— Дом, в который он вернется, стал беднее, чем тот, который он оставил. Перед отправлением на юг у него был брат. — Ленор отвел глаза. Горе и боль Ленора были слишком очевидны. Они чувствовались в его голосе, в его словах. — А что с твоим домом, Тейм? Я и моя Кровь подвели твоего правителя и тебя.
Тейм возразил:
— Нет, вы — единственные настоящие друзья, какие у нас есть. Это не ваша вина. Вина лежит где-то в другом месте.
Ленор свел брови на переносице.
— Вина. Да, она должна быть. За эти бедствия. Но даже сознание вины не вдохнет новую жизнь в умерших. Андуран пал, половина Колгласа сожжена, Гласбридж под угрозой. Уже нескольких недель враг у стен Тенври; хоть город пока держит оборону, но мы слишком далеко от него, чтобы помочь. Наверное, то же произошло с твоим таном и его семьей.
Тейм стиснул зубы и опустил голову:
— Знаю. Я пришел слишком поздно.
— Глупости, — проворчал Ленор. — Ты и сам вымотался, и людей вымотал, торопясь сюда. В любом случае если бы вы пришли быстрее, то только добавили бы тел к тем, которых уже клюют вороны. Прости меня за такие жалкие слова. Я знаю, что твоя семья все еще где-то в долине.
— Не нужно просить прощения, — ответил Тейм. — Твой сын отдал жизнь на Грайве. Ты уже заплатил ужасную цену за свою дружбу с моей Кровью. Но… когда я уходил на юг, Джэен, моя жена, уехала к семье нашей дочери. В Гласбридж.
Тан вздохнул:
— Я не знал. Эх, я предпочел бы не жить, чем видеть такое время, как сейчас.
Тейм подумал о том, какое одиночество скрывается за этими усталыми глазами. Неужели все мы стали такими же опустошенными, сгорбившимися, потерянными?
Ленор сказал:
— Я стараюсь сохранять надежду, что кто-нибудь из них еще жив. Не Кросан, так хоть Нарадин. А может быть, младенец. Но сердце говорит мне, что это пустые надежды. Псы Темного Пути основательно делают свою работу. Я знаю, ты любил Кросана, как самого себя.
— Больше. Он был лучше, чем я.
— Да, один из лучших. Мне будет его не хватать. Мы с ним часто сиживали здесь и разговаривали.
— О чем?
— О чем могут говорить два старика? О наших семьях. Об урожае, об охотничьих собаках, о ценах на меха и шерсть. Он ведь был не такой старый, как я, так что, когда я говорил о своих болячках, он только слушал. — Ленор слабо улыбнулся. — Мы, конечно, говорили и о более весомых вещах. Мы задумывались над тем, что надо бы бороться с честолюбием Гривена и Теневой Руки; что его десятины угрожают нам больше, чем война с севером, по крайней мере в течение нескольких следующих лет.
— Честолюбие Верховного Тана, в конце концов, может стать куда большей угрозой. По дороге до меня доходили разные слухи, — признался Тейм.
Тан Килкри не подал виду, что удивлен его словами. Он рассматривал сложенные на коленях руки. Они стали совсем слабые, кожа на них побледнела и вся покрылась старческими пятнышками.
Потом Ленор задумчиво потер руки и сказал, не поднимая глаз:
— Опасно слишком доверяться шепоткам, но все-таки им я доверяю больше, чем Крови Хейг. Лейгер, Казначей Гривена здесь, и мне все время кажется, что он стоит за моим плечом. Его слова сочувствия и тревоги так же пусты, как мертвый дуб. Помощь с юга не торопится. Даже сейчас здесь не больше двух сотен. А где они были, когда мой сын встретился с Темным Путем? Я должен был послать с Гиреном каждый меч, которым командую. Наверное, теперь я должен повести их сам.
Только теперь он поднял глаза и встретился с мрачным взглядом Тейма.
— Однако мой правитель из Веймаута запрещает мне это. Он запрещает мне мстить за моего собственного сына. Мне приказывают ждать его армии. И я боюсь, Тейм. Тан не должен в этом признаваться, но я скажу. Каким-то образом наши враги привлекли на свою сторону лесных людей, и если я выступлю в Андуран, как требует мое сердце, что будет с моими деревнями, моим народом на наших границах? Как это случилось, что против нас стоят вместе лесные люди и Темный Путь? Никогда бы этого не подумал.
— Я тоже никогда не думал, что такое может произойти, — сказал Тейм. — Я думал, что сражение в Даргеннане будет моей последней битвой, а потом я вернусь домой, к жене и больше никогда ее не покину.
Скрипнула входная дверь и вошла Илэсса, жена Ленора, неся крошечные печенья. Она протянула их Тейму. Воин слегка улыбнулся ей. Она несла свои годы элегантно, приобретя тот, другой, вид красоты, который женщины приобретают с возрастом.
