Засвидетельствовано в присутствии:
Подпись (неразборчива).
Подпись (неразборчива).
Подписано собственноручно Джеффри Хаффамом и скреплено печатью Сентября Третьего дня года 1768 от Рождества Христова».
— Джеффри Хаффам — твой дедушка? — спросил я.
— Нет, прадедушка, — неохотно отозвалась матушка. — А твоим прадедом был Джеймс; Джон, мой отец, тебе приходится дедом.
— Можешь объяснить, почему Джеффри сделал дополнение к завещанию?
— Он хотел закрепить собственность за своими потомками, так как боялся, что сын продаст ее после его смерти. И вот он решил учредить заповедное имущество для своих наследников.
— И его наследники — мы с тобой, верно? — Она не отозвалась. — Верно, мама?
Она кивнула.
— И что случилось с кодициллом?
— Когда Джеффри умер, тот, неизвестно как, был похищен, и Джеймс смог продать имение.
Вспомнив, чему меня учили знакомые юристы, я воскликнул:
— Но это значит, что Джеймс не аннулировал заповедное имущество, а всего лишь приостановил действие ограничений.
Матушка вздрогнула.
— То же говорил и мой папа, но я этого никогда не понимала.
— Это значит, что Момпессоны обладают не более чем правом, подчиненным резолютивному условию, это право не дает им ничего, кроме фактического владения недвижимостью. Вот все, что они приобрели, когда Джеймс продал им имение. Мы с тобой унаследовали безусловное право собственности, хотя оно нам мало что дает. Видишь ли, Момпессоны сохраняют за собой имение, только пока жив наследник заповедного имущества. Если линия прервется, вступит в действие последующее имущественное право другого наследника, не ограниченное условиями заповедного имущества, и этот наследник получит имение. — Я пробежал глазами кодицилл: — Это некто по имени Сайлас Клоудир. Кто он?
Матушка отвела взгляд.
— Он унаследует имение, если мы умрем, — напомнил я. — Он жив еще? Ему должно быть очень много Лет. — Она молчала. Мне пришло на ум, что однажды, в испуге, она упомянула его имя, и я спросил: — Он наш враг, да? Именно по его поручению мистер Барбеллион хотел купить кодицилл, а когда это не удалось, попытался меня похитить, потом подкупил Биссетт, чтобы она нас предала, и его же люди устроили слежку и напали на нас вчера, так?
Матушка не отвечала, и, видя, что она напугана моими расспросами, я замолчал.
Днем, все так же сидя за столом и изучая оригинал и копию, я с испугом услышал судорожный вздох. Я поднял глаза: матушка, побледневшая, уставилась в окно. Я подбежал и выглянул. По улице шла мисс Квиллиам с незнакомым джентльменом. Но нет, он как будто был мне знаком: плотное сложение, тяжелые челюсти, пристальный взгляд из-под кустистых бровей. Лишь когда они подошли к самой двери и я перестал их видеть, меня осенило: это был мистер Барбеллион!
— Предательство! — воскликнула матушка. — Нас выдали нашему врагу!
— Пойдем! — Я схватил ее за локоть и потянул к двери. Проходя мимо стола, я подобрал обе бумаги: оригинал и копию.
Но в дверях матушка отказалась идти дальше.
— Слишком поздно. Нам не убежать. Встретим их на лестнице.
— Нет, пойдем вверх.
Она не двигалась, но я протащил ее в дверной проем и вверх по лестнице, до следующей площадки. Поднимаясь, мы услышали внизу шаги, однако тут же отпрянули от перил. (Как часто раздумывал я о том, как изменилась бы наша жизнь, если бы нам не хватило проворства!) На самой верхней площадке мы услышали быстрый стук в нашу Дверь и шаги мисс Квиллиам и мистера Барбеллиона, вошедших в комнату.
— Живей, — шепнул я, — и тс-с!
Я повел ее за собой вниз по лестнице, мимо нашей двери, которую новоприбывшие за собой закрыли, и на улицу. Мы пробежали одну улицу, другую, наудачу выбрали третью и мчались, пока не выбились из сил и не перестали понимать, где находимся.
Нас занесло в совершенно незнакомый район столицы и, войдя через калитку, мы очутились в тихом дворике перед большой старинной церковью, которая отделяла нас от суматохи и грохота оживленной улицы. Прекрасной утренней погоды как не бывало, временами начинал накрапывать дождик. Чтобы передохнуть, мы уселись на низенькую стенку.
Матушка закрыла лицо руками:
— Не понимаю, — зарыдала она. — Не понимаю, как она могла так с нами поступить.
