— Локатор действует, пользоваться им… — Но председатель прервал его.
Председатель вел себя как клапан: он не препятствовал сторонникам Тонкова и мгновенно захлопывался, когда пытался протестовать Андрей. Андрей посмотрел на своих. Они сидели притихшие. Маленькие сонные глаза Краснопевцева умоляюще смотрели на Андрея. И вдруг Андрей почувствовал: все, что здесь творится, касается не его лично, а всех, кто работает над локатором и кто заинтересован в этом приборе. И Новиков бесконечно прав: локатор — прибор не Андрея Лобанова, а детище и Краснопевцева, и Кривицкого, и Любченко, и всех их, и он, Андрей, обязан защищать не себя, а их всех, они доверили ему это право, и он не смеет сдаваться. Эта простая мысль взбодрила его. Не обращая внимания на председателя, не ожидая больше Новикова, он ринулся в драку, в которой уже, чувствуя себя безнаказанными, брали верх тонковцы. Ответы его стали быстрыми, находчивыми. Там, где ему не хватало фактов, он действовал убеждением.
— Я ручаюсь за эти показания, — говорил он.
Или:
— Нет, вы докажите, докажите, что это не так.
И, как ни странно, такие реплики, не имеющие ничего общего с настоящим обсуждением, к которому стремился Андрей, действовали на его противников и на слушателей. Он сам переходил в наступление и стойко защищался даже там, где противник оказывался сильнее. Только в одном случае он упорно отмалчивался — когда речь заходила о статье Тонкова и Григорьева.
Какой-то перелом в ходе прений, несомненно, произошел, и этот перелом был в пользу Андрея. Несколько инженеров, пробиравшихся к выходу, остановились. Тогда председатель предоставил слово Тонкову.
Стоя за кафедрой, Тонков несколько секунд задумчиво молчал. Тишина нарастала. Точно уловив ее предел, Тонков сказал:
— Тот, кто с самого начала в научных исследованиях задается узкой практической целью, ожидая извлечь немедленную пользу, часто обречен на неудачу. Лягушечья лапка Гальвани завершилась в конце концов электростанцией, а кто мог считать тогда, что это имело какой-то практический интерес? Признание ученым бездны неизвестного требует скромности и отучает от скороспелой заносчивости. — Он посмотрел на стенографистку, подождал, пока она запишет, и продолжал: — На протяжении многих месяцев я тщетно пытался предостеречь нашего молодого коллегу от его поспешных выводов. Сегодня мы с вами стали свидетелями его научного фиаско. Напрасно я искал в его докладе, в прениях каких-либо фактов, которые позволили бы мне помочь ему. С грустью приходится признать — слишком мало опытов, экспериментальный материал беден. Нужны еще годы и годы лабораторных исследований. Но нужны ли они? — Он сделал паузу, вздохнул. — Я не так самоуверен, как Андрей Николаевич, и вместо «нет» говорю «пока нет». Нас хотят свернуть с пути, освященного традицией величайших русских ученых. Методы, которые пытается зачеркнуть Андрей Николаевич, зачинал еще на за ре отечественной электротехники Лачинов!
— Нашли чем хвастаться! — буркнул Тимофей Ефимович. Его насмешку услышало несколько человек, сидевших поблизости; шепотом они передали эти слова соседям, и этот шепоток, возбуждая улыбки, пошел гулять по залу, добираясь до задних рядов.
Пользуясь случаем, Андрей прервал Тонкова:
— Скажите, пожалуйста, в каком году был введен ваш метод?
— К вашему сведению, в тысяча девятьсот тридцать пятом году, — язвительно сказал Тонков. — Не мешало бы вам…
— Позвольте, это почти пятнадцать лет назад, а прибавьте еще Лачинова, так все шестьдесят наберется.
Тимофей Ефимович одобрительно кивнул, как припечатал. Председатель тронул графин.
— Отрицать старое — не значит еще создавать новое, — закончил Тонков этот мимолетный спор и далее, подведя философскую базу, обвинил Лобанова в отступлении от законов диалектики. Нужно копить факты скромно и осторожно. Собирать факты, а не высасывать из пальца идеи, подобно идеалистам в физике.
— Признаться, я не собирался сегодня выступать. Мне трудно добавить что-либо к той картине, которая ясна всем. Если тут и есть кое-что ценное, — он обвел рукой диаграммы, — то все портит предвзятость и жажда быстрого успеха.
Так можно было говорить, когда сущность вопроса решена и остается только оценить события. Тонков, не стесняясь в средствах, силой присоединял большинство к своим союзникам, очерчивая вокруг Андрея запретный круг отчуждения.
