Не так-то легко было взять на мушку и поршневые «лавочкины». Громов, Уницкий, Титаренко и Крамаренко это доказали. Более маневренные Як-15, пилотируемые майорами Овчаренко и Кочетковым, еще сумели зайти в хвост «лавочкиным», а летчики эскадрильи майора Князева на Миг-9 не сумели этого сделать ни разу. В маневре поршневые явно превосходили их. Летали мы больше месяца, и за все это время «илы» ни разу не попали в прицел истребителей. Полковник Акуленко начал психовать: «Как же это так? Столько полетов, а на пленке ни одного «сбитого» штурмовика». На разборе полетов он спросил у меня: «Кто вы на самом деле – штурмовики или истребители? Я знаю, что штурмовики летают по-вороньи, а вы похожи на истребителей. Я ведь просил прислать штурмовиков». Пришлось представить ему каждого летчика. Я сказал, что, если он пожелает, пусть побеседует с любым и спросит, летал ли он на истребителях. О себе я умолчал.
Просматривая очередную пленку, начальник фотолаборатории капитан-инженер, пришедший в Центр через несколько месяцев после окончания инженерной академии, увидел на ней какую-то точку, скорее всего обычное пятно, показал ее Акуленко и говорит: «Смотрите, на этом кадре есть самолет». Тот приказал отфокусировать его и, посмотрев на кадр, буркнул что-то про себя, а потом, почти крича, говорит: «Ты за кого меня принимаешь! Неужели я не отличу кляксу от самолета. Прислали мне из академии горе-инженера. Я тебя отправлю назад и попрошу, чтобы таких дураков мне больше не присылали. А за такую дешифровку отправляйся на пять суток на гауптвахту».
Перед очередным полетом на одиночный воздушный бой начальник воздушно-стрелковой службы Центра майор Кочетков говорит: «Ты походи по прямой, не маневрируя, я тебя засниму на пленку, надо для отчета показать нашу работу. Сделать так подсказал Акуленко, а то, сколько летаем, а на пленке нет ни одного снимка «ила». Чтобы полностью удостовериться, как лучше вести бой один на один с Ил-10, Акуленко лично собрался слетать со мной на Як-15. С неделю мы ждали подходящей погоды, но так и не дождались. В октябре нас отозвали в Туношное. Предстояла подготовка к ноябрьскому параду, и мы всем полком должны были перелететь под Москву на аэродром Люберцы. Летчики группы были довольны полетами на отработку воздушного боя, хотя все мы, за исключением Попкова, много раз вели настоящие бои на фронте. Но те бои были в большинстве случаев скоротечные, а иной раз сумбурные, не проигранные заранее на земле. К этим же, учебным, готовились заранее на земле, в полетах отводили душу и получили определенный опыт.
Эти полеты показали, что в «Кypc боевой подготовки штурмовой авиации» необходимо включить упражнения на отработку воздушного боя между штурмовиками и истребителями. Мнение летчиков по этому вопросу было единое. Его мы высказали, но, как помнится, по непонятным для нас причинам оно не было введено. Скорее всего, кто-то или не обратил на него внимания, или посчитал наше мнение не очень убедительным. Прилетев в Туношное, Полина сообщила, что наконец нашла комнату в самом селе – теплую пристройку к жилому дому, в которой у хозяйки-старушки ранее стояла корова.
Переезжать в такую квартиру сразу без капитального переоборудования было нельзя. Полина находилась на последнем месяце беременности. Оставшееся до перелета время все свободные от службы минуты я в одиночку занимался ремонтными работами. В эти же дни в Ярославле Полина родила дочь. Новорожденную Валю везли из-за позднего прихода машины в темноте, вслепую, без света. В фapax отсутствовали лампочки, что в те времена являлось обычным явлением. Надо отдать должное мастерству шофера: он ехал в абсолютной темноте осенней ночи на ощупь. По приезде в Туношное я поместил жену с дочкой на новой квартире с незаконченным ремонтом. Там она и жила, терпеливо ожидая нашего возвращения из Люберец.
К воздушному параду я готовился впервые. Летал в головной девятке правым ведомым рядом с командиром эскадрильи. Во время тренировок мы сделали несколько пролетов над Кремлем. Смотреть на землю нам не разрешалось – такая была установка, чтобы не отвлекаться и тем самым не нарушить строй самолетов. Подготовились к параду отлично, да иначе и быть не могло, поскольку для этого подбирались лучшие летчики ВВС. Но, как это уже бывало и раньше, в нужный момент подвела погода.
