Таким образом, одной из важнейших форм выражения авторской позиции в произведениях Достоевского становится особая система одноуровневых отношений «повествователь – герои», при помощи которой обеспечивается переход внешних связей между ними в связи внутренние и автор, будучи носителем и выразителем связей 18 людей, голосов, миров друг с другом, оказывается одновременно и вместе с героями, и внутри каждого из них.
Если у Толстого, особенно в его позднем творчестве, «последние», по Достоевскому, противоположности «я и все» сливаются в итоговом синтезе и образ повествователя предстает как воплощение именно такого слияния, то в художественном мире Достоевского и здесь обнаруживается лишь совмещение этих последних противоположностей, опять-таки нераздельность и неслиянность «я и все». Каждое подлинное человеческое "я", по художественной логике Достоевского, не может не совмещаться с другими, не стремиться к общению и – в пределе – слиянию с ними, и вместе с тем оно не может не относиться к другому "я" именно как к другому миру, как к противостоящему ему «ты», и всеобщий диалог Достоевского, будучи непрерывным совмещением "я" и «ты», никогда, однако, не оказывается их слиянием.
У Достоевского в последней глубине отыскивается не охватывающая всех единая и единственная «правда», а общее всем живительное внутреннее противоречие и, как его выражение, «переходность», неискоренимое стремление к высшей гармонии, чреватость ею – и невозможность ее окончательного обретения, ее полного осуществления. В этой глубине открывается всеобщая трагедия человеческого бытия и человеческого сознания и коренящиеся в этой трагедии перспективы и катарсис. Именно эта объединяющая всех человеческая трагедия и является предметом эпического воссоздания в повествовательном строе прозы Достоевского, в стиле его произведений.
Примечания
1. Чичерин А. В. Ритм образа. М., 1973. С. 205.
2. См.: ЧеремисинаН. В. Строение синтагмы в русской художественной речи // Синтаксис и интонация. Учен. зап. Башкирского ун-та. Вып. 36. Уфа, 1969. № 14 (18). С. 7—8.
3. О словах-символах у Достоевского см. также: Чичерин А. В. Идеи и стиль. М., 1965. С. 165—173.
4. Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. С. 594.
5. Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 85.
6. Литературное наследство. Т. 83. С. 173.
7. Иванчикова Е. А. О принципах изучения синтаксической композиции художественного текста // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 33. 1974. № 1.
8. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1973. С. 39.
9. Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1974. Т. II. С. 207—208.
10. Гроссман Л. П. Достоевский-художник // Творчество Достоевского. М., 1959. С. 333.
11. Пономарева Г. Б. «Житие великого грешника» Достоевского (структура и жанр) // Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972. С. 86.
12. Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1962. Т. 5. С. 79.
13. Чичерин А. В. Возникновение романа-эпопеи. М., 1958. С. 178.
14. Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы. 1968. № 8. С. 87.
15. Литературное наследство. М., 1965. Т. 77. С. 69.
16. Л. Н. Толстой о литературе: Статьи. Письма. Дневники. М., 1955. С. 467.
17. Лихачев Д. С. В поисках выражения реального // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1974. I. С. 6.
18. Говоря о «непримиримом споре обособленных голосов-идей между сознаниями и в пределах одного сознания в романе-метафоре всеобщего хаоса и разлада», Н. Тамарченко замечает: «В этой сфере и автор – участник спора, носитель особой идеи и оценки. Здесь, конечно, нет надголосового единства, но это лишь один момент мира и авторской позиции. В „Преступлении и наказании“ есть другая действительность, духовная „почва“, на которой сходятся внутренние миры многих героев как однородные и взаимопроникаемые… В стихийных духовных связях между людьми – пророчество идеальной гармонии полноправных личностей, о которой мечтал Достоевский» (Тамарченко Н. Д. Спор голосов и духовная «почва» в романе «Преступление и наказание» // Проблемы литературных жанров. Томск, 1972. С. 42).
