Чуда не произошло. Все выглядело так же, как и раньше, только дырок от кнопок стало больше.
Решительным движением она поместила жениха и невесту в центр. Мэтту было под тридцать; он был то ли военнослужащим, то ли работал в стриптиз-шоу, где танцоров одевают в униформу. Линн была младше, и Айоне, много времени проведшей в деревне, напоминала овечку Иакова[55]. Тугие светлые кудряшки, под глазами желтоватые круги. Ей бы еще рога, и Мэтт мог бы брать невесту с собой на работу, в качестве полкового талисмана.
Сейчас же прекрати!
Может, еще чашечку кофе…
Айона поняла, что уже почти прошла через всю мастерскую, как будто невидимая нить тянула ее прямо к чайнику. С трудом заставила она себя подойти к мольберту и начать набрасывать в двух овалах фигуры Мэтт и Линн, героически преодолевая соблазн изобразить невесту стоящей на распростертом парне в униформе.
Фигуры на ее работах получались стилизованные, округлые, гладкие, — изображая людей и события, она не использовала резких контрастов, но играла с тонкими оттенками. На картинах Айоны одинаково пухленькие персонажи улыбались, а теней не было вообще.
Она поочередно смотрела то на фотографии, то на лист бумаги. Важнее всего глаза: лишь бы они получились, и все остальное уже приложится. У Мэтта были широко расставленные карие глаза, почти как у джерсейской коровы.
Интересно, Линн встретила этого парня до или после того, как полюбила коров?
Айона неодобрительно нахмурилась от собственных мыслей и постаралась придать глазам Линн менее овечье выражение, сохраняя при этом общее сходство. Будет не так уж здорово, если на картине невесту никто не узнает.
Она отошла от мольберта. Все равно не то. Взяла большую мягкую резинку, и фигуры исчезли. Карандаш Айоны снова завис над бумагой. Стоит ли делать еще одну попытку? Ничего не получалось, а если все время стирать, то можно только испортить бумагу. Может быть, начать с краев композиции и двигаться к центру?
Как только она это сделала, все оказалось до смешного легко. Карандаш так и летал по бумаге, размечая места для гостей со стороны невесты и со стороны жениха, изображая странные значки, которые она считала эмблемами полка. Каким-то косвенным образом, а может быть, просто неизбежно работа заставила ее впервые за это утро вспомнить про «Лед Зеппелин», и Айона дала волю воображению, продолжая при этом рассматривать фотографии подружек невесты (большинство снимков были сделаны в сумерках дискотеки, скорее всего, не в таком виде они появятся в церкви Святой Марты в Верхнем Двиндлинге, то есть, конечно, если красные глаза объяснялись не фотовспышкой на танцах в колледже, а чем-то более интересным).
Айона развлекалась тем, что представляла, кого бы хотела видеть на собственной свадьбе в качестве подружек невесты, если бы могла выйти замуж за Джимми Пейджа. Только не Тамару. Даже Марианне Фэйтфул хватило бы ума не приглашать великодушным жестом Аниту Палленберг[56] стоять рядом с ней на ее свадьбе. Тамару нужно поместить на таком расстоянии, чтобы исключить возможность сравнения их друг с другом. Она могла бы быть церемониймейстером. Вместе с членами группы «Ярдбердз», в которой когда-то начинал Пейдж, следила бы за организацией.
Ей бы это понравилось.
Мэри была бы замужней подругой невесты.
А насколько подходит Мэри в качестве иллюстрации семейного счастья?
Айона прикусила губу и прикнопила к мольберту две фотографии с подружками невесты, чтобы было удобнее их изображать.
Как бы то ни было, вне зависимости от ее семейного положения, Мэри вряд ли согласилась бы быть подружкой невесты на воображаемом рок-н-ролльном бракосочетании (происходящем в 1970 году). Айона поджала губы, возмущаясь собственной глупостью. Особенно если учесть, что Мэри знает об их тайной помолвке с Ангусом.
Ангус сделал ей предложение уже достаточно давно. Если, конечно, он действительно его сделал. Все произошло совсем не так торжественно: они всей компанией поехали встречать Новый год в Шотландии, и, когда они дошли до места празднования на Принсез-стрит[57], где полмиллиона пьяных людей хором вели обратный отсчет, начиная от тридцати, на фоне громовой музыки, она ткнулась носом ему в плечо — а Тамара локтем ей в спину, — и он что-то прокричал ей в ухо по поводу того, что они могли бы пожениться.
Так, по крайней мере, ей показалось.
На лице у него в тот момент была сентиментальная улыбка, с которой, наверное, и делаются все предложения руки и сердца, а она проорала в ответ нечто, выражающее согласие, хотя с таким же успехом могла бы предложить отнести его костюм в химчистку, поскольку кругом царила оглушительная новогодняя истерия, заглушавшая все, кроме голоса Тамары, которая верещала ей прямо в ухо «Старые добрые времена»[58].
«Как же это чисто по-шотландски, — мрачно подумала Айона. — Они всегда чрезмерно радуются наступлению нового дня».
Она и сама удивилась, как вскружили ей голову его слова. Идя по улицам Эдинбурга морозной ночью, она вся трепетала от мысли, что у них появился общий секрет. Это чувство согревало ее изнутри, как будто горячий пунш с добавкой антифриза. Ангус придал смысл столь многим вещам в ее жизни, что она и представить себе не могла, как обходилась бы без него. Вряд ли она вообще смогла бы что-то делать, если бы ее не подзаряжала такая мощная батарейка, как Ангус.
С тех пор никто из них не заводил разговоров на эту тему. Хотя Ангус и любил играть роль серьезного и динамичного молодого предпринимателя, дома он предпочитал есть из мисок и огорчался, если она не хотела скинуть с коленей кошку, чтобы прижать его к себе. Хотя дату они так и не назначили, в их отношениях стали постепенно появляться детали, говорившие о том, что теперь они вместе навсегда: новую стереосистему на распродаже они купили пополам, а однажды, пролистывая его еженедельник на следующий год, Айона обнаружила, что Ангус уже внес туда годовщину их свадьбы. В декабре. А рядом с этой записью было накарябано: «Париж?».
Она нахмурилась и нарисовала вытянутый овал там, где собиралась изобразить наименее пышную из трех подружек невесты, тактично не изображая загипсованную руку на перевязке.
По какому-то молчаливому согласию они никому ничего не говорили; было даже необычно знать о своих отношениях то, чего не знал никто, кроме них. Кольца у нее все еще не появилось. Некоторое время Айона даже сомневалась, а не послышалось ли ей его предложение («Прости, но, э-э, ты не просил моей руки на прошлой неделе?» — этот вопрос ей было как-то сложно озвучить); однако незадолго перед днем святого Валентина, под воздействием кратковременного Тамариного увлечения одним потомственным ювелиром, она сделала тонкий намек насчет того, что стоило бы что-то заказать. Настолько тонкий, что он пролетел у Ангуса мимо ушей, а ей было неловко снова заговорить на эту тему. Вот как обстояли у них дела с официальной помолвкой, — но недавно они стали обсуждать, не завести ли им собаку, кроме того, Ангус, судя по всему, оформил страховку на свой автомобиль на них обоих.
