— С этой точки зрения понятно, но ведь у него действительно в Монголии столько получилось полезного сделать, что мысль о непогрешимости…
— А, вы про это? Я тоже много об этом думал, потом с людьми разными поговорил. Не знаю, верны ли мои выводы, но мне кажется что он непогрешим просто потому, что вообще ничего не делает. Ведь кто ничего не делает, то и ошибок наделать не может?
— Как это — ничего не делает?
— А вот так. Я вам пример приведу… не как на самом деле было, а как я себе представил. Вот бродил он много лет в монгольских степях, горах и пустынях, ничего не знал, что в стране родной творится…
— А бродил ли?
— Вот в этом сомнений ни у кого нет: он тамошние земли так знает, как может знать разве что проживший в тех краях минимум лет десять геолог. Я у товарища Карпинского спрашивал, как скоро месторождения найти возможно… в общем, лет десять, а то и больше, он там бродил и в земле ковырялся, внимания не обращая на то, что в мире творится. А затем к людям вышел, почувствовал, что дела идут в России как-то странно… у бурятов порасспрашивал что и как… а затем поинтересовался: — А вам что, все это нравится?
Буряты ему отвечают: — Нет не нравится. Мы бы вообще всех этих иностранцев поубивали бы.
А он интересуется: — а почему не убиваете? У вас оружия не хватает или врагов слишком много?
Буряты в ответ: — а нет у нас вождя, который народ поднял бы и на врага повел!
А Николай Павлович им в ответ: — Ладно, я вождем буду. Идите и врага поубивайте, — после чего поднялись буряты и поубивали всех, до кого дотянулись. Потом, когда бурятская армия дала ему силу, он просто стал на должности назначать людей, нужную работу делать любящих и умеющих. И так во всем: он просто смотрит, что люди делать хотят — и если дела эти на пользу России, то он говорит: идите и делайте, ибо это мой приказ. А еще он не дает другим мешать тем, кто на пользу России работает. И опять: не сам не дает. Того же Малинина он почему главным в МВД поставил: жандарм порядок наводил. Ведь его когда-то Деникин направил к Колчаку за порядком следить, и товарищ Малинин на месяц там полицию организовал, причем для защиты простых людей от произвола военных. Вот товарищ Бурят и ему сказал: теперь в Забайкалье порядок наводи — а что порядком считать, сам же и определил. Товарищу Кузнецову задачи поставил — потому что у того люди были, но не знали они, как правильно силы свои приложить…
— Так это что, любой мог придти и сказать «я главный»? Почему тогда к тому же Семенову люди не пошли?
— А потому что у Николая Павловича все указы… как бы это сказать-то? Все его указы просто узаконивают то, что большинству людей как раз и необходимо. Не всем, а именно большинству. И я, наверное, неправильно сказал, что он сам ничего не делает. Он делает, он думает, что сделать нужно сейчас, а что можно будет попозже сделать, и думает кто что сделать может и кому помочь вот сейчас важнее всего. Даже не так: он поначалу в Забайкалье своем работал Госпланом, а потом… то есть сейчас, просто следит за тем, чтобы Госплан работал. Раньше его знаний хватало, чтобы в небольшой республике все планировать, а теперь нужны знания десятков, сотен человек — и он просто следит, чтобы эти знания шли на пользу общему делу. И чтобы приложению этих знаний ничто не мешало. И никто не мешал. Поэтому он сейчас больше все новое изучает — но опять, не для того, чтобы что-то новое внедрять, а чтобы просто понимать, кто стране пользу приносит, а кто себе выгоды ищет стране во вред…
— Да, Станислав Густавович, понять вас… непросто, но основное, мне кажется, я все же понял. Одно не понял: почему ему тогда буряты поверили, что он вождем может стать хорошим?
