– Ее величество рассказывала, как меня крестили…, – мать Антонии, леди Элизабет, была фрейлиной у Марии Текской. Королева стала крестной матерью девушки:
– Принцесса Уэльская спрашивала, не хочу ли я стать фрейлиной. Его величество сказал, что очень ценит заслуги моего отца перед короной…, – Антония не могла отвести глаз от фотографий, четких, резких. Лица мужчины видно не было. Тони, наконец, нашла силы поднять голову:
– Вы мерзавец, мистер фон Рабе! Это насилие, я могла бы пойти в полицию…, – она осеклась, заметив его усмешку:
– Но не пошли, леди Холланд, а отправились в Испанию. Меня, право, – он поморщился, – не интересуют ваши занятия, статьи…, – Макс повертел браунинг: «Я предлагаю вам сотрудничество».
Все было просто и понятно. Мистер фон Рабе обещал Тони, что, в случае отказа, фотографии отправятся в редакции лондонских газет.
Закурив, он подвинул ей пачку папирос:
– В Британии свобода прессы. Уверяю, леди Холланд, – он перешел на английский язык, немецкий акцент стал сильнее, – редакторы обрадуются. Я вижу…, – он весело сощурил голубые глаза, – вижу верстку полосы. Фото из «Леди», или другое, из светского журнала, а рядом…, – Макс поднял снимок. Тони смотрела на себя, стоящую на коленях: «Не надо. Пожалуйста, не надо…»
– Леди Антония в будуаре, – издевательски сказал мужчина, – на спине, на четвереньках…, – Тони, не выдержав, заплакала. Она была журналистом, и знала, что мистер фон Рабе прав. Девушка вспоминала газеты на Флит-стрит, которые называли таблоидами, Daily Mail и The Daily Mirror. Владелец, покойный лорд Хармсворт, славился пристрастием к сенсационным материалам. После его смерти издания продолжали похожую политику:
– Папа…, – бессильно подумала Тони, – папе придется уйти в отставку. Господи, почему я была такая дура? Я не смогу семье в глаза смотреть, после такого…, – она вспомнила тихий голос отца: «Ставь благо государства выше собственного».
– Если папа уйдет в отставку, – поняла Тони,– это плохо для страны. Мы начнем войну с Гитлером, рано или поздно. Папа обеспечивает безопасность Британии, и Маленький Джон тоже…, – она курила, пальцы тряслись. Тони вдыхала едкий дым, глядя на белое, обнаженное тело, на раздвинутые ноги. На фотографии она наклонилась над столом. Лицо, прижатое к скатерти, смотрело прямо в камеру.
– У вас был спусковой трос, – внезапно, сказала Тони. Она разбиралась в фотографии и делала отличные снимки. В сумке лежала американская камера. Торба висела в передней, добраться до нее было невозможно, но Тони поняла, что никогда не забудет его лица.
Он стряхнул пепел: «Думаю, нет смысла обсуждать тонкости фотографической техники, милая моя. Принимайте решение».
Потушив окурок, Тони велела руке не дрожать: «Что мне надо сделать?». Кивнув, немец начал говорить. Он обещал, что, после выполнения задания, Тони получит в свое полное распоряжение отпечатки и негативы. Негативы лежали в сейфе, на улице Принц Альбрехт-штрассе. Макс, разумеется, не собирался отдавать их леди Антонии.
– Она на крючке, – поздравил себя Макс, показывая девушке фото будущего гостя, – и никуда с него не сорвется. Она подведет нас к фрейлейн Кроу, будет поставлять информацию, которой владеет ее отец…, – Макс замер:
– Она родственница герра Петера Кроу. Мы ее уложим к нему в постель. Вальтер может не найти подходящую девушку в Германии. Герр Петер пока вне подозрений, но дополнительная проверка не помешает…, – рассматривая фотографию, леди Антония вздрогнула.
На аэродром в Барахасе гражданским лицам хода не было, но Макса это не остановило. Фотоаппарат у него был отменным, объектив мощным. Макс парковал рено за полкилометра от ворот. Снимки выходили отличной четкости. Они с коллегами долго просматривали фото, но людей среднего возраста отмели сразу.
– С одной стороны, – задумчиво сказал Макс, – они боятся не только партии, но и жен. С другой стороны, их жены в России. Семейные мужчины, страдают без ласки. Ей восемнадцать, у нее длинные ноги, на нее любой клюнет. Однако молодежь более перспективна, если мы говорим о долговременных отношениях. Не с Далилой, – такое имя они дали леди Антонии, – а с нами, – они выбрали юношу, появлявшегося в обществе так называемого генерала Котова. Настоящее имя человека в кепке им узнать не удалось. Макс, презрительно, скривился:
– Еврей. У меня на них чутье. Среди коммунистов много евреев. Фюрер, в своей мудрости, отправил их в концлагеря…, – Макс ожидал, что Сталин, рано или поздно, поступит так же. Юноша евреем не был. Они промерили его лицо особыми, миниатюрными инструментами. Имени его они пока не знали, но это была работа Далилы.
