— Почему именно тебя?
— Мне не раз приходилось обслуживать ихние банкеты да разные приемы, ну, видать, пришлась им по вкусу моя работа. Вот они и думают меня послать в дом этого начальника.
— А если ты, скажем, не захочешь пойти?
— Как это не захочешь? Тебя насильно туда поволокут, очень они будут добиваться твоего согласия! Куда прикажут, туда и пойдешь.
Сестры беседовали еще долго. На Галины расспросы Надя отвечала не очень охотно:
— Утомилась я очень с дороги, сестричка, охота бы тебя еще послушать, а самой рассказывать трудно, да и новостей особенных у нас нет.
Однако рассказала о всех деревенских событиях, о пожарах, расстрелах, о гибели старой Силивонихи и других людей.
— Я вот хочу спросить тебя, Галя: а о партизанах ты ничего не слышала?
— Почему же не слышала? Офицеры часто о них говорят, конечно, между собой. Нам же говорить о партизанах запрещено, боже сохрани вспоминать о них. Да, партизан очень часто карают у нас в городе…
— А о том, как партизаны фашистов карают, ты ничего не слыхала?
— Слыхала, Наденька, слыхала… Здесь много офицеров убито в самом городе.
— А за городом?
— Тоже слухи ходят. Говорят, много их, партизан.
— А кто ими руководит?
— Кто? Разумеется, наши люди.
— А нашими людьми кто руководит?
— Ну что ты выпытываешь у меня, как у маленькой? Разве я не понимаю? Да мне, сестричка, тяжело имя его вспоминать, мне стыдно перед ним, перед нашими людьми… за себя стыдно, за работу свою стыдно… Вот недавно рассказывали, как наших людей карали, коммунистов. Так они, умирая, Родину славили и Сталина.
— Не только умирая! Они с именем Сталина и фашистов бьют. И как еще бьют! Ты об этом не знаешь.
— Откуда мне все знать, когда день-деньской только и слышно от немцев об их победах…
Уже ложась спать, Надя спросила про Игната:
— Что-то он обижается на тебя. Вы что, не поладили?
Галя на минутку смутилась. Очевидно, ей неприятно было отвечать на этот вопрос.
— Видишь ли… Признаться тебе, так я в последний раз просто выгнала его да сказала еще, чтоб он больше и не пытался заходить ко мне на квартиру.
— По какой же такой причине?
— Причина тут очень простая. Глуповат он еще, Игнат этот самый. У него в голове еще ветер гуляет.
— Какой это ветер?
— Да так… Все равно, как мальчишка, с авантюрами разными носится. Может, и не авантюра, может, он просто задумал надо мной шуточки строить. Вот приходит раз, ну, говорим о том, о сем, как он живет и работает, как скучает по своим… Одним словом, самый обыкновенный разговор. А потом он сделал такие серьезные глаза да и говорит: «Мы бы с тобой, Галя, если б нам договориться как следует, так половину — не меньше — минских офицеров пустили бы на воздух!»
— Ну и сумасшедший! — сказала Надя, не в силах скрыть улыбку на лице.
— Не сумасшедший, а просто глупец! — серьезно продолжала Галя. — Я только спросила его, как это мы их пустим на воздух. А он и отвечает: «Я тебе, говорит, бомбочку принесу… Такую бомбочку, что фашистам будет развеселая смерть, останется от них только одна отбивная котлета».
— А ты ему что на это?
— Что? Выгнала и все. Ты, говорю, с такими мыслями и за версту ко мне не подходи, поймают тебя немцы — голову тебе, дураку, оторвут.
— А он что?
— Видно, в самом деле обиделся. Надулся, что-то проворчал и ушел… С тех пор и не заходил больше.
— Так, говоришь, глупец?
— Конечно! Разве серьезный человек полезет ко мне с такими предложениями? Я тебе уже сказала, что за мной следят. Однажды ко мне подъезжал какой-то. Даже отраву давал… Всыпь, говорит, им в суп. А мне еще раньше про этого человека говорили, что он в СД служит. Он в другой столовке двух наших девчат подговорил. Те и взяли. Их через несколько минут арестовали. И повесили. А я на этого человека, как только он мне сделал такое предложение, сразу заявила шефу столовой. Так что ты думаешь? Теперь этот человек у нас в клубе обедает, в полной эсэсовской форме. Да и мне еще усмехается, зубы скалит. Вот какие предложения бывают.
— Разве Игнат тоже такой?
— Да нет, что ты… Игнат — наш человек. Но не стоит ему водиться со мной, еще заподозрят его в чем-нибудь, а он по дурости своей может в беду попасть. Несерьезно это! Надумал своей мальчишеской головой и — на тебе: бери у него бомбу.
— Чудак, в самом деле чудак! Я хоть посмеюсь над ним.
