Анук Ятросова вчера вечером Фальшина не видела, по позавчера заметила, как он с загорелым, как цыган, человеком проехал в город. Знает даже, в каком доме в Ключевке останавливался сухореченский богач. Тимрук зашел и туда и там порасспрашивал. И действительно, напал на след волка. Вот что ему рассказали.
Фальшин вчера вечером привез с собой какого-то невзрачного, рябого мужика. Тот, намереваясь дотемна добраться до Чулзирмы, прошел дальше пешком, не заходя в избу. Фальшин остался ночевать. Вечером, верхом на коне, куда-то отлучался, вернулся поздно ночью. Утром рано запряг хозяйские сани и снова куда-то отправился, пообещав вернуться сегодня, а может, и завтра. Тимрук по санному следу доехал до высокого моста и, вернувшись обратно, заглянул в исполком, к Радаеву.
Радаев, как и Тимрук, человек сообразительный. Следопыта он не заставил долго говорить.
— Сам думаешь завершить дело или…
— Сам! — отрезал Тимрук, перебив Радаева. — Но помощь, может, и понадобится.
— Ладно. Если сейчас же отправитесь, до вечера сможете его словить и доставить.
Тимрук полез в карман, извлек бумажку, развернул ее перед Радаевым.
— Может, его и доставлять не надобно? — спросил он, прищурившись.
Николай Васильевич сначала ничего не понял, прочитал подписанную им самим весной бумажку. Разразился таким хохотом, что задрожали оконные стекла.
— Нет, Владимир Наумович, теперь не те времена, — сказал он. — Настало время прочной, устойчивой Советской власти. Судить будем. Но закону, перед народом, именем Федеративной Советской Республики…
Через полчаса Тимрук и два милиционера, переехав через высокий мост, завернули вправо по санному следу. Снег выпал неожиданно, поэтому никто еще на санях не ездил, их только ладили для зимнего пути. Снег, засыпав всю округу, прекратился. Утренний след сохранился нетронутым.
К какому же селу приведет он трех всадников?..
Тимрук задумался.
«Ведь он же убил и Сибада-Михали — отца Тражука. На суд, пожалуй, придется вызвать и Мурзабая, пусть расскажет о Фальшине все, что знает и помнит. Да поймать бы еще и того конокрада с цыганистым лицом. Если Микки умрет, не придя в сознание, — Фальшин сам, конечно, все будет отрицать, — нужны будут свидетели. Я, глупый, по пьянке, говорят, даже допрашивал о Михаиле-лапотнике Фальшина, по сам сейчас не помню… Хозяин квартиры чернявого не упомянул. Скрывает, что ли? Может, тот мужик остался в городе? И все же санный след, видимо, ведет в селение того темнолицего. Фальшин решил съездить туда, чтобы всех запутать. Ты, злодей, отнял у Сибада-Михали его пегую лошадь, а самого убил. А сегодня я сам на другой пегой лошадке выехал, чтобы тебя накрыть. Замана!»
Даже «заману» вспомнил Тимрук. Теперь он свое прославленное слово произносить вслух остерегался.
16
Новый год в этом году чулзирминцы встретили по-новому. Вместо сурхури по селу передавали незнакомое слово: «спектакль».
Так называемый спектакль вначале показали в Сухоречке. Арланов собрал всю молодежь села. Парни и девушки расходились после спектакля шумно и весело.
Качага[45] Матви всю дорогу кричал:
— Шире дорогу — Любим Торцов идет!
Семен и Апук, мечтавшие показать в Чулзирме пьесу на чувашском языке, наконец могли осуществить свой замысел.
Семен Николаев и Апук Ятросова в Ключевку не вернулись, перебрались в Чулзирму и стали готовить к Новому году драму «Бедность не порок» на чувашском.
И слово «репетиция» зазвучало в Чулзирме. Каждый вечер сельчане гурьбой приходили в школу на репетицию.
Во время репетиции Семен одновременно был и Гордеем Торцовым, и режиссером, и суфлером. Арланов теперь знался Митей, Антонина Павловна — Любой, Анук играла купчиху. Качага Матви должен был изображать Любима Торцова.
Матви знал много русских слов, а во время репетиции даже по-чувашски не мог их выговорить как надо, почему-то стеснялся. И его трескучий голос совсем не подходил к роли.
Даже Замана-Тимрук сам попробовал учить Качагу Матви:
— Выпяти грудь вот так, говори грубо, левой рукой старайся отстранять толпу, правую подними высоко и вытяни вперед…
Обучая незадачливого артиста, он показывал, как именно следует задерживать толпу и как поднимать руку, Тимрук менялся на глазах, а слова суфлера то ли плохо слышал, то ли нарочно перевирал.
— Сторонитесь, голытьба! Любим Торцов к брату-богачу в гости идет!..
