десять было, помню, там так здорово было, так таинственно, сумеречно…Я там своего первого оленя завалил. А ещё там можно на зубров поохотиться, там рядом перелески начинаются, где они и пасутся. Вот где мясо, так мясо!
Гэбриэл поинтересовался, как выглядят эти зубры, о которых он до сих пор только слышал, но никогда еще не видел, и ему торжественно продемонстрировали голову на самом видном месте: охотничий трофей какого-то Хлоринга, кажется, прадеда братьев, а может, и деда. Но разговор очень быстро вернулся к тому, что творилось в Междуречье.
– До нас, слава тебе, Господи, этот Корнелий не добрался. – Уэст даже перекрестился, говоря это. – И вообще, пока что тихо у нас. Но слухи доходят ужасные, ужасные! В Брэдрике, говорят, кровь ручьями по мостовой текла! А уж эрла Еннера и вовсе жаль несказанно. Достойный был человек, царствие ему небесное, все Междуречье о нем скорбит. Вы не подумайте, что здесь одни бунтовщики и предатели, простой народ и большинство рыцарства за вас, и войны никто не хочет.
– Где сейчас этот Корнелий? – Спросил Гарет.
– А вы не знаете еще?
– Чего?
– Так убили его. Отравил его повар собственный, как же звали-то его… Голова, да, Голова его звали, скормил ему яд…
– Вильям Голова?! – Замер Гэбриэл.
– Да… Точно, так его и звали, ваше сиятельство! Говорят, то ли дочку его Корнелий сжег, то ли внучку…
– Соседку. – Пробормотал Гэбриэл. – Беременную от его сына. И что теперь с его сектантами-то? Где они?
– Переругались они. И разделились. Корнелиты так и остались корнелиты, сброд всякий, голытьба, и вожаки у них такие же жаки и оборванцы, а рыцари и наемники, и приличный люд, они прозвались Верные, и сейчас подле Фьесангервена.
– А корнелиты где? – Поинтересовался Гарет.
– А корнелиты, по последним-то сведениям, идут в сторону Лавбурга, по пути жгут и насилие всяческое учиняют. Разоряют монастыри, и, говорят, обложили Анвилское аббатство.
– К Лавбургу, значит… – Гарет хмыкнул. – Ну, Бергстремов можно поздравить: затея удалась блестяще.
Есть старая народная мудрость: беда никогда не приходит одна. Проблемы, как бабы в нужник, предпочитают ходить компанией. Герцог Далвеганский убедился в этом самым неприятным для себя образом, и как раз тогда, когда из Междуречья пришли новости, страшно его сердцу приятные и ласкающие слух и душу: Бергстремы облажались так, что лучше и пожелать было нельзя. Титус Сулстад был не так прост и глуп, как Антон Бергстрем, который считал себя успешным интриганом; он сразу же раскусил затеянную бастардом Бергстрема игру. Не-ет, не для папочки старается Рон Гирст! Он спасает собственную шкуру, которую любящий папочка приготовил на убой. И спасти он может ее только одним образом: женившись на Фиби Еннер и став эрлом Фьесангервенским! Если его признает тинг, Бергстрем станет его вассалом; а так как он своего бастарда так и не признал, он даже прав отца на него не имеет. А тинг его признает… Возможно. И точно признает, если убедится, что в жилах бастарда течет древняя кровь. Но не Бергстремов… Титус щелкнул пальцами, на несколько минут даже перестав жевать. А ход-то можно предпринять блестящий! Один из лучших его ходов! Одним махом избавиться от Хлорингов и Бергстремов, заполучить верного и могущественного, а главное – весьма и весьма неглупого союзника в Междуречье и перекроить карту Острова по своему разумению! Его брат, граф Кенка, во всеуслышание объявит Рона Гирста своим бастардом. Мог бы и он сам, но его репутация слишком уж подмочена, а вот брат пока что на коне…
И вот как только герцог возликовал, поняв, что фортуна улыбнулась ему во все тридцать два зуба, так и пришло печальное известие: Орри убит. И не Хлорингами, а глупо и нелепо убит каким-то ревнивым ухажером из-за какой-то деревенской девки. Новость была пренеприятнейшая. Орри был бесценным персонажем, сборщиком важнейшей информации, шпионом, которого с радостью пускали в самые неприступные замки ради его волшебного пения, к которому прыгали в постель самые взыскательные дамочки, выбалтывая планы и секреты своих мужей, и который уже не раз заставлял свихнувшихся от его чар любовниц красть нужное, давать яд ненужным и вообще творить все, что угодно. Герцог ценил его, баловал, многое ему прощал и по-своему был к нему привязан, так как тоже любил его пение. Габриэлла оставалась недосягаемой – пока! – в Пойме Ригины, а Орри у него больше не было. Герцог, прочтя донесение, встал и грузно заходил из угла в угол, постукивая по попадающимся по пути поверхностям сжатым в бессильном бешенстве кулаком и гримасничая от злости. И вот тут-то, оправдывая старую банальность, и заявилась вторая беда в лице собственного братца Кенки, в заляпанном дорожной грязью костюме, бледного, небритого и осунувшегося от ночной скачки и беспокойства.
– С чем явился? – Весь превратившись в мрачную грозовую тучу, поинтересовался герцог Далвеганский, уже не ожидая ничего хорошего. Кенка, оттягивая страшный момент, велел налить себе холодного пива. Он скакал всю ночь, не останавливаясь, он был в растерянности и отчаянии. И в то же время – в надежде на брата, который неизменно находил выход из любой ситуации и спасал его из любого дерьма.
– Сам не знаю, как это вышло… – Осушив залпом бокал и прикрыв на миг рукой рот, пробормотал Кенка, не глядя брату в глаза. – Какая-то нелепость…
– В глаза смотри!!! – Рявкнул герцог, холодея от страшного подозрения. – Говори прямо, говнюк!!! Что натворил?!
Кенка воровато, искоса, глянул в глаза старшему брату, и тот увидел на миг перед собой не взрослого, спесивого и надменного рыцаря с некрасивым, но брутальным лицом, а малолетнего Дристуна, нашкодившего и боящегося розог.
– Я не знаю, как это вышло, клянусь! – Повторил он в отчаянии, и герцог отошел к широченному, изготовленному лично для него, под его объемные телеса, креслу. Тяжело сел, скорее, даже обрушился в него, так, что массивная мебель жалобно скрипнула, а чрево герцога колыхнулось.
– Ты попытался трахнуть Эльдебринка. – Сказал тихо, но в тихом его голосе угадывалась такая ярость, что Кенка весь сжался.
– Нет! – Воскликнул он. – Нет… до этого не дошло… Он… он…
– Рожу тебе набил? – Презрительно скривился герцог. – Нет, вижу, не набил. Помчался жаловаться папочке и мамочке?
– Он сказал, что пойдет… переоденется, и смоет грязь… – Забормотал Кенка, которого все еще трясло из-за произошедшего. – Грязь… смоет…
– И?..
– И выпал… выбросился…
– Он мертв?! – Рявкнул герцог, приподнимаясь. Голос от неожиданности исчез, и последние звуки он просипел на вдохе, хватанув ртом воздух. Зашарил рукой по столу в поисках бокала, жадно выпил остатки теплого лимонада. Кенка упал в кресло и закрыл
