А вокруг всего этого в ярко-огненных тогах плясали блудницы, прыгали карлики в разноцветных лоскутных накидках. Буйная клика. Музыканты всякого рода, фокусники, уроды, люди, изрыгающие огонь. Никаких золотых корон или венков, поскольку галлы не подносили их Цезарю, но телеги с трофеями ломились от драгоценностей, поскольку Цезарь нашел спрятанный клад германских кимбров и тевтонов в Атватуке, а также забрал сотни драгоценных приношений друидов в Карнуте.
Следом шли жертвенные животные, два чисто-белых вола, обреченных на заклание в честь Юпитера Наилучшего Величайшего, когда триумфатор достигнет подножия лестницы, ведущей к его капитолийскому храму. Но до этого храма надо было только по городу проделать три мили, ибо процессии надлежало пройти через Велабр и Бычий форум, повернуть к Большому цирку, сделать внутри его один круг, затем опять выбраться на Триумфальную улицу, чтобы наконец спуститься к Римскому Форуму и достичь подножия Капитолия, где движение останавливалось.
Военнопленных, которые должны были умереть, забирали, чтобы задушить в Туллиане, актеры покидали платформы, и все прочие участники шествия расходились. Золото отправляли обратно в казну, а легионеры поворачивали на улицу, идущую по южной стороне Капитолия, и возвращались на Марсово поле через Велабр. Там их ожидали угощение и кассиры с еще не поделенными деньгами. И только сенат, жрецы, пара белых волов и триумфатор поднимались по Капитолию вверх к храму Юпитера Наилучшего Величайшего, сопровождаемые специальными музыкантами, играющими на флейтах, сделанных из большеберцовых костей павших врагов.
Два белых вола были увиты гирляндами, их позолоченные рога и копыта сверкали. Этих животных, уже заторможенных, вели рора, culturius и другие прислужники, которым вменялось убить их.
За ними являли себя римлянам понтифики и авгуры, все в пестрых тогах с пурпурными и алыми полосами. Отличало одних от других в основном то, что каждый авгур нес свой lituus, особым образом загнутый посох. Младшие жреческие коллегии тоже имели свои специфические одеяния. Flamen Martialis, главный жрец Марса, выглядел очень странно в тяжелой круглой пелерине, деревянных башмаках и остроконечном шлеме из слоновой кости. Не было, правда, flamen Quirinalis, поскольку Луций Цезарь, исполняющий эту обязанность, уже шел в процессии как главный авгур. Не присутствовал и flamen Dialis, ибо этим специальным жрецом Юпитера являлся фактически сам триумфатор.
Следующие участники шествия всегда имели успех у толпы. Военнопленные, каждый при полном параде, со всеми регалиями, в золоте и драгоценностях, — воплощение здоровья и процветания. Не в римских правилах было выводить на всеобщее обозрение грязных, забитых и изможденных врагов. По этой причине пленников отдавали на попечение богатым людям, в чьих домах они жили, дожидаясь триумфа того, кто их победил. Республиканский Рим никого не держал в узилищах.
Первым шел царь Верцингеториг. Он знал, что умрут только трое: он, Котий и Луктерий. Веркассивелаун, Эпоредориг и Битургон, а также все другие, менее важные пленные смогут вернуться домой без какого-либо ущерба. В свое время Верцингеториг был весьма удивлен, когда ему предсказали, что между его пленением и смертью пройдет шесть лет. Теперь он хорошо понимал почему. Гражданская война и другие события целых шесть лет не давали Цезарю поставить точку в войне с Длинноволосой Галлией.
А сейчас сенат издал декрет, предоставлявший Цезарю довольно специфическую привилегию. Теперь путь ему должны были прокладывать семьдесят два ликтора, а не двадцать четыре, положенные диктатору по прежним законам. Они очень долго выстраивались, раздвигая неугомонных певцов и танцоров. Первые славили Цезаря-триумфатора во весь голос, вторые тоже, но молча.
Заминка не имела значения, ибо очередь Цезаря двинуться с места подошла лишь через пару долгих летних часов. Ему подали очень древнюю триумфальную колесницу. Четырехколесную, как церемониальные колесницы армянских царей, мало похожую на двухколесные боевые. Ее влекли четыре одинаково серых коня с белыми гривами и хвостами. Цезарь сам выбирал их. Он был при всех триумфальных регалиях, в тунике с вышивкой в виде пальмовых листьев и в пурпурной, обильно расшитой золотом тоге. На голове — лавровый венок, в правой руке — лавровая ветвь, в левой — специальный крученый скипетр триумфатора из слоновой кости, увенчанный золотым орлом. Возницу одели в пурпурную тунику, а в глубине колесницы стоял еще один человек в такой же тунике, облеченный обязанностью держать над головой Цезаря позолоченную корону из стилизованных дубовых листьев и время от времени произносить нараспев традиционное предостережение: «Respice post te, hominem tememento!»[2]
Помпей Великий был слишком тщеславен, чтобы подчиняться древним обычаям, но Цезарь отнесся к ним с тщанием. Он покрыл лицо и руки ярко-красной краской в тон терракоте лица и рук статуи Юпитера Наилучшего Величайшего, стоявшей в храме, сделав таким образом свой триумф вариацией прославления этого бога. Ибо это, конечно же, был небывалый триумф.
