Посмотрите на нас двоих сегодня вечером. Мы намеренно причиняли друг другу боль. Намеренно использовали других людей, чтобы отомстить друг другу. Пытались разорвать друг друга на части. Это ненормально. Ты не поступаешь так с тем, кого любишь или о ком заботишься. У меня в голове мелькают слова мамы. О том, как в начале отношений к вам всегда относятся лучше всего, и если этого не происходит изначально, то дальше не станет лучше. Если последние двадцать четыре часа — это хоть какой-то показатель, то мы определенно не справимся.
Когда мы вместе, мы страстные, вспыльчивые, упрямые и настойчивые. В спальне это приводит к возникновению сильнейшей химии; на арене отношений это приводит к катастрофе. И как бы божественно не было находиться с Колтоном в спальне, чтобы он мог снова и снова по-своему проявлять свои чувства ко мне — это просто нереально.
Слезы льются, и мне больше не нужно их прятать. Они терзают тело и обжигают горло. Я плачу и плачу до тех пор, пока у меня не остается слез по мужчине, находящемуся так близко, что только руку протяни, но так невероятно далеко. На мгновение закрываю глаза и готовлюсь к тому, что собираюсь сделать. В конечном счете, это к лучшему.
И я начинаю действовать, не раздумывая. Использую онемение, чтобы направлять себя, прежде чем не буду в состоянии заставить себя сделать это. Колтон прав. Он сломлен. Теперь сломлена и я. Две половинки не всегда становятся единым целым.
Я трахнула его — да, это было определенно трахание, потому что в этом не было ничего мягкого, нежного или значимого — особенно после того, как он признался мне, что трахал кого-то другого. И из множества других это оказалась Тони. Для меня это неприемлемо. Никогда не будет. Но когда я рядом с ним — когда он господствует в воздухе, которым я дышу — я иду на компромисс с тем, на что бы никогда не согласилась при других обстоятельствах. И это не способ для существования.
Идти во всем на компромисс, когда другой человек ничего для этого не делает.
Рыдания застревают в горле, мне трудно одеться. Руки дрожат так сильно, что я едва могу правильно натянуть одежду. Бросаю взгляд в зеркало, и мое отражение останавливает меня на полпути. Сильнейшее горе чистейшей воды глядит на меня. Заставляю себя отвернуться и хватаю чемодан, когда слышу, как Колтон что-то роняет в душе.
Вытираю слезы, которые начинают катиться знакомыми дорожками по моим щекам.
— Прощай, Ас. Я люблю тебя, — шепчу я слова, которые не могу сказать ему в лицо. Которые он никогда не примет. — Мне кажется, я всегда любила тебя. И знаю, что всегда буду.
Открываю дверь как можно тише и с багажом в руках выскальзываю из гостиничного номера. Мне требуется мгновение, чтобы физически отпустить дверную ручку, потому что я знаю, как только я потеряю с ней контакт, всё закончится. И как бы я ни была уверена в этом решении, я все еще разлетаюсь на миллион кусочков.
Делаю глубокий вдох и отпускаю, хватаю свой багаж и начинаю пробираться к лифтам, слезы текут ручьем.
ГЛАВА 39
Спуск в лифте, кажется, занимает целую вечность, глаза устали, на сердце тяжело, заставляю себя держаться на ногах, а легкие дышать. Стараюсь придумать причину своего бегства. Я знала, что уйти от Колтона будет трудно — абсолютно разрушительно — но в жизни не думала, что первый шаг будет самым трудным.
Двери издают сигнал и открываются. Знаю, мне нужно поторопиться. Нужно исчезнуть, потому что Колтон попытается выследить меня и вытащить из меня правду.
Впрочем, может, и нет. Может, он получил свой быстрый трах и теперь отпустит меня. Его нелегко понять, и, честно говоря, я так устала пытаться. Думаешь об одном, а он делает совершенно другое. Если я чему и научилась, будучи с Колтоном, так это тому, что я ничего не знаю.
