и из этого же дома, по тому же самому двору отправили в ту же самую тюрьму. Но там внизу были такие стоячие одиночки. Они были, ну, что ли, полметра ширины, полметра глубины. И меня туда посадили, значит. Пробыл я там всю ночь. Уже чего только не передумал. Дверь толкнул, а она открыта. Я ее назад, а там ручки ведь нет, ничего нет, и назад не подтянешь. Думаю, они же скажут, что я бежать собрался.
ЕЛ: А не было мысли?
БК: Да ну, от наших бежать? Куда, как? Наутро меня выпустили.
ЕЛ: Каким образом?
БК: Вызвал начальник тюрьмы, в том же самом кабинете, в котором был Шмидт. Это рядом с этими стоячими одиночками, это на первом этаже. И начал меня выписывать. А я ему говорю: «Вы меня благодарить должны». — «За что это?» А я говорю: «Весь кабинет, все отделал вам. Мы тут и белили, и красили, и чего только не делали при немцах». А он мне говорит: мы, говорит, всем спасибо говорим, кто отсюда выходит. А когда я туда вошел, что интересно, у меня же одежды не было. И мне моряки, которые там были, подарили немецкий мундир.
ЕЛ: А где моряки были?
БК: В городе. Морская пехота пришла. Там ни морей, ни рек нет, конечно. Это морская пехота. И они рядом с тем домом, где я жил раньше… Мне дали мундир немецкий и шинель флотскую, черную. А у меня тогда от отца остался (к сожалению, все это у меня пропало) его ромбовидный значок Петербургского университета с орлом сверху. Такая голубая эмаль и белая окантовка, белая эмалевая окантовка и внутри голубая, крест. И чтобы не потерять, носил на этом [мундире]. Когда пришел начальник этой тюрьмы, говорит: «Железный крест?» Представляете? Железный крест… Это все равно как у нас Герой Советского Союза. Ну, вот такие вот. Это началось у меня с КГБ. Потом какое-то время меня не вызывали никуда. Этим никто не интересовался. То есть интересовались, чтобы меня куда-нибудь не допустить. Ну, в аспирантуру там, и прочее. Мне еле-еле дали допуск к работе в этом цехе. Он закрытый считался, вот. Потом, правда, с меня его сняли в то время, когда товарищ Сталин собирался, ну, когда началось «Дело врачей»[878]. Когда собирались всех евреев выселить. Это Вы знаете, это же известно. Вот с меня этот допуск сняли. Никаких документов мне не показывали. Я в проектном отделе что-то чертил. А потом уже здесь. Это было, значит, [19]45 и 20 — [19]65 год. Почему я говорю 20, я сейчас расскажу. В то время как бы амнистия была. И нужно было, кого не поймали, срочно ловить. И организовали довольно хорошие следственные все эти бригады. Вот я с ними сталкивался в Ставрополе, в Краснодаре, которые действительно ловили всех. Но в основном-то ловили, конечно, — немцев они поймать не могли, ну, ловили тех, которые работали [на немцев в оккупацию]: старых полицаев, [членов] этой кавказской роты. Это довольно знаменитое подразделение было, оно довольно известное. Вот. И меня тогда начали вызывать. Сначала я даже очень грубо по телефону ответил, вот за этим столом. Сказал: бросить трепаться, кто-то меня разыгрывает. Когда мне сказали: вы должны быть в Горьком[879] тогда-то, в КГБ, такая-то улица. Зачем? Вот потом, ну, может, не стоит это говорить, но я всю ночь вспоминал, кому какой анекдот я рассказал. Понимаете, вот такое было впечатление. Меня туда, значит, позвали и долго-долго допрашивали. Все это [показания] записывали, записывали. Я в основном говорил, ну вот то, что я сейчас рассказывал. Но людей я не называл, и прочее. «По карточкам можете вспомнить?» Я говорю: «Что я могу вспомнить-то? Я его видел в [19]42 году. А сейчас уже середина [19]60-х годов. Кого я могу вспомнить?» — «Да, мы так и думали». И они отправили штуку [отчет], оказывается, в прокуратуру СССР. Через какое-то время, через месяц-два, приходит повестка. Кстати, у меня все сохранилось, повестка выехать в Ставрополь. Я выехал в Ставрополь. Пришел такой злой и говорю следователю: «Вы что меня вызвали? Вы меня допрашивали уже. Я все, что мог, рассказал, ничего я больше не вспомню». — «А как они вас допрашивали?» Ну, я ему рассказал. «Ну, вы у нас все вспомните».
[Конец кассеты 4. Кассета 5: в кадре Борис Львович Каменко]
ЕЛ: Кассета № 5. 18 апреля 1997 года. Интервью у Бориса Львовича Каменко берет Елена Леменева. Город Дзержинск Нижегородской области. Так чем закончилась ваша беседа?
БК: Я там был порядочно, недели две, если не больше. Во-первых, я показывал места захоронения, все это фотографировали. Потом я рассказывал, как я бежал, и показывал эту калитку, значит, ворота, откуда я бежал. Причем там стою, пальцем вот так показываю, весь народ ходит по улице, на меня глядит. Ворота-то уже там, на улице. А меня в это время фотографируют. Им это нужно было для доказательства перед теми, перед обвиняемыми, что я действительно знаю. А потом кое-кого узнал.
ЕЛ: Кого, например?
БК: Во-первых, я узнал шофера душегубки. Это был русский, украинец он был. Потом я узнал… Дело в том, что я узнавал вполне определенных людей. Оказывается, их уже взяли в это время. Потом был суд в Краснодаре: там 13 человек было. Одного вот, Керера, о котором я говорил, его судили заочно. Его так и не выдали. Вот, а 12 судили очно[880]. Там был заместитель Керера, Васо Элисбарашвили[881]. Если не врут, то интереснейший человек. Я его знал как заместителя начальника этой «Кавказской роты» так называемой, кавказской компании, как они называли. Оказывается, он был, как рассказывали потом, прокурором области в Грузии. И очень известный человек. В плен он попал в Крыму. Был он, ну, как они говорили, армейским комиссаром. Но это, конечно, вранье, потому что армейский комиссар — это генерал, причем армии. Он был, очевидно, комиссаром армии. А комиссаром армии, как вы, очевидно, знаете, мог быть и полковник, по нашей истории. Очевидно, комиссаром армии он был. Его как-то не расстреляли. Комиссаров расстреливали тут же, евреев, комиссаров — разговоров не было. Его как-то не расстреляли. И он в Крыму организовал эту вот компанию. Там были грузины, там были азербайджанцы, там были частично украинцы и русские. И были два заместителя. Один вот этот Элисбарашвили, а другой был русский Соловьев. Ну, русского этого не поймали, потому что его, когда они отступали, его в
