Евангелии от Матфея, в главе седьмой? — неожиданно спросил пророк. — Стихи первый и второй…
Не судите, да не судимы будете;
Ибо каким судом судите, т а к и м будете судимы, и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.
«Истина, не требующая доказательства, — подумал сочинитель. — Категорический императив Канта в евангелическом изложении да еще и устами пророка Аллаха!»
— Просите, и дано будет вам, — торжественно продолжал цитировать Матфея основатель религии меча и защитник России, — ищите и найдете; стучите, и отворят вам;
Ибо всякий просящий получает, и идущий находит, и стучащему отворят.
— Воистину так! — заключил сочинитель, улыбаясь.
Ему было приятно от того, что Ал Амин, или Верный, на память знает жизнеописание Иисуса Христа.
Но Станислав Гагарин не ведал, что уже после разыгравшихся событий, водитель, о котором писатель не однажды упоминал в романе, ибо полгода уже ездил с ним по делам Товарищества, этот с виду приличный и порядочный парень примитивно и гнусно нажрется алкоголя, угонит из гаража машину и элементарно разобьет ее, причинив Товариществу убытков тысяч эдак на триста, не меньше.
Сочинитель давно перестал доверять ему и терпел исключительно потому, что поддался резонам Татьяны Павловой, уверявшей Папу Стива: предыдущие водители были хуже. И это было правдой, с этой братией Станиславу Гагарину всегда не везло, а в смутные дни, когда соотечественников целенаправленно развращали л о м е х у з ы, трудно было кому-либо доверять, невозможно было на кого-либо положиться.
В ту ночь, когда сочинитель вернулся из гаража, где с Дурандиным они вынули из-за штурвала пьяного шоферюгу, отобрали ключи, документы и отправили восвояси, Станислав Гагарин, скрыв от приболевшей супруги случившееся, тщетно пытался уснуть, размышляя о вечной природе з л о г о в человеке.
Он пытался читать, перелистывал «Жизнь Мухаммеда» Пановой и Вахтина, зарубежную монографию «Анатомия детектива», где обнаруживал здравые мысли и соображения, поднимался к занедужившей Вере Васильевне, меняя питье и пытаясь отвлечь от тягомотного состояния, развернул и сочинение Скрипника о Моральном Зле.
Книга раскрылась на странице, где говорилось о том, как французские философы-материалисты трактовали природу Зла, изначально заложенного в человеке, и Станислав Гагарин, который стоял вовсе на иных позициях, склонялся к утверждению Гельвеция: люди не столько злы, сколь глупы.
Набрасывая эти строки в электричке, мчавшейся в столицу — не привыкать Станиславу Гагарину писать романы в столь экзотических условиях! — он вспомнил о том, что в последнее время часто приходит на ум сочинение Блаженного Августина «О граде Божьем» и его «Исповедь».
Утверждение Августина об активном стремлении человека к злу оставалось абсолютно неприемлимым для Станислава Гагарина, который полагал, что даже сугубо безнравственный человек не является ни животным, ни дьяволом, хотя и может находиться в состояниях, близких к тому или другому.
Потому, так упрямо верящий в изначальность д о б р о г о в человеке, Станислав Гагарин и простит водителя-поросёнка, отдаст его Геннадию Ивановичу Дурандину в помощники, на куда более ответственную работу.
А пока он думал о том, что именно присутствие в человеческом существе Разума не позволяет х о м о превращаться в зверя. Информация же о нравственном законе, которую человек воспринимает вместе со словом м а м а, препятствует отождествлению его с дьяволом, ибо дьявол представления не имеет о понятии э т и к а или м а т ь, равно как не знает и о том, что такое розовое детство.