Провожу ладонями по лицу, пытаясь стереть слезы со щек, но знаю, что мой ужасный внешний вид ничто не сделает лучше. И, честно говоря, у меня не осталось сил, чтобы волноваться о том, что подумают люди.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Знаю, я пробыла здесь пару дней, но мой разум так затуманен, что мне требуется секунда, чтобы понять, в какую сторону нужно идти, чтобы найти главный выход и поймать такси. Мне придется выйти через сад, а затем в главный вестибюль. Вижу сад и начинаю переставлять ноги в его сторону, мой чемодан переполнен и это создает неудобство. Я в онемении, говорю себе, что поступаю правильно — что приняла верное решение — но выражение лица Колтона, когда он погрузился в меня — искреннее, открытое, беззащитное — преследует меня. Мы не можем дать друг другу то, что нам нужно, а когда пытаемся, в конце концов, только причиняем друг другу боль. Одна нога впереди другой, Томас. Вот что я продолжаю говорить себе. До тех пор, пока я продолжаю двигаться — удерживаясь от мыслей — могу сдержать панику, плавающую под поверхностью, от прорыва.
Прохожу так по саду, пустому в это время суток, около шести метров, и отчаянно борюсь с тем, чтобы продолжать двигаться.
— Я не трахал ее.
Глубокий тембр его голоса прорезает тихий ночной воздух. Мои ноги останавливаются. Голова говорит идти, но ноги остаются неподвижны. Его слова шокируют меня, и в то же время я настолько оцепенела от всего — от необходимости чувствовать, а затем не хотеть чувствовать, от эмоциональной перегрузки — что не реагирую. Он не спал с Тони? Тогда почему он так сказал? Почему причинил всю эту боль, если ничего не было? В глубине души я слышу, как Хэдди говорит мне, что я настолько упряма, что не позволяла ему сказать — не позволяла объяснить — но я так занята попыткой вспомнить как дышать, что не могу сосредоточиться на этом. Сердце грохочет в груди, и я совершенно не знаю, что делать. Знаю, его слова должны меня успокоить, но они все равно не исправят нас. Все, что казалось таким ясным — противоречивым, но ясным — больше таковым не является. Мне нужно уйти, но мне нужно остаться.
Я хочу и ненавижу, и больше всего на свете, я испытываю чувства.
— Я не спал с Тони, Райли. Ни с ней, ни с одной другой, в связях с кем ты меня обвиняла, — повторяет он.
На этот раз его слова поражают меня сильнее. Ударяют по мне чувством надежды с оттенком печали. Мы сделали это друг с другом — словами рвали друг друга на части и играли в глупые игры, чтобы сделать больно — и без всякой на то причины? Слеза скользит по моему лицу.
— Когда я услышал стук в дверь, схватил старые джинсы. Я не одевал их несколько месяцев.
— Повернись, Рай, — говорит он, а я не могу заставить себя сделать это. Закрываю глаза и делаю глубокий вдох, бушующие эмоции и смятение постоянно сменяют друг друга. — Мы можем сделать это по-хорошему или по-плохому, — говорит он, его неумолимый голос раздается ближе, чем раньше, — …но не сомневайся, будет по-моему. На этот раз ты не убежишь, Райли. Повернись.
Сердце останавливается, мысли разбегаются в стороны, я медленно поворачиваюсь к нему. И когда я это делаю, у меня перехватывает дыхание, застревая в горле. Мы стоим в саду, полном буйства красок экзотических растений и цветов, но самая восхитительная картина, оказывающаяся в поле моего зрения — это мужчина, стоящий передо мной.
На Колтоне только синие джинсы и больше ничего. Босые ноги, голая грудь, вздымающаяся от напряжения, и волосы, с которых капает вода, стекая ручьями по его груди. Похоже, он вышел из душа, обнаружил, что меня нет, и погнался за мной. Он делает шаг мне навстречу, нервно сглатывая, на лице глубокая убежденность. Он абсолютно великолепен — такой поразительный — но его глаза — это то, что захватывает меня и не отпускает. Эти прекрасные зеленые омуты удерживают меня — заклиная, извиняясь, умоляя — и в этот момент я застываю.
— Мне просто нужно время подумать, Колтон, — предлагаю я в качестве оправдания своих действий.
— О чем тут думать? — он громко вздыхает, и сразу же за этим следует грубое ругательство. — Я думал, мы были…