Я тоже этого не понимал, но, кроме того, для меня оставалось загадкой, как мисс Квиллиам сумела отыскать нашего врага. Если даже я не смог допытаться у матушки, кто эти люди, то откуда это узнала она? Что если сеть раскинута куда шире, чем я себе представлял, и связь мисс Квиллиам с Момпессонами без какой-либо ее вины привлекла к ней внимание сообщников нашего врага? Или она встретилась с ними по чистой случайности? Однако такое совпадение выходило за пределы вероятного. Последняя, и самая ужасная, возможность заключалась в том, что она с самого начала была вовлечена в заговор. И все же, хотя иначе объяснить появление мисс Квиллиам в компании с мистером Барбеллионом не удавалось, трудно было поверить в ее предательство. Мне хотелось обсудить это с матушкой, вместе распутать сеть кажущихся совпадений, случайностей и знаменательных происшествий, но я видел, что она сейчас неспособна думать.
— Сначала Биссетт, а теперь Хелен! — сетовала она. — Кому же верить? Так долго знать друг друга, вместе пройти через такие трудности, и после всего этого отдать нас в руки нашего врага?
— Мы не можем быть в этом уверены, — попытался я возразить. — Вдруг найдется другое объяснение.
Не слушая меня, она спросила внезапно:
— Где кодицилл?
— Здесь. Оставить у себя?
— Нет, — выкрикнула она, — дай мне!
Она произнесла это с такой страстью, словно не доверяла даже и мне. Я вынул из кармана документ, она с диким видом выхватила его у меня из рук, сунула в футляр и положила в собственный карман.
Мне нужно было обдумать наше положение. У нас не было ни крыши над головой, ни еды и ни единого пенни, потому что все деньги мы отдали мисс Квиллиам на случай, если по пути ей что-нибудь потребуется. С неба закапало сильнее, вот-вот должны были наступить сумерки. Наша жалкая одежда промокала, и, видя лихорадочное состояние матушки, я побоялся, что без убежища, еды и тепла наши приключения плохо кончатся. Мне вспомнились слова миссис Сакбатт о местах, где можно приютиться за один-два пенни, но для матушки этого явно было недостаточно.
— Слушай, — начал я нетерпеливо, поскольку других возможностей мне в голову не приходило, — мы должны пойти к миссис Фортисквинс.
Матушка качнула головой. Ее губы раздвинулись, и я, не расслышав, наклонился ближе.
— Нам поможет миссис Первиенс, — пробормотала она.
— Нет. У нее нет причин нам помогать. А у миссис Фортисквинс есть. — Миссис Фортисквинс была вдовой старинного друга моего деда и к тому же нашей родственницей. — Она должна что-нибудь для нас сделать.
Губы матушки снова шевельнулись:
— Я ей не доверяю.
— От нас не требуется ей доверять. Другой выход — это работный дом.
Содрогнувшись, она пробормотала:
— Я хотела бы, чтобы меня отправили обратно.
— Обратно куда? — быстро спросил я.
— В Крайстчерч.
Это было бы слишком опасно. Крайстчерч, подумал я. Так вот к какому приходу приписана моя мать. Приход, включающий в себя Кокс-Сквер и Белл-лейн, — когда мы направлялись к дому миссис Сакбатт, матушка вроде бы узнала окрестности! Надо будет на досуге об этом поразмыслить.
— Тогда остается только миссис Фортисквинс, да?
Матушка не отозвалась.
Внезапно колокола на башне у нас за спиной начали отбивать время. Мне этот звук показался вполне невинным, но матушка испуганно подняла глаза и стала растерянно озираться.
— Сент-Сепалке! — воскликнула она, вскакивая на ноги.
Она поспешила к калитке в другом конце узкого дворика, я, ошеломленный, последовал за нею на Гилтспер-стрит. Напротив, чуть в стороне, стояло мрачное здание тюрьмы Ньюгейт, но, словно бы не замечая его, матушка торопливо шагала к Холборну мимо церкви, в тени которой мы приютились.
Пройдя несколько ярдов, она внезапно остановилась, и я ее догнал. Она рассматривала висевшую наверху вывеску гостиницы, где был изображен свирепый мавр с изогнутым ятаганом. (Это была знаменитая голова сарацина — знак одноименной гостиницы.)
Матушка отвернулась, бормоча себе под нос и словно бы не замечая меня: «Сабля и полумесяц? И кровь».
Мне казалось, что она вспоминает одну из историй в арабских сказках. Но не успел я вымолвить хотя бы слово, чтобы ее успокоить, как она бегом направилась в лабиринт вонючих закоулков вокруг Смитфилда. Я поспешил следом, и только через долгое время она замедлила шаги и остановилась.
Она смотрела на меня в оцепенении.