Народ считал, что и во время репетиции надо хлопать в ладоши, — выходки Тимрука встречали аплодисментами. Анук Ятросова откровенно хохотала.
Семен и Арланов были восхищены артистическим талантом Тимрука.
— Если научишься не искажать слова пьесы, то лучше тебя Любима Торцова и в городе не найти, — похвалил Тимрука Семен.
Но Тимрука в артисты не потянуло. Забраковал сам себя тут же:
— Нет… Повторять чужие слова? Неинтересно. Да еще и «замана» невзначай вылетит. Потом… Как-никак, а при Советской власти и на сцене не положено пьянкой увлекаться.
Антонина Павловна, улыбнувшись, предложила:
— Пока мы готовимся к спектаклю, Владимир Наумович пускай скажет речь перед зрителями.
Режиссеры настойчиво продолжали Качагу Матви обучать грубому голосу.
Село с нетерпением ждало Нового года. А он не заставил ждать, пришел довольно быстро. Раньше — через неделю после рождества, а в этом году раньше за неделю…
Желающие смотреть спектакль в здании школы не уместились.
Семен и беспокоился и радовался:
— Летом прямо на улице соорудили бы сцену. Всему селу сразу показали бы. А сейчас что делать? Ни в Ключевке, ни в Заречье такого успеха не было. Мы разве думали, что вся Чулзирма повалит «Бедность не порок» смотреть?
Не попавшие на спектакль нажимали на двери.
Тимрук вышел на улицу уговаривать толпу.
— Успокойтесь, товарищи. За то, что пришли, вам — спасибо!.. Все посмотрят, и вас не забудем. Завтра специально для вас покажем. Того, кто сегодня смотрит, второй раз не пустим…
— А не обманешь, Тимрук пичче?
— Советская власть никогда не обманывает!
Семен перед началом спектакля произнес речь: он объяснил, что такое новый календарь, новый стиль. Все были довольны, что Новый год пришел раньше обычного.
Когда Семен нырнул за полог, вышел Замана-Тимрук.
Анук наказала ему «говорить не меньше получаса, чтобы артисты успели приклеить бороды, покрасить лица».
— Я дам знать, как настанет время, — предупредила она его.
— Товарищи! Советская власть и в Чулзирме, и во всей Самарской губернии, и по всей Российской земле укрепилась навсегда, — начал Тимрук.
Он говорил о положении на фронтах, о необходимости собирать и отправлять теплую одежду для фронта. Народ, раньше боявшийся слово сказать перед председателем, сейчас зашумел:
— Ладно, Тимрук пичче, об этом ты с нами часто беседуешь. Теперь ты расскажи нам, как выследил и поймал Фальшива. Суд над ним был или нет?
— Сразу бы расстрелять такого злодея!
— Говорят, что он убил Сибада-Михали.
— Он Шатра Микки сбил, сбросил под обрыв. Верно или нет?
Публика заставила Тнмрука заговорить и о событиях в Чулзирме.
— Шатра Миккн, говорите? Кто это — Шатра Микки? — загорелся Тимрук, как настоящий оратор, — Не знаю! Не видел, не слышал! Есть у нас Никифор Иванович Романов, герой! Прежде он занимал вас своими сказками. Превращая сказку в жизнь, дважды добровольно уходил на фронт. А здесь, в селе? Борясь с врагом, три раза встречался с глазу на глаз со смертью. А помните, как его до крови избили каратели? Он и тогда не переставал славить Советы… Вы по старой привычке зовете его Шатра Микки, но все-таки теперь он для нас не Шатра-рябой Микки, а Хитре-красивый Микки. Каждому надо стараться быть похожим на него… Если хотите знать о Фальшине, то время Фальшиных кончилось. Чтобы судить Фальшина по всем законам, ждут только выздоровления Никифора Иваныча…
— А за что посадили Хаяр Магара? Он что, тоже убил человека?
— Я же сказал, время Фальшиных кончилось, они получат по заслугам. Фальшины, хаяры-узалы[46] на одну колодку скроены. Одной веревкой перевязаны, на одной бумаге записаны их имена…
Разгоряченного Тимрука Анук уже несколько раз дергала за полу, просунув руку из-за занавеса. Тот ничего не чувствовал. Сразу и не заметил, как открыли занавес, и лишь когда засмеялся и захлопал в ладоши народ, соскочил со сцены.
Тимрук не стал дожидаться конца спектакля, решил пойти поздравить своего нового друга с Новым годом.
Микки вроде бы выздоравливал, сегодня он не бредил, разговаривал спокойно и разумно. Тимрук не торопил его и не переспрашивал.
Вечером, перед тем как пойти в школу, не надеясь на Пазюк, Тимрук велел своей жене Мархве посидеть возле больного.
