Мои воины дрыхли без задних ног. Я растолкал их древком копья и велел привести саксонских пленников: надо было рыть новые могилы и складывать погребальные костры. Я, наверное, и сам провел бы весь день за этим утомительным занятием, но ближе к полудню Саграмор прислал гонца, прося отправить в Аква Сулис отряд копейщиков: в городе начались беспорядки. Волнение вызвали слухи, распространившиеся среди воинов Тевдрика: дескать, отыскалось сокровище Кердика, но Артур все присвоил себе. Доказательством послужило исчезновение Артура, а в отместку христиане грозились снести до основания главный храм города, поскольку некогда то было языческое святилище. Я сумел утихомирить смутьянов, объявив, что и в самом деле найдены два сундука с золотом, но они находятся под надежной охраной, и содержимое их будет честно поделено сразу по возвращении Артура. По предложению Тевдрика мы отправили полдюжины его солдат в помощь охране, приставленной к сундукам, что до поры находились в разоренном Кердиковом лагере.
Христиане Гвента успокоились, но тут взбунтовались копейщики Повиса, обвинив Энгуса Макайрема в гибели Кунегласа. Вражда между Повисом и Деметией уходила корнями в далекое прошлое, ибо Энгус Макайрем был куда как не прочь разграбить урожай богатого соседа; собственно, Повис в Деметии называли не иначе как «нашей кладовой». Но в тот день ссору затеяли повисцы, утверждая, что Кунеглас не погиб бы, кабы Черные щиты не опоздали к битве. А ирландцев хлебом не корми, дай подраться; и едва угомонили людей Тевдрика, как за зданием суда послышался лязг мечей и копий — повиссцы и Черные щиты сошлись не на жизнь, а на смерть. Саграмор восстановил шаткий мир тем, что просто-напросто зарубил зачинщиков, но в течение всего дня между двумя народами не прекращались свары. Раздор усилился, когда стало известно, что Тевдрик послал солдат занять Лактодурум, северную крепость, которая на протяжении жизни вот уже целого поколения бриттам не принадлежала. Осиротевшие повисцы объявили, что крепость находится на их земле, а вовсе не на гвентской, и наспех сколоченный отряд повисских копейщиков устремился в погоню за людьми Тевдрика. Черные щиты, которым до Лактодурума дела не было, тем не менее настаивали, что гвентцы в своем праве, чтобы еще больше раздразнить повисцев, а результатом стали новые уличные драки. Тут и там завязывались кровопролитные потасовки из-за города, о котором дерущиеся в большинстве своем отродясь не слышали и в котором, возможно, по сю пору стоял саксонский гарнизон.
Мы, думнонийцы, в эти побоища не ввязывались; напротив, это наши копейщики охраняли улицы, не давая дракам выплескиваться за пределы таверн. Но ближе к вечеру в распрю оказались втянуты и мы: из Глевума прибыла Арганте с двумя десятками слуг и обнаружила, что Гвиневера заняла епископский особняк, возведенный позади храма Минервы. Особняк этот отнюдь не был самым большим и удобным в Аква Сулис; напротив, заметно уступал дворцу магистрата Килдидда, но во дворце Килдидда некогда останавливался Ланселот, и потому Гвиневера его отвергла. Арганте тем не менее настаивала, что епископский дом следует отвести ей, поскольку находится он на территории святилища. Оголтелый отряд Черных щитов отправился выселять Гвиневеру и столкнулся с двумя десятками моих людей, намеренных защищать ее. Двое погибли, прежде чем Гвиневера объявила, что ей все равно, в каком доме жить, и перебралась в священнические покои, построенные рядом с купальнями. Арганте, одержав победу в споре, объявила, что новое жилье Гвиневере замечательно подходит — здесь-де некогда располагался бордель. Фергал, друид Арганте, привел к купальням орду Черных щитов, и те забавлялись, спрашивая про бордельные цены и требуя, чтобы Гвиневера разделась перед ними догола. Еще один отряд Черных щитов занял храм и вышвырнул за двери крест, наспех установленный Тевдриком над алтарем. И теперь десятки одетых в алое копейщиков Гвента собирались с силами, дабы пробиться внутрь и вернуть святыню на место.
Мы с Саграмором привели своих людей на территорию храма, что к вечеру, чего доброго, превратилась бы в кровавую баню. Мои копейщики охраняли двери святилища, воины Саграмора защищали Гвиневеру, но наши силы заметно уступали в числе хмельным воякам из Деметии и Гвента, а повисцы, радуясь поводу досадить Черным щитам, криками поддерживали Гвиневеру. Я протолкался сквозь упившуюся медом толпу, раздавая увесистые тумаки самым шумным смутьянам, но по мере того, как солнце опускалось все ниже, буйство набирало силу, и я опасался, что не совладаю с обезумевшей ордой. Мир худо-бедно восстановил Саграмор. Он взобрался на крышу купальни и встал там, высокий и грозный, между двумя статуями, призывая к молчанию. Нумидиец загодя разоблачился до пояса, так что по контрасту с беломраморными воинами его черная кожа производила впечатление тем более сильное.
— Ежели тут есть несогласные, — крикнул он на своем причудливом бриттском, — придется вам сперва выяснить отношения со мной. Один на один! На мечах или копьях — выбирайте сами! — Саграмор выхватил длинный изогнутый клинок и свирепо воззрился сверху на недовольных.
— Вышвырните шлюху! — раздался голос из толпы Черных щитов.
— Ах, тебе не по душе шлюхи? — заорал в ответ Саграмор. — Так какой же из тебя воин? Ты девственник, что ли? Ежели ты так дорожишь своим целомудрием, так поди сюда, я тебя оскоплю. — Раздался дружный хохот, и непосредственная опасность миновала.
Арганте дулась в своих покоях. Она величала себя императрицей Думнонии и требовала, чтобы Саграмор и я обеспечили ей эскорт из числа думнонийцев. Но при ней и без того состояло без счету Черных щитов ее отца, так что мы с Саграмором решили, Арганте как-нибудь перебьется. Вместо того мы разделись догола и окунулись в громадную римскую купальню и некоторое время лежали неподвижно, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Горячая вода чудесным образом помогала расслабиться. К дырам в крыше, там, где провалилась черепица, тянулись струйки пара.
— Говорят, это самое внушительное здание во всей Британии, — промолвил Саграмор.
Я оглядел обширный свод крыши.
— Пожалуй, так оно и есть.
— Но в детстве я был рабом в доме побольше этого, — заметил Саграмор.
— В Нумидии? Он кивнул.
— Хотя сам-то я с еще более дальнего юга. Меня продали в рабство совсем мальцом. Я даже родителей не помню.
— А когда ты уехал из Нумидии?
— После того, как впервые убил человека. Управляющего, вот оно как. Сколько ж мне было-то? Десять лет? Одиннадцать? Словом, я сбежал, вступил в римскую армию как пращник. До сих пор могу попасть человеку камнем между глаз с пятидесяти шагов. Я выучился ездить верхом. Сражался в Италии, во Фракии, в Египте, завербовался наемником во франкскую армию. Там-то Артур и взял меня в плен. — Саграмор нечасто бывал столь разговорчив. Напротив, молчание было едва ли не самым действенным его оружием — молчание, и ястребиное лицо, и грозная репутация, но в домашней обстановке он бывал мягок и задумчив. — Кстати, а на чьей мы стороне? — озадаченно спросил он у меня.
