— Именно, Иван Платонович! Мы пойдём в ресторан «Буфф», я слышал музыку, там ещё веселятся!.. — И, пока они глухими переулками, чтобы ненароком никого не встретить, добирались до «Буффа», Павел посвятил Наташу в смысл своей затеи…
«Буфф» был слышен издали. Даже в эту глухую ночную пору из раскрытых настежь ресторанных окон нёсся надрывный «Шарабан»…
«Буфф» был островом, на котором в разгульном вине и в бессмысленных тостах пытались утопить страх перепуганные революцией обыватели. Подъезд «Буффа» светился в ночи призывно, как маяк. А вокруг была темень.
В зале сверкали погоны, дорогие бокалы, зазывно белели открытые женские плечи. На лицах, под слоем пудры, румян, помады, — усталость и обречённость. Синими змейками поднимался дым от папирос и сигар, и казалось, что эти змейки дыма, извиваясь, танцуют в такт «Шарабана».
За столиками шептались пронырливые спекулянты в шикарных костюмах, встряхивались за графинчиками водки спешно подлощенные помещики, давно сбежавшие из своих поместий.
За одним из столиков сидел ротмистр Волин и ещё какие-то офицеры. Много пили, разговаривали, однако успевая внимательно присматриваться ко всем вновь пришедшим.
— Главная задача для контрразведчика, господа, познать окружающих. А где их лучше всего познаешь, как не в ресторане?! Если бы рестораны придумали не торгаши, их пришлось бы изобрести контрразведчикам, — тихо ораторствовал Волин.
Молоденький, ещё не привыкший к бессмысленной гульбе офицер тем временем разлил вино, поднял рюмку и сам за нею как бы приподнялся на носки:
— За что будем пить, господа?
— Хватит тостов, — скривился Волин. Выпив, сказал: — Тосты, речи… Мы здесь, в России, привыкли много болтать. Болтать, а не делать… Вы только начинаете службу в контрразведке, и вам полезно это знать. Там, в окопах, мы жили войной… Только войной. А мы здесь давно живём победой. Да, господа, победой. Ибо после того как мы войдём в первопрестольную, будет очень много работы. Коренная перестройка России! Во главе государства — диктатор с неограниченной властью. А мужичьё, разбойников с кольями, — в лагеря, на поселения… в лагеря, на поселения… — И с трудом закончил: — Я все сказал, господа!..
Кольцов и Наташа неторопливо прошли вдоль окон ресторана. Было тихо. Тревожную тишину нарушали лишь торопливые шаги жмущихся к стенам домов редких прохожих да цокот копыт лихих извозчичьих пролёток, на которых развозили домой мертвецки пьяных офицеров.
В этом тревожно-торопливом ритме зазвучал диссонансом замедленный стук Наташиных каблучков. Теперь Наташа одна, без Кольцова, шла по тёмной улице. Завернула к «Буффу». Постояла не много и снова пошла. Не дойдя до ярко освещённого подъезда ресторана, повернулась и скучающей походкой пошла обратно. Несколько раз она неторопливо проделала этот путь. Туда и обратно. Из темноты выплыл какой-то пьяный толстяк. Поравнявшись с Наташей, замедлил шаг, доверительно ей сообщил:
— А мне тоже одиноко.
Наташа не ответила. Она повернулась, снова пошла в сторону «Буффа».
— Плачу золотыми, — без надежды бросил он ей вслед, порождал немного и — так же бесшумно растворился в темноте.
Из «Буффа» вывалила подвыпившая компания.
— Извозчик! — закричал один.
Но извозчика не было.
— Пошли пешком, здесь близко.
И они скользнули в темноту… Вскоре они преградили дорогу Наташе, которая одиноко брела по улице.
— Я вас люблю! — встав на колено, патетически воскликнул один из компании. — Я не могу без вас жить!..
Остальные тесно окружили их, пьяно ожидая продолжения забавного эпизода.
Но случилось непредвиденное: кто-то ворвался в гущу компании.
— Вы!.. Приставать к женщине!
Глухо прозвучал удар, и один из пьяных покатился по брусчатке. Другой, тот, что стоял на коленях, кулаком подсёк напавшего на компанию человека. Завязалась потасовка. В темноте слышались глухие удары, стоны и ругань.
Наташа торопливо вбежала в ярко освещённый подъезд «Буффа». Бросилась к группе офицеров, встревоженным голосом сказала:
— Господа… здесь, рядом, напали на офицера!..
Несколько человек тотчас бросились в темноту. Захлебнулась и смолкла музыка. Лавиной повалили из ресторана офицеры. И гражданские в чёрных фраках. И любопытные дамы…
— Где?
— Что случилось?
— Кого убили?..
Сквозь встревоженно гудящую толпу протиснулся ротмистр Волин.
В световой овал ресторанного подъезда в сопровождении офицеров вошёл Кольцов. Мундир его в нескольких местах был разорван. Лицо в кровоподтёках и ссадинах.
— Что произошло, Павел Андреевич? — бросился к нему Волин.
— Ничего особенного, ротмистр! Просто какие-то скоты были невежливы с моей дамой!..
Волин пригласил Кольцова и Наташу в зал, усадил их за свой стол. Молоденькие контрразведчики стоя ждали, когда Волин представит их адъютанту командующего. Они знали его по штабу и были наслышаны о его отчаянной храбрости.
— Вот чего я не понимаю, — пьяно сказал Волин. — Чего я не понимаю, это почему Павел Андреевич не у нас в контрразведке. Разливайте!.. Даме закажите шампанского!..
Молоденькие офицеры стали услужливо разливать коньяк, послали официанта за шампанским.
— Я видел капитана в деле! — продолжал Волин. — В настоящем боевом деле, господа! Он не говорил слов, он действовал…
Возле Волина вырос официант и, склонившись к самому его уху, что-то прошептал, указывая глазами на дверь.
— Но я занят!.. Я принимаю друзей!.. Так и скажите: он принимает друзей и к телефону идти не пожелал!
Официант снова что-то шепнул.
— Кто?
Ротмистр быстро вскочил и, пошатываясь, пошёл между столами к выходу. Отсутствовал он не больше минуты, но обратно возвращался совершенно трезвым. Лицо встревожено. Он подошёл к столу:
— Господа! К сожалению, я должен вас покинуть!
— Что-нибудь случилось? — спросил Кольцов.
Волин склонился к уху Кольцова, тихо прошептал:
— Убит капитан Осипов.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Отцветали в палисаднике Оксаниного дома подсолнухи, осыпались их сморщенные жёлтые лепестки. Лишь грустные мальвы не сдавались подступающей осени — ярко горели среди пожухлой зелени.
В один из таких августовских дней отыскал Оксану единственный свидетель смерти Павла — бывший ангеловский ездовой Никита. Пришёл он в город не хоронясь, потому что отвоевался и отъездился на конях до конца дней своих — руку и ногу потерял он в той схватке с белогвардейскими офицерами. Пришёл и рассказал Оксане все как было. Не плакала Оксана, не голосила. Молча выслушала его и закаменела. Просидела так на лавке в кухне до рассвета. Резкие скорбные морщины пролегли на её лице в ту ночь. А утром поспешно оделась во все лучшее, что было, сошла с крыльца. Пустырями вышла она на многолюдную улицу, гремящую мажарами и тачанками. Через весь город прошла с торопящейся на базар толпой. На площади Богдана Хмельницкого отыскала здание Чека.
