Великий А'Туин неотрывно смотрел на восемь сфер, без конца обращающихся вокруг звезды, расположенной на самом берегу пространства.
Эти сферы трескались.
Гигантские куски камня отрывались от них и по длинной спирали спускались к звезде. Небо заполнилось сверкающими осколками.
Из останков одной полой сферы в багровый свет выбралась маленькая небесная черепашка. Она была чуть крупнее астероида, и её панцирь блестел от жидкого желтка.
А ещё на черепашке стояли четыре крошечных небесных слоненка. И на их спинах покоился Диск, пока ещё совсем малюсенький, затянутый дымом и покрытый вулканами.
Великий А'Туин подождал, пока все восемь черепашат освободятся от скорлупы. В конце концов, окружённый ошеломлёнными черепашатами, Великий А'Туин очень осторожно, чтобы никого не задеть, повернулся и с огромным облегчением отправился в долгое плавание к благословенно прохладным, бездонным глубинам пространства.
Черепашки двинулись следом, вращаясь вокруг своего родителя.
Двацветок восхищенно следил за разыгрывающимся наверху спектаклем. Наверное, у него был лучший обзор, чем у кого бы то ни было на Диске.
Вдруг ему в голову стукнула ужасная мысль.
— Где иконограф? — заозирался он по сторонам.
— Что? — отозвался Ринсвинд, не отрываясь от созерцания неба.
— Иконограф, — повторил Двацветок. — Я должен сделать картинку этого!
— Неужели ты не можешь просто запомнить? — не глядя на него, осведомилась Бетан.
— Я могу забыть.
— А я никогда не забуду, — сказала она. — Это самое прекрасное зрелище, которое я когда-либо видела.
— Да, гораздо лучше, чем голуби и биллиардные шары, — подтвердил Коэн. — Твоя взяла, Ринсвинд. В чём фокус?
— Не знаю, — ответил тот.
— Звезда уменьшается, — заметила Бетан.
До слуха Ринсвинда смутно доносились звуки спора Двацветка и чёртика, который жил в коробке и делал картинки. Это был технический спор о глубине изображения и о том, хватит ли у беса красной краски.
Следует отметить, что в настоящий момент Великий А'Туин чувствовал себя очень довольным и счастливым, а такие чувства, заполняя мозг размером с несколько крупных городов, не могут не излучаться наружу. Таким образом, большинство обитателей Диска пребывали сейчас в состоянии духа, достигаемом после целой жизни, посвящённой упорной медитации, или после тридцати секунд курения запрещённой законом травки.
«Вот вам и старина Двацветок, — думал Ринсвинд. — Не то чтобы он не ценил красоту, просто он ценит её по-своему. Если поэт, увидев нарцисс, сначала долго на него смотрит, а потом пишет длинную поэму, то Двацветок бросается искать книжку по ботанике. И наступает на нарцисс. Правильно Коэн сказал. Двацветок смотрит на вещи, но под его взглядом всё меняется. Включая меня самого, насколько я подозреваю».
В небе поднялось собственное солнышко Диска. Звезда уже уменьшилась в размерах и не могла соперничать с ним. Добрый надежный свет Плоского мира разливался по восхищенному пейзажу, словно море золота.
Или, как обычно утверждают более достойные доверия наблюдатели, словно золотистый сироп.
Конец получился эффектный, но в жизни всё устроено иначе, поэтому должно произойти кое-что ещё.
Взять, к примеру, Октаво.
В тот момент когда его накрыл солнечный свет, гримуар захлопнулся и начал падать обратно на башню. И многие из наблюдателей вдруг осознали, что на них летит самая магическая штуковина на Диске.
Чувство блаженства и братской любви испарилось вместе с утренней росой. Ринсвинд и Двацветок были отброшены в сторону ринувшейся вперед толпой — люди толкались и пытались взобраться друг другу на плечи, протягивая к небу руки.
Октаво приземлился прямо в центре орущей толпы. И что-то хлопнуло. Это был решительный хлопок, хлопок, исходящий от крышки, которая в ближайшее время не собирается открываться вновь.
Ринсвинд посмотрел между чьих-то ног на Двацветка.
— Знаешь, что будет дальше? — ухмыляясь, спросил он.
— Что?
— Думаю, когда ты откроешь Сундук, там не окажется ничего, кроме твоего белья.
— О боги.
— Мне кажется, Октаво может сам позаботиться о себе. По правде говоря, Сундук — самое подходящее для него место.
— Наверное. Иногда у меня возникает такое чувство, будто Сундук всё-всё понимает.
— Я догадываюсь, что ты имеешь в виду.
Они подползли к краю клубящейся толпы, поднялись на ноги, отряхнулись от пыли и направились к лестнице. Их уход никто даже не заметил.
