— Двацветок, — глас был глухим и гулким, и в нём едва можно было распознать голос Ринсвинда.
Рука туриста остановилась на полпути к книге.
— Да? — откликнулся он. — Это… это ты, Ринсвинд?
— Да, — ответил голос, в котором звучали кладбищенские нотки. — И я хочу, чтобы ты сделал для меня нечто очень важное, Двацветок.
Двацветок обернулся вокруг и взял себя в руки. Итак, судьба Диска всё-таки будет зависеть от него.
— Я готов, — в его словах вибрировала гордость. — Что я должен сделать?
— Прежде всего, выслушай меня внимательно, — терпеливо проговорил бестелесный голос Ринсвинда.
— Я слушаю.
— Очень важно, чтобы ты, когда я скажу, что нужно сделать, не начал спрашивать: «Что ты имеешь в виду?» — или спорить. Ты понял?
Двацветок вытянулся по стойке «смирно». По крайней мере, по стойке «смирно» встало его сознание — у его тела это никогда не получилось бы. Двацветок выставил вперед несколько своих подбородков.
— Я весь внимание.
— Хорошо. Итак, я хочу, чтобы ты сделал следующее…
— Да?
— Я хочу, чтобы ты помог мне вылезти, прежде чем я сорвусь с этого камня, — поднялся Ринсвиндов голос из глубин лестничного колодца.
Двацветок открыл рот, быстро закрыл его, подбежал к квадратной дыре и посмотрел вниз. В красноватом свете звезды он различил глядящие на него глаза Ринсвинда.
Двацветок улегся на живот и протянул руку. Рука волшебника вцепилась в его запястье с такой силой, что турист сразу понял: если он не вытащит Ринсвинда наверх, то на всем Диске не найдется способа разжать эти пальцы.
— Я рад, что ты жив, — объявил Двацветок.
— Прекрасно. Я тоже, — отозвался Ринсвинд.
Он немного повисел в темноте. После такой драки это было почти приятно — но только почти.
— Ты вытащишь меня или нет? — намекнул он.
— У меня такое впечатление, что это может оказаться несколько затруднительной задачей, — пробормотал Двацветок. — По-моему, у меня это не получится.
— За что же ты держишься?
— За тебя.
— Я имею в виду, кроме меня.
— То есть как это, кроме тебя? — удивился Двацветок.
Ринсвинд произнёс некое слово.
— Ладно, послушай, — сказал Двацветок. — Ступеньки ведь идут кругом, по спирали. Если я вроде как раскачаю тебя, а потом ты отпустишь руку…
— Если ты собираешься предложить, чтобы я попробовал пролететь целых двадцать футов в тёмной, хоть глаз выколи, башне и постарался попасть на пару маленьких скользких ступенек, которых там может уже не быть, то лучше сразу забудь об этом, — отрезал Ринсвинд.
— Тогда есть ещё один вариант.
— Выкладывай.
— Ты можешь пролететь пятьсот футов в темной, хоть глаз коли, башне и врезаться в камни внизу, которые там точно есть, — изрек турист.
В темноте под ним наступила мертвая тишина.
— Это был сарказм, — обвиняюще заметил Ринсвинд.
— Мне показалось, что я констатирую очевидный факт.
Ринсвинд крякнул.
— Наверное, вряд ли ты сможешь сотворить какое-нибудь чудо… — начал Двацветок.
— Вряд ли.
— Вот и я так подумал.
Далеко внизу полыхнул свет, послышались беспорядочные крики. Затем снова вспыхнул свет, снова раздались вопли, и показалась вереница факелов, поднимающихся по длинной спиральной лестнице.
— Кто-то идет сюда, — объявил Двацветок, никогда не упускающий возможности сообщить что-нибудь новенькое.
— Искренне надеюсь, что этот «кто-то» всё-таки не идет, а бежит, — сказал Ринсвинд. — Я уже перестал чувствовать свою руку.
— Везёт тебе, — отозвался Двацветок. — Я-то свою ещё чувствую.
Передний факел остановился, и в полой башне прозвучал голос, наполнивший её неразборчивым эхом.
— По-моему, — заметил Двацветок, ощущая, что сползает всё дальше в дыру, — кто-то крикнул нам, чтобы мы держались.
Ринсвинд произнёс ещё одно слово.
— Вряд ли я смогу продержаться хотя бы ещё немного, — добавил волшебник более низким и настойчивым голосом.
— Попытайся.
— Бесполезно. Я чувствую, как моя рука соскальзывает!
Двацветок вздохнул. Придется прибегнуть к крайним мерам.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда падай. Мне лично плевать.
— Что? — переспросил Ринсвинд, который настолько удивился, что даже забыл соскользнуть.
— Давай, умирай. Воспользуйся лёгким выходом.
— Лёгким?!