За триумфальной колесницей стоял боевой конь Цезаря, знаменитый Двупалый (фактически последний из нескольких Двупалых, потомков первого Двупалого, подаренного ему Суллой). Круп его покрывал алый генеральский плащ. Цезарь посчитал немыслимым отмечать триумф, не удостоив Двупалого, символа своей знаменитой удачи, собственного маленького триумфа.
За Двупалым толпились те, кто считал, что галльская кампания Цезаря освободила их от порабощения. Все как один в конусных шапках, именуемых колпаками свободы.
Далее на государственных лошадях, поблескивая серебром парадных доспехов, восседали легаты галльской войны, те, кому посчастливилось быть сейчас в Риме.
Последними полегионно строились ветераны. Пять тысяч глоток неутомимо ревели: «Io triumphe!» Непристойные песенки будут потом, при большем скоплении праздного люда, всегда готового похихикать в рукав.
Когда Цезарь поднялся на триумфальную колесницу, ее левое переднее колесо соскочило. Цезарь качнулся, навалившись на передок колесницы, и чуть не упал, ибо на него в свой черед повалился стоящий у него за спиной человек. Кони нервно попятились и заржали.
Из уст всех свидетелей этой сцены вырвался громкий возглас.
— Что случилось? Почему народ так взволнован? — спросила Клеопатра у побледневшего Секста Перквитиена.
— Страшный знак! — прошептал он и поднял руку, отгоняя злой глаз.
Клеопатра последовала его примеру.
Заминка, впрочем, была минимальной. Тут же появилось новое колесо, и его принялись ставить на место. Цезарь стоял рядом, губы его шевелились. Клеопатра решила, что он читает заклинание, хотя и не знала этого наверняка.
Подбежал Луций Цезарь, главный авгур.
— Нет-нет, — сказал, улыбаясь, Цезарь, — я очищу знак, Луций, поднявшись на коленях к Юпитеру Наилучшему Величайшему.
— Edepol, Гай, ты не сможешь! Ведь там пятьдесят ступеней!
— Я смогу, и я сделаю это. — Он указал на флягу, пристегнутую к борту колесницы. — У меня есть магическое средство, и я к нему приложусь.
Триумфальная колесница тронулась с места, и вскоре за ней двинулась армия, завершающая парад. Между легионерами и сенаторами, возглавляющими процессию, было примерно две мили.
На Бычьем форуме триумфатор остановился поприветствовать статую Геркулеса, всегда обнаженного, но сейчас принаряженного, как и во все дни триумфов.
Сто пятьдесят тысяч римлян набились в этот день в Большой цирк. Появление Цезаря было встречено ревом, который слышали даже слуги во дворце Клеопатры. Когда колесница, описав полный круг, направилась к Капенскому выезду, на арену вступили легионеры. Толпа вновь зашлась в крике, но когда десятый грянул свой свежеиспеченный походный марш, все разом смолкли, чтобы не пропустить ни словечка.
Шлюхи с блудницами, падайте ниц!Наш безволосый затрахает вас!Трахает он и девиц, и цариц.А если надо, то сам тоже даст!Наш безволосый везде чемпион!Всюду пройдет и свое отберет!Зад свой подставил в Вифинии онИ получил замечательный флот.Завтра он снова свой хвост задеретИ понесется куда-нибудь вскачь.Всем снова вставит и всех отдерет.Новый царь Рима, хитрец и ловкач!
Цезарь окликнул Фабия и Корнелия, шагавших позади семидесяти двух ликторов.
— Идите и велите десятому прекратить этот балаган, иначе я лишу их доли в трофеях, распущу и не дам земли! — гневно приказал он.
Слова Цезаря были переданы, и марш сразу затих, но коллегия ликторов потом долго спорила, что в нем задело Цезаря больше всего. Фабий и Корнелий пришли к заключению, что Цезаря оскорбил чересчур толстый намек на его близость с царем Вифинии. Но некоторые грешили на последнюю фразу. «Новый царь Рима!» Вот что его возмутило. А в самой непристойности песни десятого нет ничего такого уж особенного. Обычная практика на всех триумфах.
