Оба солдата отдыхали, прислонившись к камням, и с опаской посматривали на Христиана, словно старались прочитать его мысли и узнать, предстоит ли им умереть в это утро.
— Установите его здесь, — приказал Христиан, указывая на ровную площадку между двумя валунами, соединявшимися в форме буквы V. Медленно, но уверенно солдаты установили пулемет.
Христиан улегся позади пулемета и начал его наводить. Он передвинул его немного вправо и посмотрел через ствол, затем установил прицел на нужную дальность с учетом поправки на превышение. Далеко внизу, в перекрестии тонких нитей прицела, лежал залитый солнцем мост, временами накрываемый тенью от проплывавших по небу облаков.
— Дайте им возможность скопиться перед мостом, — объяснял Христиан, — они не станут сразу переходить его, так как подумают, что он заминирован. Когда я подам команду открыть огонь, цельтесь по тем солдатам, что сзади, а не по тем, которые близко к мосту. Понятно?
— По тем, что сзади, — повторил Геймс, — а не по тем, которые близко к мосту. — Он стал медленно крутить подъемный механизм вверх и вниз, всасывая воздух сквозь зубы. — Вы хотите, чтобы они побежали не назад, не туда, откуда пришли, а вперед?
Христиан кивнул головой.
— Они не побегут через мост, потому что тогда они окажутся на открытом месте, — размышлял вслух Геймс. — Они побегут в овраг, под мост, потому что там не простреливается.
Христиан улыбнулся. «Может быть, я ошибался в Геймсе, — подумал он, — он хорошо понимает свою задачу».
— А там они попадут на мины, — спокойно добавил Геймс. — Понимаю.
Геймс и Рихтер кивнули друг другу, и было трудно понять, означал ли этот жест одобрение или порицание.
Христиан снял шинель, чтобы быть готовым подать сигнал сидящему под мостом Дену, как только появится противник. Затем он уселся на камень позади распростертого за пулеметом Геймса. Рихтер, стоя на одном колене, держал наготове вторую ленту патронов. Христиан поднес к глазам бинокль, который накануне вечером он снял с убитого лейтенанта, направил его в разрыв между холмами и тщательно навел на резкость. Он заметил, что бинокль очень хороший.
Там, на просматривавшемся участке дороги, росли два темно-зеленых мрачных тополя, они качались на ветру, поблескивая листвой.
На открытом скате холма было холодно, и Христиан пожалел, что условился подать Дену сигнал шинелью. Она бы сейчас ему очень пригодилась, а для сигнала достаточно было бы и носового платка. От холода у него по коже забегали мурашки, и он напрасно старался согреться, съежившись в своей жесткой одежде.
— Разрешите закурить? — спросил Рихтер.
— Нет, — ответил Христиан, не опуская бинокля.
Солдаты замолчали. «Сигареты, — вспомнил Христиан, — держу пари, у него целая пачка или даже две. Если его убьют или тяжело ранят, надо не забыть обшарить его карманы.»
Они ждали. Дувший с долины ветер свистел в ушах, проникал в ноздри, резал глотку. У Христиана начала болеть голова, особенно над глазами, его сильно клонило ко сну, и ему казалось, что такое состояние длится уже года три.
Геймс пошевелился. Он лежал перед Христианом на камнях, вниз животом, широко раскинув ноги. Христиан на секунду опустил бинокль. Он увидел зад Геймса в почерневших от грязи, неумело залатанных, широких и бесформенных брюках. «Вот так зрелище, — подумал Христиан, с трудом подавляя смех. — Какое уродство! Божественные формы человеческого тела!»
Голова его горела. Малярия. «Мало с нас англичан, французов, поляков, русских, американцев, так еще эти комары. Может быть, — лихорадочно пронеслась в его голове коварная мысль, — когда все это кончится, у меня будет настоящий приступ, такой, что никто не посмеет его отрицать, и им придется отправить меня в тыл». Он снова поднял бинокль к глазам и, ожидая очередного приступа озноба, пытался подчинить своей воле бушующие в крови микробы.
Вдруг он увидел маленькие грязно-серые фигурки, медленно двигавшиеся перед тополями.
— Тихо, — предупредил он, словно американцы могли услышать, если бы Геймсу или Рихтеру вздумалось заговорить. Грязно-серые фигурки — их было не меньше взвода — тихо ползли в поле зрения бинокля. Они шли двумя цепочками по обеим сторонам дороги, и даже на таком расстоянии было видно, как они устали.
— Тридцать семь, тридцать восемь, сорок два, сорок три… — считал Христиан. Потом они скрылись из виду. Все так же качались тополя, все так же выглядела дорога перед ними. Христиан опустил бинокль. Теперь он чувствовал себя совершенно бодрым и спокойным.