— Я не привык, чтобы за мной ухаживала жена тана, — сказал он и взял одно печеньице. Она улыбнулась. Кроткие старческие глаза и на редкость доброе лицо выражали сочувствие. Тейм знал Ленора и Илэссу почти всю свою сознательную жизнь и знал, что они относятся к нему, как и ко всем, кто связан с семьей Кросана, с глубокой симпатией, настолько глубокой, что проявлению ее не мешает даже безграничное горе.
Илэсса ответила:
— И я не привыкла ухаживать, но подумала, что лучше я побеспокою вас. Вы всем требуетесь. О вас спрашивал Казначей Верховного Тана. Он считает, что вам с ним надо о многом поговорить.
Тейм поморщился:
— Лейгер может подождать. У меня сейчас нет ни сил, ни желания фехтовать с одним из глашатаев Гривена. Я могу сказать что-нибудь такое, чего лучше не говорить.
— Я сказала ему, что не знаю, где вы, — сказала Илэсса. Она поставила поднос и разгладила платье.
— И правильно, я и сам-то едва сознаю, где я, — пробормотал Тейм.
— Сколько вы у нас пробудете? Я сегодня утром навестила ваших людей. Они очень утомлены.
В глубине души Тейм с удовольствием на несколько недель остался бы здесь, в этой высокой небольшой палате, где только небо, ветер и чайки. Тем не менее он давно уже подчинялся только чувству воинского долга.
— Всего пару дней, моя госпожа, — сказал он почти извиняющимся тоном и улыбнулся. — Вы же знаете, мы должны идти в Гласбридж. Что бы нас ни ждало, отдыхать мы не можем. Потом отдохнем.
II
Эньяра высунула голову из хижины и обнаружила, что ее появления ждут. На нее глазела целая орава кирининских ребятишек. Они выглядели тихими, бледными и безобидными. Когда появилась ее взъерошенная голова, парочка самых младших шарахнулась за спины старших. Когда Эньяра выбралась на деревянный настил и потянулась, дети сначала бросились врассыпную, но потом опять подобрались поближе. За их спинами медленно проплывала обтянутая шкурами байдарка, в ней гребла женщина, без видимых усилий. Эньяра наблюдала, как она проплыла вдоль тростника. Из зарослей вылетела стайка крошечных птичек и, покружившись, с гомоном исчезла. Озеро было спокойным, как зеркало. Клочья тумана, висевшие над водой, скрыли противоположный берег, и вся сцена была сверхъестественно, если не зловеще, тиха и прекрасна.
Эньяра не знала, чего ждать от во'ана. Сейчас, после беспокойного ночного сна, она чувствовала себя еще менее уверенно. Как и все, она слышала рассказы о том, что киринины очень следят за тем, чтобы костер горел все время, день и ночь, или почему их дети никогда не играют, а только упражняются в искусстве убивать с помощью копья и лука. Или почему их старые женщины едят мертвых. Ей очень хотелось остаться в хижине, чтобы спрятаться от взглядов, непонятных звуков и незнакомых запахов. Кроме того, за прошедшие годы киринины убили не одного человека из ее рода. Но вместе с тем в ее душе глубоко укоренилось убеждение, что и со страхом, и с горем нужно уметь справляться, иначе они могут победить тебя. Ей не хотелось, чтобы Оризиан и уж тем более Ивен подумали, что она боится этого места. Поэтому она пошла по во'ану одна, высоко держа голову и поглядывая по сторонам. В кильватере за ней тянулась молчаливая и внимательная детская компания.
Она увидела молодую женщину, возможно, ее лет, хотя трудно сказать, костяным ножом чистившую рыбину. Пара босых с синей татуировкой мужчин, опершись на копья, смотрели, как она идет. Она слышала оживленные голоса, и откуда-то издалека доносилась легкая барабанная дробь. Она чуяла слабый дым костерков, запахи готовящейся пищи и густую вонь от растянутых на множестве хижин кож.
Не считая любопытных ребятишек, всего несколько человек обратили на нее внимание. В них не ощущалось угрозы, но ей все равно было неуютно, и она не чувствовала себя в полной безопасности. Здесь ей все было незнакомо и непонятно, не то что в Колгласе, в котором она родилась и жила, или Андуране, или даже в Колкире, хоть она и была-то в нем всего несколько раз. Киринины знали, что она здесь чужая, поэтому умолкали, когда она подходила так близко, что могла бы услышать, о чем они говорят, хотя ей до их разговоров не было никакого дела. Но это сознательное и нарочитое отсутствие интереса к ее персоне она ощущала примерно так же, как если бы ее пристально разглядывали.
Стало немного легче, когда она вышла на окраину поселения туда, где платформа выходила к берегу. Она спустилась на землю и немного прошла вдоль уреза воды. Дети за ней не пошли. На мелководье рос такой густой и высокий тростник, что, когда берег немного изогнулся, заросли скрыли во'ан от ее глаз. Если бы не нескольких дымков в бледном небе, могло бы показаться, что в целом мире она осталась одна-одинешенька. Она нашла место, где тростник немного расступился, и села на камень, глядя на безупречную озерную гладь.