Макс объяснил, что девушке надо познакомиться с объектом и привести его на квартиру, где они сидели. Белокурая голова клонилась все ниже. Он услышал тихий голос: «И все?»
– Конечно, нет, – удивился фон Рабе, поднимаясь:
– Не волнуйтесь, леди Антония. Я все покажу и расскажу…, – Тони вдохнула горький запах осенней травы. Длинные пальцы расстегнули пуговицы на ее кителе, рука скользнула под шелк рубашки Тони, погладила маленькую грудь. Она не могла двинуться с места. Фон Рабе провел губами по ее шее:
– Запоминайте, что вам надо сделать и где. Целоваться можете в передней, поцелуи нас не интересуют.
Макс поднял ее со стула:
– Здесь должен сидеть я, а вы должны стоять…, – заставив ее опуститься на колени, он расстегнул брюки:
– Вы такое делали, в Кембридже. Фотографии тому подтверждение. Неловко, правда, но я вас обучу…, – Тони поняла, что камеру встроили в раму картины, висящей на стене.
Он, небрежно, потрепал ее по голове:
– Лучше. Он должен раздеть вас и сам раздеться. Можете помогать, он будет взволнован…, – Тони стояла в шелковых панталонах и короткой рубашке, отведя глаза. Фон Рабе схватил ее за подбородок:
– Не отворачивайтесь, милочка. На фото у вас должен быть страстный взгляд. Если бы я хотел нанять проститутку, я бы так и сделал…, – он снял с девушки белье:
– Теперь стол. В Кембридже вы стояли, постоите и здесь. Непременно заставьте его сделать это…, – Тони, невольно, застонала. Он усмехнулся, снизу:
– Мы одни, но с гостем будьте раскованной, смелой…, – она вонзила ногти в кружевную скатерть, возненавидев себя за это. Тони, задыхаясь, попросила:
– Пожалуйста. Не надо, чтобы я…, – девушка услышала, как он улыбается:
– У меня все приготовлено, моя дорогая. Но с гостем придется быть безрассудной. Иначе он начнет задавать вопросы…, – Тони тяжело дышала, стол раскачивался, скрипел. Она скомкала скатерть и засунула себе в рот.
– Очень хорошо…, – похвалил ее фон Рабе:
– Повернитесь. Он подхватывает вас на руки, снимок вместе, и пусть несет вас в спальню…, – Тони оказалась у него на руках. Девушка, на мгновение, закрыла глаза: «Это не со мной, это дурной сон…»
В ванной ей стало больно. Она заплакала:
– Пожалуйста, не надо, зачем…, – фон Рабе наставительно, сказал:
– У вас не будет никаких средств под рукой. Терпите, так вы сможете избежать нежелательных последствий. О болезнях не беспокойтесь, у коммунистов с этим строго…, – Тони сдавленно рыдала, стоя на четвереньках, уронив голову на холодную плитку. Потом он разрешил ей принять ванну. Макс положил голову девушки себе на плечо:
– Улыбайтесь, леди Холланд. Вы утолили страсть, что называется. У вас должно быть довольное, счастливое лицо, и у него тоже. Запомните, куда вам надо смотреть, – он, почти ласково, поцеловал Тони в лоб: «Все получится, непременно».
В понедельник вечером, после поездки на фронт, Тони надо было вернуться в штаб армии. Фон Рабе сказал, что будущий гость, рано или поздно, там появится:
– Пофлиртуете, коснетесь его руки. Он молодой человек, он не устоит. Ведите его танцевать, и сюда, – фон Рабе курил, она одевалась.
Тони скорчилась на половицах:
– Может быть, меня убьют, в понедельник. Так было бы для всех лучше. Он обещал, что я должна сделать только это…, – тело, до сих пор, болело. Фон Рабе предупредил, что за квартирой на Пасео дель Прадо следят. В руках Тони была жизнь ее подруги и кузена Стивена:
– Не вздумайте бегать в республиканскую милицию, – фон Рабе вез ее домой, – тогда ваши фото отправятся в Лондон, а герцогиня Фриас и ваш кузен живыми Мадрид не покинут.
Тони знала, что так и произойдет. Девушка видела это в его голубых, спокойных глазах. Она повернулась на бок:
– Я все сделаю, и забуду о нем, навсегда. Уеду в Америку…, – Тони помнила каштановые волосы юноши, с которым она столкнулась на лестнице, в штабе фронта, слышала голос, с каталонским акцентом.
– Он русский, – горько подумала Тони, – русский, коммунист. А я его предаю…, – она выдохнула: «Только один раз».
В патефоне крутилась пластинка. Низкий голос покойного Гарделя пел о губах, что целуя, уносят грусть. В темном, звездном небе виднелись белые, блуждающие огни. Франкисты пока не поднимали самолеты в воздух по ночам, но майор Кроу сказал, что от них всего можно было ждать. На кухне горел свет, девушки готовили закуски. В гостиной, вспыхивали огоньки папирос. Стивен и Мишель сидели на подоконнике.