— Что там сейчас делается? — спросил Двацветок, попробовав заглянуть через людские головы.
— Похоже, они пытаются поднять крышку при помощи рычага, — ответил Ринсвинд.
Они услышали короткий хлопок и вопль.
— По-моему, Сундук просто млеет от такого внимания, — заметил Двацветок, когда они начали осторожно спускаться по лестнице.
— Да, наверное, ему стоит почаще выходить из дома и встречаться с людьми, — кивнул Ринсвинд. — А я покамест пойду хлопну пару стаканчиков.
— Прекрасная идея, — одобрил Двацветок. — Я бы тоже чего-нибудь выпил.
* * *
Когда Двацветок проснулся, время близилось к полудню. Он никак не мог вспомнить, почему он спит на сеновале и почему на него наброшена чья-то чужая мантия, но проснулся он с одной идеей, занимающей все его мысли.
Ему показалось жизненно важным сообщить о ней Ринсвинду.
Скатившись с сена, он приземлился на Сундук.
— А, ты здесь? Надеюсь, тебе стыдно за себя.
Сундук изобразил полное недоумение.
— Ладно, я хочу причесаться. Открывайся, — приказал Двацветок.
Сундук услужливо откинул крышку. Двацветок порылся среди мешочков-коробочек и, найдя наконец гребень и зеркало, частично поправил урон, полученный за минувшую ночь.
— Полагаю, ты не соизволишь рассказать мне, что ты сделал с Октаво? — пристально посмотрел он на Сундук, закончив прихорашиваться.
Выражение Сундука точно описывалось словом «деревянное».
— Ну и пожалуйста. Пошли.
Двацветок выступил на солнечный свет, который был слегка ярковат по его нынешним запросам, и бесцельно побрёл вдоль улицы. Всё казалось свежим и новым, даже запахи, но, похоже, мало кто из жителей успел подняться с постели. Ночь выдалась долгой.
Он нашел Ринсвинда у подножия Башни Искусства, где тот надзирал за работой бригады, соорудившей на крыше некое подобие крана и опускающей на землю каменных волшебников. Ринсвинду в этом деле помогал орангутан, но Двацветок пребывал не в том настроении, чтобы удивляться чему бы то ни было.
— А их можно превратить обратно? — полюбопытствовал он.
Ринсвинд оглянулся.
— Что? А, это ты. Нет, скорее всего, нет. Тем более, что беднягу Верта уронили. С пяти сотен футов на булыжную мостовую.
— И что ты намерен предпринять?
— Из него получится славный сад камней.
Ринсвинд повернулся и помахал рабочим.
— Ты выглядишь очень бодро, — с лёгким оттенком упрека заметил Двацветок. — Ты что, совсем не ложился?
— Забавно, но я не смог заснуть, — отозвался Ринсвинд. — Я вышел подышать свежим воздухом и обнаружил, что никто не знает, что делать. Тогда я вроде как собрал народ, — он указал на библиотекаря, который пытался держать его за руку, — и начал всё организовывать. Прекрасный день, правда? Воздух как вино.
— Ринсвинд, я решил…
— Знаешь, мне кажется, я мог бы поступить в Университет заново, — оживлённо перебил его Ринсвинд. — Думаю, на этот раз мне удастся добиться своего. Я прямо вижу, как вступаю в схватку с магией и добиваюсь на выпускных экзаменах ошеломительного успеха. Говорят, если закончить учебное заведение с отличием, то заработать себе на жизнь очень легко…
— Это хорошо, потому что…
— К тому же, теперь, когда все крупные местные шишки украсили собой крыльцо, наверху освободилась куча мест…
— …Я уезжаю домой.
— …Смышленый парень, повидавший мир, может… что?
— У-ук?
— Я сказал, что уезжаю домой, — повторил Двацветок, ненавязчиво и вежливо отпихивая библиотекаря, который порывался искать на нём вшей.
— Куда домой? — изумленно спросил Ринсвинд.
— Домой, домой. В мой дом. Туда, где я живу, — застенчиво объяснил Двацветок. — За море. Ну, ты знаешь. Откуда я приехал. Пожалуйста, прекрати.
— О-о.
— У-ук?
Наступило молчание.
— Понимаешь, — добавил Двацветок, — прошлой ночью мне пришло в голову, я подумал, в общем, путешествовать — это, конечно, прекрасно, но можно получить массу удовольствия от сознания, что ты где-то побывал. Ну, наклею картинки в альбом, буду вспоминать…
— Правда?
— У-ук?
— О да. Можно сколько угодно носиться по свету и посещать всякие города, но главное — отправиться потом туда, где у тебя будет возможность вспомнить ту кучу вещей, которые ты повидал. Ты нигде не побываешь по-настоящему, пока не вернёшься домой. Кажется, я именно это имел в виду.