— Это что-то… религиозное. Мне товарищ Кузнецов говорил: к людям Николай Павлович из путешествий своих вышел… в общем, у бурятов по узорам на одежде понятно кто этот человек и откуда. Так вот, по одежде Николая Павловича каждый бурят сразу определял: человек он не простой, его какой-то местный верховный бог по фамилии Заарин Тенгри такой одеждой одарил. А Заарин Тенгри, по монгольским верованиям — это тот, кто Темучина провозгласил Чингисханом…
— Вот теперь понятно, а вы все: ничего не делает, просто не мешает людям работать… Спасибо, — Сталин расплылся в широкой улыбке, — значит, у нас страной правит лично духовный брат Чингисхана. Остается надеяться, что завоевывать полмира он все же не станет…
Насчет того, что Николай Павлович постоянно изучает всякое новое, Струмилин не соврал. Но и не всю правду сообщил: товарищ Бурят внимательно изучал все новое, что проходило по линии специально созданной Малининым еще в двадцать третьем году службы экономической разведки. И перед самым Новым годом он, «изучив» что-то интересное, зашел в Центральный радиоинститут, в небольшую лабораторию, занимающуюся разработкой радиоламп. Именно разработкой: копированием американских занимались два других института, при ламповых заводах, и занимались они этим под руководством американцев — а здесь старались что-то свое выдумать. Иногда это получалось неплохо — однако в этой области с новыми идеями было скудновато, а Николаю Павловичу вдруг в голову именно новая и пришла:
— Так, товарищи инженеры, — поделился свое идеей товарищ Бурят с собравшимися вокруг него тремя молодыми сотрудниками лаборатории, — тут один американец, Аллен Дюмон его фамилия, придумал индикаторную лампу.
— Мы уже получили материалы по этой лампе, схема, конечно, интересная, но особой важности…
— Я не про индикатор, хотя его тоже в производство запустить стоит, пока у американца патент на нее не оформлен. Но это вопрос не к вам, а я другое сказать хочу. Тут в этой лампе сетки по сути дела нет…
— Есть, в триодной части как раз…
— Тут — я имею в виду вот эту часть — сеткой служит нож: я правильно термин перевел? И вот что я подумал: если катод сделать в виде такого же ножа, то есть по сути дела в виде проволочины обычной, сетку такую же из проволочины использовать, и анод какой-то похитрее придумать… У нас какая сейчас самая маленькая радиолампа в производстве идет?
— Самая маленькая?
— Ну, в диаметре, по длине…
— В диаметре три четверти дюйма, длиной полтора: из таких выпускается триод для самолетных радиостанций и пентод для них же. Но брака в производстве… Хм, говорите, просто проволочины использовать?
— Вы просто над этим подумайте: я-то не специалист, просто картинку интересную увидел.
— Хорошо, подумаем. Когда вам результат нужен?
— Мне? Я думал, это вам результат нужен. Или я не прав?
Джеральд Прайс вот уже второй год сидел в забытом богом и людьми Киркинесе, изображая из себя торгового представителя американских сталелитейных компаний в новенькой европейской стране Руийе. Торговому представителю здесь работы хватало: местные дикари торговали рудой исключительно за наличные, причем за каждый балкер требовалось платить отдельно. И минимум десять процентов платы они брали исключительно золотой монетой, и хорошо, что работающий тут же торговый представитель шведов уговорил аборигенов остальные девяносто процентов брать банкнотами. Уговорил, потому что сам же эти банкноты и забирал — а оплату за поставляемые лопарям шведские товары. Почему-то туземцы предпочитали товары исключительно шведские, американские — даже если они предлагались дешевле — брать не хотели. Но деньги — брали…
Вот уже три года брали — и приходилось им платить. По восемь долларов за тонну простой железной руды, когда как в США даже самая приличная руда дороже трояка вряд ли стоила. Однако стальные магнаты эту руду брали и платили с удовольствием: когда-то кто-то из представителей «Бетлехем Стил» сказал ему, что сталь из этой руды получается вчетверо дороже, чем из руды американской. Какое-то «природное легирование», из этой стали можно сразу после плавки пушки выделывать…
Мистеру Прайсу на пушки и даже на сталь было вообще плевать, он здесь сидел по поручению Госдепа — в котором, собственно, и получал свою весьма немаленькую зарплату. В свое время президент Гувер очень опасался, что новая страна пойдет по пути сотрудничества с Советской Россией — вот мистер Прайс и очутился на краю света. По поручению уже президента Рузвельта, который — по мере возможности — убирал из Госдепа всех ставленников Гувера. Зря, конечно, убирал: профессиональному дипломату вообще наплевать, кто нынче в Белом доме сидит, а предшественник мистера Прайса в Киркинесе работал исключительно грамотно. Спокойно отсчитывал туземцам монетки и бумажки — и спокойно слушал их разговоры: он-то язык саамов очень неплохо знал, у него мать была из этих мест. А мистеру Прайсу пришлось язык изучать самостоятельно — и хорошо еще, что начальник порта — бывший русский офицер, проработавший тут уже почти семь лет, ему в этом деле помог.