— Всё, что тебе нужно, — это с воплем улететь вниз и переломать себе все кости, — продолжал Двацветок. — Это может сделать кто угодно. Валяй. Конечно, тебе следует остаться в живых, чтобы произнести Заклинания и спасти Диск. Но не думай об этом. Не надо. Кому какое дело, если все мы сгорим? Давай, думай только о себе. Падай.
Наступило долгое, сконфуженное молчание.
— Не знаю почему, — сказал наконец Ринсвинд, пожалуй, несколько громче, чем нужно, — но с тех пор, как я познакомился с тобой, я, похоже, провожу уйму времени, качаясь на кончиках пальцев над страшными пропастями.
— Под напастями, — поправил Двацветок.
— Под какими напастями? — не понял Ринсвинд.
— Под страшными, — услужливо ответил Двацветок, пытаясь не обращать внимания на то, что его тело медленно, но неумолимо сползает по каменным плитам. — Качаясь под страшными напастями. Ты не любишь высоты.
— Против высоты я ничего не имею, — донесся из темноты голос Ринсвинда. — Высота — нормальная штука. В настоящий момент меня больше занимают пропасти. Знаешь, что я сделаю, когда мы отсюда выберемся?
— Нет, — откликнулся Двацветок, цепляясь пальцами ног за выбоину в каменных плитах и пытаясь удержать себя в неподвижности одной силой воли.
— Я построю себе дом в самой равнинной местности, которую только смогу найти. В нём будет один этаж — первый, я даже сандалии буду носить исключительно на тонкой подошве…
Передний факел преодолел последний виток лестницы, и Двацветок, посмотрев вниз, узрел ухмыляющееся лицо Коэна. Внизу виднелся успокаивающе массивный силуэт Сундука, стремительно несущегося вверх по ступенькам.
— Всё в порядке? — спросил Коэн. — Могу я чем-нибудь помочь?
Ринсвинд сделал глубокий вздох.
Двацветок узнал симптомы. Ринсвинд собирался сказать что-нибудь вроде: «Да, у меня тут затылок чешется, пожалуйста, почеши его, когда будешь проходить мимо» или «Нет, я обожаю висеть над бездонной пропастью». Двацветок решил, что это будет последней каплей.
— Вытащи Ринсвинда на лестницу, — быстро вмешался турист.
Волшебник обмяк, и рык оборвался на полуслове.
Коэн поймал его за пояс и, бесцеремонно дернув, поставил на ступеньки.
— Жуткий бардак внизу творится, — словоохотливо сообщил он. — Кто это был?
— А ты не видел, у него… — Ринсвинд сглотнул, — у него были… ну… щупальца там всякие и прочие штуковины?
— Да нет, — ответил Коэн. — Обычные ошметки. Несколько разбросанные, правда.
Ринсвинд посмотрел на Двацветка. Тот покачал головой.
— Просто один волшебник позволил одержать над собой верх… — объяснил Ринсвинд.
Пошатываясь, с ноющими в агонии руками волшебник поднялся с помощью Коэна обратно на крышу и добавил:
— А ты как сюда попал?
Коэн указал на Сундук, который подбежал к Двацветку и откинул крышку, как пес, который знает, что вел себя плохо, но надеется торопливым проявлением привязанности отвести свернутую в трубку газету, утверждающую власть его повелителя.
— Тряско, но быстро, — с восхищением сообщил герой. — И вот что я скажу. Никто даже не пытается остановить тебя.
Ринсвинд взглянул на небо. Там висело множество лун, огромных, изрытых кратерами дисков, которые в добрый десяток раз превосходили размерами крошечный спутник Плоского мира. Волшебник разглядывал их без особого интереса, чувствуя себя вылинявшим и растянутым на разрыв, непрочным, как старая резинка.
Он заметил, что Двацветок пытается установить свой иконограф.
Коэн посмотрел на семерых старших волшебников.
— Странное место для установки статуй, — заметил он. — Никто ж их не видит. Хотя заметь, я не говорю, что они что-то собой представляют. Паршивый скульптор.
Ринсвинд, спотыкаясь, подошел к Верту и осторожно постучал его по груди. Сплошной камень.
«Ну всё, — подумал волшебник. — Я очень хочу домой. Погодите, я же дома. Более или менее. Тогда я хочу как следует выспаться, и, возможно, утром всё изменится к лучшему».
Его взгляд упал на Октаво, обрисованный крохотными вспышками октаринового пламени. «Ах да», — подумал Ринсвинд.
Он поднял книгу и бездумно пролистал её страницы. Затейливые и витиеватые письмена менялись, преобразовывались прямо на глазах. Казалось, они никак не могут решить, чем им следует быть: они оборачивались то аккуратными, деловыми печатными буквами, то рядами угловатых рун, превращались то в витиеватый китийский заговорный шрифт, то в древние, зловещие и давно забытые пиктограммы, которые состояли исключительно из неприятных рептилиеобразных тварей, проделывающих друг над другом трудные для понимания и весьма болезненные вещи…
