И Урос рассказал.
О беспощадных горных пиках, о нестерпимых болях, о яде в воде, о крутых тропах и камнях летящих под ноги, о равнине покрытой пепельной пылью, о холме мертвых, о караване пуштунов, о безухих собаках, о пяти озерах Банди Амир, о хитростях его врагов и о кипящем масле на свежей ране его ноги.
Прикрыв глаза, он говорил сбивчиво, перескакивая с одного на другое, рассказывал то, что приходило ему в данный момент на ум. Время от времени он бросал взгляд на Турсена, и в его лице, внезапно потерявшем всю свою холодность и надменную отстраненность, он видел только отеческую заботу, страх за него, боль, сочувствие и негодование. И Урос почувствовал себя вознагражденным за все ужасы, страдания и усилия, — вознагражденным сверх ожиданий. Он понял: «Если бы я принес ему из Кабула шахский штандарт, он не был бы поражен даже в половину этого».
Урос закончил свой рассказ и откинулся на подушки. Повествование так вымотало его душу, что ему стало плохо. Все вокруг него закружилось.
Срывающийся голос Турсена закричал ему в ухо: «Пей!» — приказывал он. «Пей!»
Урос чуть выпрямился, посмотрел на отца и не захотел верить глазам.
Великий Турсен, дрожащими руками, сам наполнил для него пиалу чаем, быстро бросил туда большой кусок сахара и сейчас протягивал ее сыну. Урос почти выдернул ее из рук отца и, низко наклонившись, начал пить, лишь бы не смотреть в его сторону.
По смущению сына, старый чавандоз тут же понял, как сильно он, в своем потрясении, нарушил неписанные правила и священные обычаи. Он помолчал мгновение, потом медленно выпрямился и посмотрев на склонившийся перед ним тюрбан, сказал почти сурово:
— Никакая победа, в любом из бузкаши, никогда не сможет сравниться с подобным возвращением на родину.
И это предложение, слово в слово было тем, о котором Урос мечтал в своих лихорадочных снах, о котором он думал, преодолевая одно препятствие за другим. Благодаря этим словам он сам триумфировал над победителем шахского бузкаши. Но что странно, он не ощутил ни радости от этих слов, ни гордости, ни удовлетворения.
Ничего вообще, словно все чувства в нем внезапно умерли.
В отчаянии, он инстинктивно наклонился к Турсену, словно ища у него помощи.
На секунду их головы почти соприкоснулись, и в лице отца Урос увидел его обычную холодность и отчужденность.
«В то мгновение, как я вырвал у него из рук пиалу с чаем, все рухнуло, — понял Урос, — Он почувствовал, что я стыжусь его поступка, и он никогда не простит этого ни мне, ни себе.»
— Урос, теперь я знаю, что ты пережил, — медленно произнес Турсен, не отрывая от сына взгляда, — И я рад, что ты вернулся. Но теперь ты должен рассказать мне про Мокки. Он ждет моего приговора.
— Ты все о нем знаешь, — ответил Урос
— Что он пытался тебя убить, да. Но почему он хотел это сделать?
Турсен был прав. Урос ничего не сказал о подоплеке дела и о том, что двигало саисом. Случайно ли он забыл об этом поведать или сделал это преднамеренно?
— Мокки хотел получить коня, — пояснил Урос, — вот и все.
И Турсен прикинул: может быть. Бедный саис и такая лошадь… Большие возможности. Но Мокки? Простодушный, верный и лучший из всех саисов в мире. Он вырос у него на глазах.
— Зачем же ему нужно было тебя убивать? — спросил Турсен вновь, — Ему нужно было просто вскочить на Джехола и умчаться прочь.
— Он боялся, что люди немедленно сочтут его за вора, — возразил Урос, — С моей смертью конь принадлежал бы ему по праву. Я продиктовал писарю завещание.
— Ах, вот оно что, — ответил Турсен, — И ты отдал Мокки эту бумагу?
— Нет. Я хранил ее у меня под рубашкой.
— Ах, понятно, — сказал Турсен вновь, — и Мокки это знал?
Урос кивнул.
— И тогда он сразу же попытался тебя убить, чтобы забрать с собой это завещание?
— Нет, — ответил Урос. Он не хотел больше говорить ни слова, но все же добавил, — Низкая кочевница подстрекала его к этому.
— Ага. Но ты сам подобрал ее по дороге, не так ли? Что, она была тебе очень нужна?
— Не мне, — буркнул Урос, — Мокки хотел ее.
— Хватит! — воскликнул Турсен, — Достаточно! Теперь я знаю все!
Турсен положил голову на кулак. Но не для того, чтобы все обдумать, нет. Он старался скрыть бушующую в нем злость. Он стиснул зубы.
«Больница, да… это я понимаю, — проносилось у него в голове, — тут на карту была поставлена его честь… Но вот потом… Потом он просто играл, играл всем, своей душой, жизнью… Он сам выбрал этот страшный путь через горы. Он хитро соблазнил саиса конем, и испортил его душу тоже. А как сообщницу в своем деле он взял себе эту девку, подобрав ее на одной из горных троп».
Турсена задрожал от гнева.
«А я? Я все это время горевал о нем, как последний дурак, мучился и упрекал себя. Каждый день я оплакивал его, боялся, что он погиб. В то время как он — тупой и упрямый, — не понимая, что такое настоящее достоинство, думал только о том, как бы сделать так, чтобы люди забыли о его поражении. Избалованный, хвастливый и жестокий ребенок, которого надо наказать, вот кто он такой!»
Турсен посмотрел на свой пояс, потом на пояс Уроса, кивком головы показал на его плетку и сквозь стиснутые зубы приказал:
— Дай сюда!
Урос повиновался. Он не мог противиться, хотя и понимал, что отец решил отхлестать его. Турсен обхватил ее гладкую рукоять. Наконец-то! Он не ударил Уроса сразу, он ждал пока его гнев хоть немного уляжется, чтобы наказание не выглядело, как срыв старого человека, но было спокойным и весомым. Он взглянул Уросу в лицо и не нашел в нем ни капли страха, — напротив, тот, вцепившись руками в подушки, смотрел на отца нетерпеливо, и всем своим видом, казалось, кричал: Бей! Ну, же! Ударь скорее, чтобы я знал, что мне делать дальше!
«Опять он хочет меня убить, — с болью подумал Турсен, поворачивая рукоять плетки в руках, — или просто приготовился перенести удар молча?»
Он посмотрел на сына снова и решил:
«Если я ударю его, все будет кончено между нами. Я думал, что потерял его навсегда, а он вернулся. Но больше Аллах не сделает мне такого подарка».
Турсен опустил голову ниже, словно пытаясь разглядеть что-то на концах плетки, пропустил кожаные ремни между пальцами и, помолчав, сказал:
— Действительно, тут еще четко видно то место, куда ты привязывал камень, чтобы убить безухих собак.
Урос охнул и закрыл лицо руками… И отец, и сын молчали долгое время.
Наконец Турсен поднялся, подошел к Уросу, положил руку ему на плечо и между делом бросил плетку ему на колени.
— У меня больше нет моей, — сказал он ему, — Ты не заметил?
