мальчиком, с моим Хуанито, беда!
Дона Мария узнала, наконец, соседку Розалию – босую, простоволосую, в куртке, накинутой прямо поверх ночной сорочки, – и решительно открыла дверь, но соседка внутрь заходить не стала, схватила дону Марию за руку, стала тянуть наружу.
– Пойдёмте скорее, дона Мария, умоляю вас, прошу! Мой Хуанито лежит, беленький весь и не дышит, не дышит сокровище моё, помогите, донамария, умоляю, помогите!
– Так, – сказала дона Мария, снимая пальто с крючка возле двери и высвобождая руку из цепких соседкиных пальцев, – рассказывай по порядку, что произошло.
– Я проснулась ночью, – затараторила соседка, – проснулась ночью, потому что в это время Хуанито всегда просыпается покушать, и кряхтит, пока я не проснусь, так я уже привыкла, всего-то три дня, а уже привыкла, и просыпаюсь всегда сама, вот как закряхтит тут же просыпаюсь, а тут проснулась и поняла, что не кряхтит! Не кряхтит мальчик мой, и лежит в колясочке неподвижно, и не дышит!! Я Эурисио растолкала, велела собираться за врачом, а сама тут же к вам! Ай, дона Мария, что же делать, горе-то какое, что же теперь с нами будет!
– Не кричи, – сказала дона Мария, – всех соседей перебудишь, решат, что пожар, спокойно подумать не дадут.
– Ага, – сказала дона Мария, когда они подошли к соседкиной калитке, и ловко ухватила Эурисио, только что вышедшего из дома, за локоть, – ты погоди за доктором-то. Рано ещё, доктор спит.
Дона Мария первой вошла в дом и направилась прямиком в спальню, притихшие соседи за ней. На пороге дона Мария окинула комнату внимательным взглядом.
– Так, – сказала дона Мария, – ты, Эурисио, неси настольную лампу из кабинета, а ты, Розалия, окна шторами поплотней закрой. Никуда не ушёл ещё ваш малыш. Как, говоришь, его зовут?
– Хуанито, – сказала соседка и всхлипнула.
– Хуанито, – задумчиво повторила дона Мария. – Нет, не пойдёт. Записали уже мальчика-то?
– Нет, дона Мария, – сказал Эурисио, вернувшийся с лампой. – Крестины в субботу.
Дона Мария взяла лампу, подняла повыше над колясочкой с неподвижным младенцем и кивнула Эурисио, что можно включать. Вспыхнул яркий свет, и дона Мария опустила лампу ниже, направив её свет прямо младенцу в глаза.
– Эй, – сказала дона Мария, – эй, возвращайся, слышишь. Возвращайся, здесь тебя ждут.
Какое-то время ничего не происходило: дона Мария неподвижно стояла над колясочкой и светила лампой младенцу в глаза, Розалия и Эурисио замерли, кто где стоял, боялись шелохнуться и даже вдохнуть. Наконец, по комнате словно бы пробежал лёгкий ветерок, и всё разом переменилось: младенец завозился, закряхтел, захныкал, Розалия всплеснула руками, кинулась к колясочке, бормоча что-то ласковое и утешительное, дона Мария отдала лампу Эурисио и потёрла поясницу.
– Смотрите только, – подняв палец, сказала дона Мария Розалии, прижимающей живого и недовольного младенца к груди, и Эурисио, точно так же прижимающего к груди лампу, – чтоб мне никому ни слова! А то ещё не хватало.
– Конечно-конечно, мы никому, дона Мария, вот ни единой душе, Пресвятой Девой клянусь, спасительница вы наша, никому, – запричитала Розалия.
Дона Мария покивала, ещё раз погрозила пальцем обоим супругам, развернулась и вышла из комнаты – домой, спать.
– Дона Мария, – Эурисио нагнал её на самом пороге. – Дона Мария, как же нам младенца-то теперь крестить, каким таким именем?
