Достоевский и Суслова. С. 252.
Село Иваново, 18 марта
Давно жителями Иванова чувствовалась потребность в устройстве женского учебного заведения. Нельзя сказать, чтобы Иваново совсем было обижено училищами, нет: в нем есть одно женское училище, недавно открытое земством, но оно удовлетворяет далеко не всех (я не говорю уже об училищах мужских, которые здесь растут, как грибы, – о них речь впереди). Независимо от женского училища земства существуют еще и другие рассадники женского образования: это мастерицы и священники, которые учат девочек у себя на дому и в школах вместе с мальчиками. Но все это не удовлетворяло… Требовалось устройство такого училища, которое, кроме сообщений серьезных и разносторонних знаний, могло бы систематически развить ум учащихся и дать им строго нравственное направление. Наконец явилась особа, которая взяла на себя обязанность удовлетворить этой высокой цели.
С декабря прошлого года в Иванове открылось частное училище для девиц, основанное А. П. Сусловой, которая долгое время готовилась к этой деятельности и незадолго до этого только сдала экзамен при Московском университете. С самого начала открытия училище это было встречено со стороны местных жителей общим сочувствием. В короткое время училище г-жи Сусловой успело зарекомендовать себя с самой лучшей стороны: хорошие и преданные делу наставники (все имеющие дипломы и в числе их священники), человечное обращение с учащимися и страстная любовь к занятиям самой учредительницы заставили отдавать в новое училище своих детей тех родителей, которые прежде в образовании кроме «развращения нравов» ничего не видели. Училище г-жи Сусловой могло принять широкие размеры, как вдруг неожиданный случай – и все разбилось. Случай этот поразил не только людей, заинтересованных в деле, но и все мыслящее и сколько-нибудь честное население Иванова.
В середу, т. е. 12 дня н. м., приехал из Шуи г. смотритель училища и отобрал у г-жи Сусловой дозволение, данное ей на открытие училища г. начальником учебного округа, а девочек велел всех распустить и учебные занятия совсем прекратить.
Это событие произвело здесь такое сильное и глубокое впечатление, что о нем одном только везде и говорят. Родители собираются и говорят о закрытии училища, как о великом семейном горе; никто не знает, за что гонят их детей из единственного училища, где они могли получить человеческое образование.
Носятся, впрочем, слухи, что нашлись такие личности, – у нас где их нет? – в которых училище г-жи Сусловой возбудило зависть, и они сделали все, что было нужно…
Филипп Нефедов
Санкт-Петербургские ведомости. 1869. № 87. 29 марта (10 апреля).
Директор училищ Владимирской губернии приказал закрыть школу для девушек. Аполлинария Суслова была вынуждена уехать в Петербург, где стала заниматься литературным трудом.
Лешуков Т. Сестры Сусловы // Рабочий край (Иваново). 1965. № 256. 29 октября.
14 сентября. Москва [1869]
Дорогая Графиня!
Много времени прошло с тех пор, как я с Вами рассталась, и много я пережила с того времени различных треволнений. Об Вас я давно ничего не слыхала и летом не писала Вам, потому что не знала, где Вас найти; Новосильцевы были далеко, значит, не от кого было узнать о Вас. Я много думала о Вас и особенно Вас вспоминала в свои критические минуты. Вы служили мне образцом и примером, я старалась не делать таких поступков, которые Вы не одобрили бы, хотя положение мое было очень дурно и я впадала в отчаяние. Не думайте, что это фразы и преувеличение, я была очень и очень несчастна, как никогда во всю жизнь, я отчасти потому не писала Вам вначале, т. е. вскоре после Вашего отъезда, что боялась преувеличить и сказать неправду. После Вашего отъезда я не нашла в Петербурге ни одного слова, и это меня удивило более всего. Кое-как, почти случайно, я узнала, что дело мое проиграно безвозвратно[228], и поспешила убраться. Я все потеряла и не знала, куда и зачем ехать, у меня не было силы на новые планы. В Москве я несколько отдохнула и рассеялась, особенно повидавшись с Варварой Владимировной, которая очень сердечно отнеслась к моему делу.
5 октября. Москва
Дорогая Графиня!
Что-то помешало мне продолжить письмо, которого начало Вам посылаю. С того времени я несколько раз принималась писать Вам, пробовала объяснить мое положение, чтобы просить Вашего Совета, но письма выходили нескладны, непонятны, даже странны. Нужно было или ничего не говорить или писать все. В последнем случае вышло бы не письмо, а повесть, даже целый роман. Теперь вся эта история относится к прошедшему, хотя развязка еще не настала, но я знаю, как поступить в том или другом случае. Мне было много, очень много искушений. В продолжение лета я раз двадцать собиралась уехать к родным, где меня ждала самая бессодержательная жизнь без будущности и надежды, или решалась на отчаянные меры, просто готова была броситься в какой-нибудь омут. Я даже удивляюсь теперь, как вышла невредимой из всех искушений при моей наклонности все преувеличивать и всем увлекаться и при действительном одиночестве и безнадежности. Я так много страдала, что, если б даже сделала ошибку, Вы, верно, простили бы меня, хотя я на это нисколько не рассчитывала. Как человек живой, при всей Вашей строгости, Вы понимаете все. Я была близка к падению, замаскированному очень ловко, но кого мне нужно было обманывать, если мое сердце чувствовало ложь и не удовлетворялось[229]. Дело в том, что я понравилась и полюбила человека, который вызывался не только поправить мои дела, но и открыть мне новую дорогу, какую только я могла желать…
Последнее время я много слышала порицаний моей идеальности и уверений в том, что в жизни человеческой все очень обыкновенно, особенных прелестей нет и при заявлении больших требований придется остаться ни при чем. Мысль очень старая, может быть, и верная, но такая безотрадная, что лучше довольствоваться ничем.
Вчера я виделась с Варварой Владимировной, и она мне передавала, что Вы обо мне спрашиваете. Мне было так стыдно, когда узнала, что Вы предполагаете, будто я сержусь на Вас. Я Вас заставила первую заботиться обо мне, Вас, больную особу, могу ли я на Вас сердиться. Разве Вы не знаете, что для меня значите? Вы мой авторитет и мой идеал. К тому же Вы одна только и были ко мне добры. Кто знает, сколько мысль о Вас помогла мне удержаться на последнем пути, хотя я никогда не старалась подражать Вам. Но в моей натуре есть нечто родственное Вашей. Я не могла бы сознательно сделать дурного дела, если б даже хотела.