Он поднялся и начал размахивать над головой шинелью. Он представил себе, как американцы медленно и осторожно двигаются сейчас вдоль подножия высоты, опустив головы вниз, напряженно выискивая мины.
Вскоре он увидел, как Ден быстро выкарабкался из-под моста и тяжело побежал по дороге. Он бежал, все замедляя шаг, вздымая ботинками маленькие облачка пыли. Видно было, что он очень устал. Так он добрался до поворота и скрылся из виду.
Шнур был зажжен, оставалось только, чтобы противник вел себя так, как подобает солдатам.
Христиан надел шинель и сразу почувствовал, что согревается. Он засунул руки в карманы, и на душе у него стало спокойно и уютно.
Оба солдата застыли у пулемета.
Издалека послышался гул моторов. Высоко в небе на юго-западе Христиан увидел медленно двигающиеся маленькие точки — строй бомбардировщиков, направлявшихся к северу на бомбежку. Над обрывом щебеча пронеслась пара воробьев, промелькнув быстрыми коричневыми крылышками в прицеле пулемета.
Геймс рыгнул два раза подряд.
— Извиняюсь, — вежливо сказал он.
Они ждали. «Слишком долго, — волновался Христиан, — как долго они плетутся. Что они там делают? Мост может взорваться раньше, чем они доберутся до поворота. Тогда все пропало».
Геймс опять рыгнул.
— Желудок у меня, — огорченно сказал он Рихтеру, который, не отрывая глаз от магазинной коробки пулемета, кивнул в ответ с таким видом, словно слышал об этом уже много раз.
«Гарденбург, — размышлял Христиан, — сделал бы это лучше, он не стал бы так рисковать. Он устроил бы все как-нибудь понадежнее. Если динамит не взорвется и мост останется цел и об этом узнают в дивизии, а потом расспросят этого несчастного унтер-офицера-сапера, и он расскажет обо мне…»
— О господи, — шепотом молил Христиан, — живей, живей, живей…
Он навел бинокль на подступ к мосту. Бинокль плясал в руках, и Христиан понял, что наступает озноб, хотя и не чувствовал его в этот момент. Вдруг совсем рядом кто-то зашуршало, и он невольно опустил бинокль. На вершине обрыва, в трех метрах от него, быстро сновала белка. Потом она уселась и уставилась своими маленькими, как бусинки, глазками на троих людей. Христиан вспомнил, как в другое время и в другом месте, на лесной дороге около Парижа, перед заграждением, устроенным французами из перевернутой крестьянской повозки и матрацев, важно расхаживала маленькая птичка. Звери и птицы, лишь на миг заинтересовавшись войной, возвращаются к своим более важным делам.
Христиан прищурился и опять приложил к глазам бинокль. Взвод противника уже вышел на дорогу; солдаты медленно и напряженно двигались вперед, пригнувшись, с ружьями наготове, и ясно было видно, что они всем своим существом чувствуют свою уязвимость, понимают, что представляют собой удобные мишени.
Американцы двигались невыносимо медленно. Они шли крошечными шажками, останавливаясь через каждые пять шагов. Лихая, безрассудная молодежь Нового света! Христиану приходилось видеть захваченные у американцев киножурналы, где показывали, как на учениях они смело прыгают с десантных барж в бурлящий прибой, устремляясь на берег со скоростью спринтеров. Сейчас они не бежали.
— Быстрее, быстрее, — сам того не замечая, шептал Христиан, — быстрее… — «Как лгут американскому народу о его солдатах!»
Геймс рыгнул. Это был противный, режущий ухо стариковский звук. Каждый реагирует на войну по-своему, реакция Геймса исходила из желудка. Как лгут нашему народу о Геймсе и его товарищах. «Что ты испытывал, когда зарабатывал свой „железный крест“?» — «Я рыгал, мама». Только Геймс, он и Рихтер знали правду, только они да сорок три солдата, осторожно приближающиеся к старому каменному мосту, построенному ленивыми итальянскими рабочими в безмятежный 1840 год. Они-то знали правду, пулеметчики, он да сорок три солдата, волочившие ноги в пыли, под прицелом пулемета, установленного в восьмистах метрах от них. Эта правда связывала их друг с другом гораздо крепче, чем с теми, кто не был здесь в это утро. Они все знали друг о друге: знали, что у каждого из них от страха начинаются спазмы в желудке, что к каждому мосту они приближаются с робостью и с чувством обреченности…
Христиан облизал губы. Из-за поворота вышел уже последний солдат; командующий взводом офицер, неизменный юноша-лейтенант, махнул рукой солдату с миноискателем, и тот неохотно направился в голову колонны. Солдаты медленно сбились в кучу, думая в своем заблуждении, что держаться ближе друг к другу безопаснее, и что если их до сих пор еще не убили, то и на этот раз все обойдется благополучно.