– Хм, – сказала дона Мария, – Хммм.
Вернулась в дом, снова поднялась в спальню, взглянула успокоившемуся младенцу в лицо.
– Звать его Педро, – наконец сказала дона Мария. – Педро Бьенвенидо, пусть так и запишут.
ТРЕБУЕТСЯ НОЧНОЙ ПОЧТАЛЬОН
Первый раз он увидел это объявление на лавочке возле подъезда, оно было написано белым мелом прямо поверх облупившейся тёмно-зелёной краски, он даже подошёл и проверил – действительно, мел; надо, наверное, сделать что-нибудь, подумал он неуверенно, кто-нибудь не заметит, сядет на лавочку, испачкает всю одежду, нехорошо, но прежде, чем он успел додумать эту мысль, к лавочке подошли трое рабочих в заляпанных краской оранжевых жилетах и принялись перекрашивать лавочку в синий прямо у него на глазах. Пока он пытался сообразить, что делать дальше, рабочие успели полностью покрасить лавочку в два слоя и прилепить сверху лист принтерной бумаги, на котором не самым крупным шрифтом было напечатано «осторожно, окрашено!» и больше никаких следов странного объявления мелом не осталось. Кроме текста в объявлении ещё значился номер телефона, но он его, конечно же, не запомнил, да и зачем ему было запоминать какой-то номер, ему не нужна работа, он вообще шёл в булочную за сигаретами и пакетом молока к утреннему кофе, пока чья-то дурацкая шутка не сбила все его мысли в вязкий, пахнущий дешёвой масляной краской ком.
Потоптавшись у подъезда ещё немного, он развернулся и пошёл обратно, поднялся на свой четвёртый этаж, включил чайник, настольную лампу, телевизор и радио, когда чайник вскипел заварил себе лапшу и пакетик липтона, достал сигарету, но отвлёкся на проснувшийся компьютер и так до вечера больше ни о чём не думал и не вспоминал.
Наутро ему надо было ехать в офис, получать зарплату и новое тз, почему-то начальство всегда настаивало на его личном присутствии, хотя он каждый раз, терпеливо выслушав требования очередного клиента в пересказе рассеянного офис-менеджера, просил перевести гонорар на карту и переслать тз заказчика ему по электронной почте. Тз ему пересылали, но деньги всегда выносили в мятом конверте, и ему приходилось долго и мучительно скармливать банкноты чуть ли не по одной капризному банкомату в пустынном ледяном фойе бизнес-центра – там он и увидел это объявление второй раз, оно появилось прямо на приветственном экране банкомата ещё до того, как он успел поднести к нему свою карточку, повисело задумчиво несколько секунд, мерцая курсором, сменилось на «введите пин-код», как только его карточка оказалась в достаточной для считывания близости.
Текст объявления был точно таким же, как тогда на скамейке, номер телефона он не то, что запомнить – даже рассмотреть не успел. Провозившись с банкоматом около пятнадцати минут, он нажал на клавишу «вернуть карту» и ещё какое-то время не отрываясь смотрел на экран – на тот случай, если объявление появится ещё раз, но никакого объявления на экране не возникло, только банкомат запищал тревожное требование забрать карту, иначе она будет заблокирована.
Он вышел из бизнес-центра в душный влажный воздух, обещали дождь, но пока что небо было затянуто полупрозрачной серой плёнкой, через которую тускло просвечивало, после сухого кондиционированного воздуха внутри здания снаружи было почти невозможно дышать и казалось, что солнце спустилось гораздо ниже, пристально вглядываясь и не узнавая привычной картины под мутной пеленой облаков, хорошо, что здесь метро рядом, подумал он, почти бегом пересекая большую красивую площадь с клумбами и киосками и скрываясь от беспощадной солнечной мари в подземном переходе.
В метро было прохладно и гулко и он опять увидел то же самое объявление, пока ехал на эскалаторе вниз, оно
