построю, она в учебники войдет.
– Не войдет.
Он снова начал искать лысину, но уже на моей голове.
– Тебя сильно ударили! – озабоченно сказал он.
– Я не желаю защищаться. Я родного брата убил.
– Да что вы говорите. Он твой брат? – дядя Лева возмутился. – Ты тигра саблезубого в родственники запиши, племя африканских людоедов. Вот это родственники, гордиться можно.
– Я сказал.
– Прямо Чингачгук. Большой Змей! – дядя Лева не выдержал, бросил чемодан на шконку, вскочил и сделал два шага с таким видом, словно с утра бегал по камере. – Ты мою карьеру не губи, только-только жить начинаю. Валера, херувим ты мой брильянтовый, нельзя же так на себе крест ставить! Тебе делать-то ничего не надо. Зачем ты написал, что много лет убийство планировал?
– Я не писал. Меня спросили, я ответил.
– Ты в детстве гранатами не баловался? Лучше бы тебе руки оторвало, потерь меньше. Ты кто такой, чтобы планировать. Госплан? Фельдмаршал Кутузов?
– Так и было.
– Нет, вы посмотрите на него, – дядя Лева всплеснул руками. – Человек-пароход, товарищ Маузер, ледокол Ленин. Граждане снимите шляпы, а то сдует ветром – идет герой! Знаете, что вам не хватает, юный господин Крузенштерн? Скромности. Если вы герой, то не кричите об этом на каждом углу, ходите мимо следователя, не стучите во все двери. Зачем написал: из корыстных побуждений. Будто бы хотел наследство получить. Это юмор? На сцене можно животики надорвать, когда поклонницы букеты несут, а не венки на кладбище. Кому ты что доказал?
– Может, я хочу, чтобы расстрел дали.
Дядя Лева совсем расстроился.
– У тебя был пистолет, – простонал он. – Почему ты не застрелился? Дал бы мне. Я бы тебя надежно застрелил, и уговаривать никого не надо. Если жить не желаешь, зачем голову морочишь? Сунь ее в петлю. И головные боли достанутся другим.
– Самоубийство грех.
– Кремень, скала. Дуб дремучий! – дивился дядя Лева. – Вот братец твой, действительно, был герой, и попробуй доказать, что не так. Депутат без пяти минут, афганец раненный, медали на груди, а ты его бац! Из невесты вдову сделал, не заходя в кассу. Хоть бы на ревность сослался, или состояние аффекта, беспамятство, а он, видите ли, много лет зубы точил, – адвокат прищурился. – Жениться на ней не думаешь? Раны вдовьи зализывать. Вставай! Пошли, – дядя Лева поднял свой чемодан, погладил заботливо, словно очищал от лагерной пыли.
– Это куда еще?
– В комнату для свиданий. Будем в ножки кланяться. Не бойся, они красивые. Вставай!
– Никуда я не пойду.
– Дон Гуан недорезанный. Марш вперед, вдова зовет!
Я не пошевелился. Дядя Лева укусил чемодан за кожаный угол.
– Она и так много сделала, меня пригласила, чтобы компетентный адвокат, работавший в милиции, мог снять показания. И фотографа пригласил. Докажем, что ты не в депутата целился, в маньяка, честь невесты защищал. Вставай, а то ноги гудят.
– Разве надо что-то доказывать?
– Чудак-человек. Если заявление от пострадавшей не поступило, никто ее укусов считать не будет. Убийство есть убийство. Ты же не таракана застрелил. От нее зависит, по какой статье суд приговор вынесет.
– А свидетели?
– Им рот заткнули.
– Кто?
– Или тебе это интересно. Идешь или нет?
– Нет.
– Между прочим, это свидание мне в копеечку влетело, я не альтруист, молодой человек, а всего лишь старый больной еврей, зачем тратить деньги на самоубийцу?
– Претензии не по адресу.
– Черт полосатый, матрац надувной, чтобы хуже не сказать, – он в сердцах стукнул по двери кулаком, железное эхо полетело по коридору. – Если Магомет не идет к горе, так и быть, я сюда ее приведу. Будь поласковей, она добрая девушка.
– Сучка она добрая! – крикнул я вслед.
Через пару минут дверь снова открылась, и защемила сердце. Походкой газели, неземным видением в камеру зашла Пума. Лучше бы она была усыпана алмазами и стеклорезами, было бы не так больно – на ней было то же платье, что и в день нашего знакомства. Я такие мелочи обычно не помню, забываю, а тут – ее точеная фигурка разрезала меня пополам. Но я не согнулся!
– Вы тут покалякайте, а мы с сержантом, будущим лейтенантом, о футболе поговорим, – дяди Левина голова качнулась одуванчиком и скрылась за дверью. Пума переступила с ноги на ногу, как норовистая кобылица в загоне для крокодилов.
– Фи. Как пахнет.
– Наверно, вы ошиблись адресом. Оранжерея в другом доме, здесь тюрьма.
– Здравствуй, котик.
– Привет, – грубо сказал я. – Закурить не найдется? Или вы с дядей Левой вместе бросили.
– Найдется, – Пума открыла сумочку, протянула пачку.
– Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, спасибо, – вытащив одну сигарету, остальное богатство я спрятал под тюфяк. – Спички.
– Зажигалка.
– Сойдет, – вздохнул я, и увидел собственную зажигалку, утерянную давно. Пума била точно в цель, как киллер. От первой же затяжки свет померк в тумане, хотелось петь и плакать. Что наша жизнь без пачки сигарет.
– Ну и как? – робко спросила она.
– Замечательно.
– Я не про это, – она огляделась по сторонам. – Крутую хату оторвал.
– Вашими молитвами. Как шейка, кошмары не мучают?
– Нет, – она мило улыбнулась. – А помнишь, как ты в любви признавался?
– Не было этого, – я даже удивился, хотя под ложечкой заныло. – Умру, не дождешься.
– Люблю, много лет люблю, – передразнила она меня.
– Это не в счет! Я снимал тебя.
– Это я тебя снимала…
Разговор тихо увял. Мы напоминали двух пенсионеров, вспоминающих молодость.
– Что, котик, – она сменила тон. – Утерла я тебе нос?
– Состаришься, тогда поймешь, что не права.
– Ха. Не дождешься. Признайся! Умею без тебя работать? Пополам не желаешь? Может, в Америку прокатимся, через Швейцарию. Ах, я забыла. Тебе нельзя. Я вот собираюсь, одной скучно.
– Негра убили, маньяка тоже. Найди другого жениха.
– А может, я с тобой хочу. Дядя Лева тебя вытащит. Что ты упираешься? Деньги мои.
– Счастливого пути.
Она вздохнула, и ткнула шпильку, надеясь залезть по кожу.
– Как драматургия. Не кашляет?
– Нормально.
– Как нормально! Тебе вышка светит.
– Так задумано.
Она фыркнула, прошлась, показывая фигурку, повернулась.
– Умереть хочешь. Не рано? В расцвете лет.
– А зачем жить. Спасибо, что навестила, умру счастливым. Ваш светлый образ унесу в могилу, буду трахать старуху с косой, и представлять тебя. Все веселее.
– У нас был честный поединок, и ты его проиграл. Рядишься под мученика, а сам зубами скрипишь. Не хочешь признавать, что я лучше тебя в драматургии разбираюсь.
– Тебе видней, – я усмехнулся.
– А разве нет, – насмешка ее задела. – Я включила тебя с потрохами в собственную игру, у тебя не было выбора. Я тебе одну щелку оставила, и пинка дала. И ты согласился.
