Зря я отказался от выпивки. Она вряд ли добавила бы мне храбрости, но так я мог бы поменьше лишнего чувствовать.
Бывший четха протянул руку, и тьма скользнула в его ладонь, как будто там ей было самое место. А потом он посмотрел на меня. И вот тут я сильно пожалел, что вообще сегодня сюда заявился. На меня по-всякому раньше смотрели, но так — никогда. У него глаза были — черный шелк, влажная тьма разрытой могилы, ледяные зимние сумерки, в которых дерево легко принять за притаившегося монстра. Или наоборот, как повезет. Тьма часто скрывает в себе зло, но в этой не чувствовалось ни ненависти, ни страха. И там, за этой чернотой, скользило что-то живое.
Как тень.
Как рыба.
Я едва успел заметить это, как оно замерло и в одно движение ушло на глубину.
— Пришел вернуть пистолет? — спросил он, тут же отвернувшись, как будто испугался, что я это увидел. Приклеился взглядом к экрану, где сейчас хороший парень верхом на лошади удирал от десятка плохих парней, собирающихся убить его.
Говорят, добро сильнее зла. Может быть. Непонятно только, почему добру так часто приходится драпать?
— Старший брат оставил тебе метку, — проговорил он. — Я так и знал, что ты его заинтересуешь.
— Метку? — насторожился я.
Бывший четха, не глядя на меня, мазнул костяшками пальцев по правой скуле.
Черт, не зря мне что-то такое почудилось, когда Ворон меня приложил. Знать бы еще, чем это мне грозит. В то, что от подобных вещей польза бывает, я ни капли не верил. Бонусы кулаком по морде не заколачивают.
— Тебе стоит быть осторожным. Я думаю, он хочет узнать, если ты умрешь, — сказал он. — Он хочет узнать об этом первым.
Мне это здорово не понравилось. Мне вообще не очень нравится, когда кто-то хочет знать обо мне больше, чем я готов рассказать. Может, это и паранойя, но она не раз мне жизнь спасала.
Я сунул руку в карман, сделал шаг вперед и положил перед бывшим четха красный игрушечный пистолетик. И думал при этом только о том, как бы круг не повредить. Тот, кого я вытащил из шкуры монстра, не собирался меня убивать. Почти наверняка не собирался. Но я не знал, что он такое. И Рашид не знал.
— Внутри этот чувак значительно больше, чем снаружи, — задумчиво сказал медиум. — Не представляю, как так могло выйти, но большая часть этого парня каким-то образом проросла в Гемаланг Танах. Феномен. Удивительная человекообразная морковка — девица в темнице, а коса на улице. И, похоже, он вообще не способен находиться где-то целиком.
Он сидел на корточках на пороге комнаты и разминал в пальцах сигарету, глядя на меня.
— И это причина, чтобы держать его в круге? — спросил я.
— Он так думает, — отозвался Рашид.
И вот тут меня здорово прижало. У меня это тоже в привычку вошло — понимать, что все остальные не такие, как я. Знать, что ты способен делать ужасные вещи и что тебе действительно нравится их делать, потому что это единственное, что ты хорошо умеешь. Видеть страх в глазах тех, кто находится рядом в тот момент, когда я проявляю себя-настоящего. Притворяться изо всех сил, что ты очень похож на других людей, просто у тебя работа необычная.
Только меня кругом не удержать, вот и вся разница.
Анна-Люсия всегда была очень чуткой к переменам моего настроения, но бывший четха дал бы ей сто очков вперед. Его глаза следили за Клинтом Иствудом на экране, но я увидел, как он улыбнулся.
Неумело.
Некрасиво.
Но вполне заметно, не перепутаешь.
— Собираешься выйти против зверя? — спросил он.
— Типа того. — Я кивнул. Может быть, слишком легкомысленно. И ладно.
— Забудь.
— Не понял. — Я нахмурился. — Ты сам просил меня это сделать. И я обещал.
— Я не думал, что ты захочешь вернуть мне жизнь. Ты не был моим другом.
У меня внутри что-то перевернулось. Не буду утверждать, что это было сердце, но мне давно не было настолько не по себе. У него это «друг» прозвучало так, как будто ничего ценнее на свете просто не существовало. А я не заслуживал этого. Кто угодно, но не я.
Мне просто удалось заставить его жить.
И даже не потому, что я — такой хороший парень. Я решил, что у меня может получиться, и попробовал. Ничего больше. Я даже возиться с ним дальше не собирался. У меня не такая жизнь, в которую можно приткнуть того, кто нуждается во внимании и заботе.
Я не из тех, к кому стоит привязываться. И зависеть от меня тоже не стоит. Я даже кота не могу себе завести, потому что нет никаких гарантий, что у меня получится о нем позаботиться.
— Не играй в героя, Кирилл. Это плохая игра. — Бывший четха покачал головой, и тени в комнате дрогнули, потревоженные его движением.
Он знал, что я предам его. Что у меня еще куча дел есть и все они более интересны и важны, чем сесть рядом с ним и смотреть дурацкий телевизор. Он принимал это как должное, как будто иначе быть не могло. Он — незначим. Все остальное — значимо.
— Я не могу, — проговорил я, чувствуя, как на плечи мне опускается невидимая плита размером с Манхэттен. — Больше некому.
Как только я скажу Олегу, где искать нашего некроманта, он пойдет его брать. И сдохнет. Без меня — точно сдохнет, даже если полковника Цыбулина с его летучими отрядами на помощь позовет.
— Его хозяин убьет тебя.
Он сказал это спокойно и безнадежно. Как будто всех прежних его друзей уже убили — и в этом уже нет трагедии, одна статистика. У него голос был как песок, в который рано или поздно превращаются все камни, даже самые твердые. И в этом песке змеей вилась привычка терпеть то, что нельзя вытерпеть, оставаясь человеком.
Он просто констатировал факт.
Можно было подумать, что ему это вообще по фигу. Понимаете? Но это если не прислушиваться. Довольно трудно отличить равнодушие от смирения, но это очень разные вещи.
Принципиально разные.
— Перетопчется, — отозвался я. — Я из тех, кто обрезает веревку.
Мне чертовски хотелось, чтобы это была правда. Так хотелось, что он поверил. Дернул уголком рта, хмыкнул. Кивнул.
Кажется, Рашид решил, что я уже придумал, как выиграть, но это уже не очень важно было.
Ему пришлось ударить ее, чтобы она слушала его внимательно, потому что она опять отвлеклась.
— Подумай, что ты не сделала? — еще раз спросил он.
Он всегда был с ней терпеливым. Рита не знала, как ее такую вообще можно выносить. Другой бы выгнал ее пинками — за немытую посуду в раковине, за нестираные носки и нежелание думать. Папернов очень сильно ее любил. Она теперь быстро уставала, ничего не хотела и большую часть времени сидела в углу, уставившись в окно. С ней происходило что-то странное, но, когда она начинала жаловаться, это его злило.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