— Сохрани тебя бог напоминать ему об этом. Я его не хотела обидеть, а только добра ему желала, да чтоб он с такими шутками ко мне не приходил.
— А если он не шутил, Галя? Ну, понимаешь! Может, у него было какое-нибудь серьезное намерение? Может, он от всех наших людей — что против немцев — делал тебе предложение? Может, он приходил к тебе с поручением от наших… партизан?
— Что ты, что ты говоришь? Это все его фантазии, сам, должно быть, придумал… Чтобы Игнат да на что-нибудь серьезное решился? Где ты видала это? У него, дуралея, только еще шутки на уме! Нашла мне вояку!
— А вот рассказывали, что у вас в городе было несколько взрывов: и на аэродроме, и в эсэсовской столовке, и на электростанции… Неужто все это какие-то шутники делают?
— Я тоже об этом слыхала, Надя… Но… — Галя стала серьезной, задумчивой. — Это, Надя, подпольщики работают. Это солидные люди. Это герои! Им все нипочем, они ничего не боятся, да они и не одиночки, их, видно, много. Они, должно быть, коммунисты, смельчаки! Это настоящие люди; с такими, кажется, любой человек пойдет на самое опасное дело против врагов…
— А ты? — ребром поставила вопрос Надя, но, заметив, как глубоко задумалась Галя, сочла нужным смягчить вопрос, свести его к шутке: — Я шучу, Галя! Разве нам, слабым женщинам, думать про такие дела?
— А ты не шути. Я многое увидела за это время, немало пережила. Я вот живу, работаю. Но разве это жизнь? Тобой понукают, ругают подчас, насмехаются. А порой какие-нибудь пьяные бестии пристают к тебе с разными гадостями. И каждый день, каждый день смеются тебе в лицо, хвастаются, что они здесь хозяева, а мы… мы должны только надеяться на ихнюю милость. И что ни день все — кровь, кровь, кровь… Боже мой, боже, сколько крови пролили они за это время! Так разве можно так дальше жить? Легче умереть, чем видеть все это. И кабы знать вот таких людей, настоящих, то пошла бы с ними на все, на все. На смерть бы пошла, чтобы это было на погибель врагам! Я вот тебе рассказывала об одном человечке, что яд мне предлагал… А такие предложения, ну, такого порядка, мне и другие делали. Иногда мне казалось, что среди них были и наши люди… Сердцем чувствуешь своего человека, по глазам его узнаешь… Однако отказывалась, даже бранила их, даже угрожала: «Иди-ка, иди-ка подальше, пока я тебя в СД не отвела». Помню я слова одного, это на мою угрозу… И теперь в ушах стоит: «Подожди, подожди, мы припомним тебе, поганка, все немецкие виселицы…» А у меня сердце обливается кровью. Слушая это, я чувствую, что и у него кровь кипит от ненависти ко мне. Ты думаешь, мне охота в немецких невольницах ходить да проклятья своих людей выслушивать, да на ихние муки глядеть?
— Я не думала и не думаю этого, Галя. Одно, что я тебе скажу: и в самом деле не слушай ты слов и всяких там предложений незнакомых людей. Так можно и в большую беду попасть.
— Об этом я и говорю.
Еще долго, далеко за полночь длилась беседа сестер, разлученных войной на несколько месяцев.
16
Утром Надя и Александр Демьянович ехали на грузовике за город. Об этом позаботился Игнат. Он, наконец, убедил их, что это самый лучший и надежный способ добраться к месту назначения. Машин было несколько, с завода, на котором работал Игнат. Они ехали за строительным лесом. Тут были рабочие и тоже несколько человек таких, которые, видать, не имели непосредственного отношения к строительным материалам. Должно быть, такие же, как Надя и комиссар. Но их никто не расспрашивал, не интересовался, куда и по какому делу они едут. Машина останавливалась раза два — перед мостом и на перекрестке. Сонные полицаи выползали на шоссе и, попав на холодный ветер и метель, торопливо проверяли пропуска, чтобы снова забраться в теплые бункеры, в уютные дзоты. Через каких-нибудь пятьдесят километров машины свернули в сторону по лесной дороге. Вскоре последняя машина отстала, остановилась. Шофер, высунувшись из кабинки, несколько торжественно провозгласил: «Вот и приехали. Подавайтесь по той просеке, попадете в нужную деревню. Ну, а там, как вам говорили… Привет передайте и одним словом!..» А что там «одним словом», он от полноты чувств так и не сказал.
Через каких-нибудь полчаса Александр Демьянович и Надя нашли по приметам хату, которую им порекомендовал Игнат. Зашли прямо в сенцы, постучались. Открыв дверь, спросили:
— Здесь живет дед Герасим, что берды делает?