Сплошная низкая облачность, повисшая над самыми крышами, из которой временами сыпал мокрый снег, не позволяла нам продемонстрировать свое мастерство перед народом, гостями, правительством. В ожидании команды на вылет мы просидели в кабинах с половины девятого утра до трех часов дня. В готовности к полету находились на аэродроме и на второй день праздника до часа дня, и только после обеда поступила команда на отбой. Все праздничные дни нам из расположения казарм отлучаться не разрешалось, никаких увеселительных мероприятий не проводилось, и впоследствии рабочие дни ничем не компенсировались.
Зимой, как и летом, я много летал на По-2 по разным делам. Чаще всего приходилось летать на полигон: руководить работой летчиков, контролировать результаты бомбометания и стрельб. Об этой работе я потом докладывал на разборах полетов. В один из таких прилетов была неважная погода, и на боевых машинах полеты не выполнялись. Начальник полигона, в прошлом боевой летчик, списанный с летной работы по здоровью (он горел в самолете при выполнении боевого задания), попросил меня покатать на самолете его детей. Отказать бывшему летчику нашего полка я не мог. По рации сообщил на КП полка, что работу на полигоне прекращаю и возвращаюсь домой. Посадил в машину Калашникова и полетел с ним в его деревню.
Сели мы прямо на улице близ школы, в которой учились ребята. Калашников привел ребят. Мы посадили мальчика с девочкой в заднюю кабину, привязали их ремнями и проинструктировали, как вести себя в полете. Сделал я с ними несколько кругов над деревней и сел там же, откуда взлетал. Вся школа, прервав занятия, вышла на улицу посмотреть на самолет и как я катаю счастливых ребят. А сын его стал лелеять мечту стать летчиком. После окончания школы он поступил в военное училище и стал летчиком-истребителем.
В начале апреля 1948 года мы снова прилетели в Люберцы на воздушный Первомайский парад. Подготовка и сам парад прошли отлично. Командование осталось довольно. Всем участникам объявили благодарность. При подготовке произошел случай, повеселивший ребят. У одного летчика в тренировочном полете отказал мотор. Самолет он сумел посадить в поле на фюзеляж, где-то в районе Текстильщиков. Причина отказа двигателя быстро выяснилась – обрыв шатуна. «А можно ли было предвидеть отказ двигателя?» – поинтересовался у одного из летчиков представитель особого отдела, прикомандированный к нам на парад из пехотных частей. «А как же, – ответил тот, – вот у летчика (назвал фамилию) тоже мог шатун оборваться, но он, хитрец, потрогал его руками, увидел, что тот тонковат, и не полетел на этой машине». Особняк, совсем не разбиравшийся в технике, поверил ему и, чтобы окончательно убедиться, так ли это было на самом деле, решил спросить еще у одного летчика. Когда он поведал ему о предыдущем разговоре, тот, смеясь, ответил: «Товарищ майор, он вас разыграл. Это у нас бывает». И объяснил, что это за деталь, для чего служит и где находится. Можно себе представить, в какое бешенство это привело майора. Шутник не подумал, чем это может обернуться для него. А кончилось все тем, что этот парад стал для него последним. Из полка его перевели в другой военный округ.
Был еще один случай, немало повеселивший нас. Однажды на построении полка командир дивизии Виктор Павлович Филиппов заявил нам в категорической форме: «Во время подготовки парада категорически запрещаю личному составу пить водку и другие спиртные напитки. В исключительном случае разрешаю выпить пива, и то не более стакана. Проверять буду лично. Кто нарушит запрет, будет отстранен от парада». Подходит время обеда. Перед тем как пойти в столовую, Филиппов на своем «хорьхе» управляемом всегда молчаливым Ермолаевым, решил проверить выполнение своих указаний. Он объехал все люберецкие пивнушки, которые обычно посещались летчиками. Ни в одной из них летчиков не было. «Не может быть, чтобы все были такие дисциплинированные. Наверняка где-нибудь да пьют, – сказал он, размышляя вслух. – Ермолаев, есть ли здесь еще какие-нибудь пивнушки?»
Дорога, по которой они ехали, привела к железнодорожному переезду, за которым просматривались небольшие, отдельно стоящие одноэтажные дома. У будочника Виктор Павлович поинтересовался: «Нет ли на той стороне пивной?» – «Есть», – ответил дежурный и показал, где она находится. «Едем туда, а потом в столовую», – сказал он шоферу. Входит Виктор Павлович в забегаловку и видит в ней четырех офицеров из руководящего состава полка.
Трое из них летчики и старший инженер Дремов. За столиком перед каждым из них стоит недопитый стакан пива и пивная кружка с белой жидкостью, немного не доходившей до половины объема. Виктор Павлович подошел к буфетчику и попросил налить ему то же самое. «Пожалуйста», – говорит буфетчик, берет кружку и опрокидывает в нее пол-литровую бутылку водки, а в стакан наливает пиво. Затем он подошел к столу, за которым стояли, потягивая пивцо, летчики. «Вы не против, если я поддержу вашу компанию?»