— …Поскольку Андрей Николаевич просил высказаться авто ров статьи, то я могу сообщить следующее. Испробовав вариант схемы локатора, предложенной Лобановым, мы убедились в не качественности этой схемы. — Он улыбнулся, придавая своим словам оттенок зловещей двусмысленности. — И в дальнейшем опыты шли по моей схеме…
— По какой? — быстро спросил Андрей, подавшись вперед.
— …Естественно, это задержало ход исследования, но нет худа без добра.
Андрей встал:
— Еще раз прошу сообщить, как выглядит ваша схема? Андрей подошел к Тонкову, протянул ему мел.
Тонков посмотрел на его руку: она дрожала.
— Пока схема не опубликована, я не считаю удобным… — Снисходительная степенность его слов подчеркивала всю бестактность просьбы Андрея.
В зале росла и росла тишина. Не спуская глаз с Тонкова, Андрей взял свернутый в рулон чертеж.
— Вот схема локатора, которую я предложил профессору Григорьеву для его измерений, — он развернул чертеж, поднял его перед аудиторией. — Будьте добры показать, в чем тут, по-вашему, порок?
Тонков скользнул глазами по схеме и тотчас настороженно повернулся к залу; он уже приготовился было произнести очередную убийственную фразу, но его опередил высокий, натянутый до предела женский голос.
— Товарищи! — По проходу почти бежала Анечка. Она остановилась перед Андреем, спиной к залу. — Андрей Николаевич! Ведь это же не ваша схема. Как вам не стыдно! Это схема профессора Тонкова. Мы по ней работали. Мы на ней получили все замеры.
Лист бумаги жестяно зазвенел в руках Андрея.
— Удивительное совпадение, — бесчувственно сказал Андрей, смотря на Григорьева.
— Настолько… удивительное, что я не вижу смысла продолжать, — торопливо сказал Тонков и направился к выходу.
— Подождите! — Навстречу ему поднялся Григорьев. Цепляясь за стулья, он медленно шел к кафедре. Красные пятна вспыхивали и меркли на его щеках. Одергивая криво застегнутый пиджак, он напомнил Тонкову, как он, Григорьев, сообщал ему схему Лобанова.
— А потом вы сказали мне, что по схеме Лобанова ничего не получается и замеры сделаны по вашей схеме. Как же так? Вы ходит, у вас своей схемы не было?
— Вы что-то путаете, Матвей Семенович, — твердо сказал Тонков.
Григорьев, ошеломленный, втянул голову в плечи, пристыженно-беспомощно переводя глаза с Андрея на Анечку.
В маленьком, ярко освещенном зале все было хорошо видно, но многие почему-то привстали.
— Наша схема, — раздался голос Майи Устиновой, — то есть схема профессора Тонкова, оказалась недостаточной. Я лично ее опробовала… — Майя говорила тихо, тем не менее каждое слово звучало отчетливо. — Мы никак не могли на ней добиться точности, которую обещал профессор Тонков. Мы отказались от этой схемы…
Андрея поражала не низость поступков Тонкова, открывшаяся ему сейчас во всей скандальной неприглядности, а то, что рассказала о ней Майя, Майя, для которой работа с Тонковым стала делом престижа, чести. С этой работой Майя связывала все свои надежды, она была ее оправданием, ее верой… Бледное, чистое лицо Майи словно окаменело. Двигался только ее рот. Андрей вспомнил почему-то партийное бюро, потом отчетно-перевыборное партсобрание, выступление Борисова и почувствовал какую-то крепкую внутреннюю связь между всеми этими событиями и тем, что творилось сейчас.
— Вы утверждаете, профессор Тонков, что ничего не знали о моей схеме, — сказал Андрей. — На каком же основании вы писали в статье, что она не годится?
— Это что, допрос?
— Нет, опровержение, — раздался негодующий голос Кривицкого.
— Значит, вы… — Анечка напряженно смотрела на Тонкова. — Как вам не стыдно! И мы… — Глаза ее заблестели, она резко повернулась и вышла в боковую дверь…
Григорьев с силой потер щеку, оставляя на ней белые полосы.
— Андрей Николаевич, я не имел права… — тихо начал он.
— Громче! — потребовали в зале.
Григорьев повернулся к аудитории, уперся глазами в толстую спину уходящего Тонкова и, торопясь, чтобы Тонков услыхал, вдруг закричал, размахивая руками:
— Вы опозорили мое имя, мою честь… Все, что угодно, но фальсификация научных данных — это… я не знаю… За это судить надо! Да, да! Я сам виноват, я сам преступник, я поверил, слепо верил Тонкову. — Этот лысый, щуплый человек был сейчас страшен в своем гневе. — Принцип локатора правилен. Практически не берусь судить, но, во всяком случае, я верю теперь Андрею Николаевичу, а не профессору Тонкову.