Стилевой синтез – дисгармония – гармония («Студент», «Черный монах» Чехова)
В сравнении с перебойным, напряженно-изменчивым движением речи в рассмотренных произведениях Толстого и Достоевского чеховское повествование выглядит более гладким и уравновешенным. Не сложность и прерывистая расчлененность, а, напротив, цельность и плавность речевого единства выходят в нем на первый план. Одним из наиболее отчетливых и непосредственных выражений этой энергии речевого объединения являются преобладающие у Чехова сложносочиненные союзные конструкции (чаще всего с союзом "и"), отдельные единицы которых воспринимаются прежде всего как составные части цельного ритмико-синтаксического единства. «Как коромысло весов одновременно и слагает силы, приложенные по краям его, и переносит их в точку опоры, – писал А. М. Пешковский, – так и союз одновременно и объединяет два члена, и относит их к одному и тому же третьему» 1 .
Тот же принцип союзной связи доминирует в сочетаниях колонов внутри фразы. "Гораздо чаще, чем бессоюзное, встречается у Чехова соединение двух однородных членов союзом "и"… – замечает исследователь чеховского синтаксиса. – Благодаря употреблению союза "и", однородные члены интонационно сливаются, создавая плавность, певучесть речи" 2 . Во многих работах – в том числе и в только что упомянутой статье Н. П. Бадаевой – отмечалась также частая у Чехова симметричность ритмико-синтаксических построений, обилие, в частности, трехчленных конструкций, объединяющих однородные ритмико-синтаксические единицы.
Стоит, однако, чуть пристальнее вглядеться в эту симметрию и плавность – и сразу же обнаруживается их внутренняя сложность и многосо-ставность. Единство союзных, плавно развертывающихся ритмико-синтаксических композиций совмещается с заметной противоречивостью семантико-синтаксического объединения, в котором части противопоставляются друг другу или между ними опускаются необходимые с точки зрения строгой логики промежуточные звенья. Объединяемые компоненты зачастую оказываются внутренне неоднородными и даже противоречащими друг другу 3 .
Интересно, что в суждениях одного из современников о своеобразии чеховского ритма в качестве первого наиболее характерного его признака отмечается: "Явился чеховский ритм с нагромождением мелких предложений, связанных простым "и"" 4 . Связанность, как видим, мирно уживается в этом замечании с дробностью («мелкие предложения») и «нагромождением». Неоднократно о противоречиях «складности» и «нескладности», «связи» и «бессвязности» в чеховском языке говорил Толстой: «Его язык – это необычайный язык. Я помню, когда я его в первый раз начал читать, он мне показался каким-то странным, „нескладным“, но как только я вчитался, так этот язык захватил меня. Да, именно благодаря этой „нескладности“, или, не знаю, как это назвать, он захватывает необычайно. И точно без всякой воли вашей, вкладывает вам в душу прекрасные художественные образы… Его язык удивителен… Смотришь, как человек будто бы без всякого разбора мажет красками, какие попадутся ему под руку, и никакого как будто отношения эти мазки между собою не имеют. Но отходишь на некоторое расстояние, посмотришь, и в общем намечается цельное впечатление. Перед вами яркая, неотразимая картина природы… Он странный писатель: бросает слова как будто некстати, а между тем все у него живет» 5 .
Чтобы внимательно рассмотреть эту столь важную для нашей темы диалектику «складности» и «нескладности» в ритмико-речевом единстве целого, обращусь к очень показательному в этом отношении рассказу «Студент».
«Погода вначале была хорошая, тихая. Кричали дрозды, и по соседству в болотах что-то живое жалобно гудело, точно дуло в пустую бутылку. Протянул один вальдшнеп, и выстрел по нем прозвучал в весеннем воздухе раскатисто и весело. Но когда стемнело в лесу, некстати подул с востока холодный, пронизывающий ветер, все смолкло. По лужам протянулись ледяные иглы, и стало в лесу неуютно, глухо и нелюдимо. Запахло зимой». В строении этого начального абзаца могут быть отмечены различные формы внутренней симметрии, объединяющей колоны и фразовые компоненты в двухчленные и трехчленные конструкции.
Установку на речевую стройность и плавность задает уже первая фраза с повтором слогового объема колонов и совпадением окончаний в заключительном ритмическом двучлене: «хорошая, тихая». Такая же внутренняя симметрия ритмических окончаний присуща и другим сочетаниям однородных членов в завершениях фраз первого абзаца («раскатисто и весело»; «не уютно, глухо и нелюдимо»). Наконец, слоговая выравненность характеризует не только отношения между отдельными колонами, но и соотношение фраз в абзаце. При относительной краткости первой и особенно последней фразы четыре других очень близки по объему (34 сл. – 29 сл. – 30 сл. – 29 сл.).
