Шла и шла, на последних каплях воли, на голом упрямстве, на смутной надежде. Час? Или много часов? И казалось уже, что не способна даже на шаг, и все равно делала его, следя за поднимающейся ногой с равнодушным любопытством, будто не с ней все это происходило. И жалко себя не было. Было все равно. Как все равно было ярким мигающим звездам, медленно вращающимся вокруг нее.
Под ногами стало холодно, что-то кольнуло — ступня поехала, и принцесса упала. Открыла рот — туда хлынула вода, и она лежала в воде, Боги, в воде. У ее глаз с визгом плескался тер-сели, как утенок, нырял и выныривал, обдавая ее теплыми брызгами.
Вода. Водичка.
Ани жадно глотала ее, задыхаясь, встав на колени, умывалась, терла тело, снова пила, затем вышла на берег — голова кружилась — оперлась о какое-то дерево с шершавой корой, согнулась от резкой боли. Ее тошнило до спазмов, почти до потери сознания, сгибало от иссушения, от ее торопливости. Организм просто не принял такое количество жидкости после стольких дней обезвоживания.
Второй раз в воду она заходила уже осторожно. Выпила буквально два глотка и долго сидела на мелководье, впитывая кожей драгоценную влагу.
И заснула почти счастливой. Пусть в мокрой одежде, пусть сжимаясь от холода. Но у нее снова была надежда.
Утром оказалось, что маленький тер-сели привел ее в странный оазис, расположенный под нависающей кривой скалой. Скала была похожа на кривую доску, наискосок воткнутую в землю. Высокая, огромная, она создавала тень, двигающуюся по часовой стрелке, и в тени этой пышно разрослась зелень, питаясь из родника, бьющего из-под основания скалы.
Людских следов видно не было, и это тоже было странно, потому что вряд ли жители пустыни могли не обнаружить этот маленький рай.
Скалы-«доски», изъеденные эрозией, виднелись повсюду; вдалеке, по пути к горам, поднималось скальное невысокое плато, до которого минимум день еще пути. Ани никуда не спешила. Почти умершая и воскресшая в воде оазиса, она, кляня себя за слабость, никак не могла оторваться от прохлады небольшого озерца, даже не озерца, так, лунки в земле, заполненной водой ей по колено и окруженной пальмами с сочными зелеными листьями.
Листья были невкусные. Есть хотелось очень. Поэтому она глазам своим не поверила, когда в воду озера приземлилась огромная птица, держащая в когтях еще живую рыбину. Рыба вырвалась у самой поверхности, плеснула хвостом, стала накручивать круги в воде. Альбатрос равнодушно качался на воде, повернув голову и с любопытством глядя на Ангелину. И принцесса, закрыв глаза, потянулась к морскому крылатому охотнику, ощутила его слабую светлую ауру, впитала в себя, запомнила. И сразу же попыталась обернуться.
С первого раза не получилось, зато вышло со второго, и она бестолково хлопала крыльями, пытаясь взлететь, утыкалась клювом в землю, хрипло вскрикивала от усилий, ковыляла на оранжевых лапах туда — сюда. Непривычно было зрение, приходилось поворачивать голову и закрывать один глаз, непривычна вся физика тела. Прилетевшая птица с любопытством смотрела на ее мучения. Распахнула крылья, медленно, словно обучая, взмахнула ими, раз, другой, откинулась назад и взлетела, сделала несколько кругов и приземлилась обратно.
«Давай же, неуклюжий птенец», — говорил взгляд ее круглых красных глаз.
Ани попыталась. Ничего не получалось, и птица, обмакнув клюв в воду, с бесконечным терпением повторила свой урок. На третий раз, когда Ангелина уже перестала понимать, где у нее лапы, где крылья и чего от нее хотят, альбатрос взмыл вверх и приземлился на край скалы. И закричал оттуда сердито, требовательно.
«Сюда иди, глупый птенец!»
— Ну что ты хочешь? — потерянно пробормотала принцесса, перекинувшись обратно. — Я не могу взлететь!
Щенок тер-сели, подросший, сверкающий, как большая капля воды, с любопытством наблюдающий за ее мучениями, вдруг залаял тоненько и заливисто, будто смеясь над ней, совсем по-детски, сам удивился вдруг прорезавшемуся голосу, плюхнулся на задницу, и снова счастливо, в голос, затявкал. Заорала сверху птица раздраженно и хрипло. И Ангелина пошла к ней. Обошла скалу — песок жег голые ноги, и сразу стало понятно, как удушающе, невозможно жарко вокруг маленького благословенного оазиса.
Она карабкалась на наклонную скалу под подгоняющие птичьи крики, и, когда, наконец, забралась наверх, встала рядом с пернатым учителем и увидела, как высоко она находится — кроны деревьев далеко внизу, пятнышко озера, тонкий ручеек, теряющийся в песке, — испугалась.
Оглянулась назад — там вставали Милокардеры, уже высотой в ладонь, там лежало скалистое плато, поднимающееся из песка, как перевернутая измятая неведомой силой тарелка, — вздохнула и перекинулась в птицу.
Альбатрос снова требовательно прокричал что-то, расправил крылья и рухнул вниз, тут же взмыл с потоком, полетел по кругу, крича.
«Теперь поняла, глупая?»
«Нет», — со страхом подумала Ангелина, подковыляла к краю и шагнула в пустоту. Руки-крылья вывернуло, она с ужасом забила ими, заколотила по вязкому воздуху, не в силах остановить падение — и взлетела. Ненадолго, правда, сделала один круг — и шмякнулась на верхушки пальм, благо, уже снижалась. Спланировала осторожно. Перекинулась. Задрала голову — альбатроса не было видно. А в воде, поднимая ее поверхность горбиком, медленно плавала большая, толстая морская рыба. Размером с ее руку, не меньше, занимая собой почти всю лунку. И Ани, шагнув в воду, долго и неловко ловила ее, пачкаясь в чешуе и слизи. Рыба хотела жить и боролась. Но принцесса хотела больше.
После, зажав ее ногами и разбив неожиданному дару небес голову камнем, вся испачкавшись в темной крови, Ангелина рвала рыбу отросшими ногтями, помогала камнями, ела сырую, жирную красную плоть и икру из брюшка, заставляя себя ждать, прислушиваясь — не тошнит ли снова. И только после того, как утолила первый голод, додумалась создать огненную плеть, поджечь лежащие огромные листья и закинуть истерзанную ею тушу на огонь.
Она провела в оазисе два дня, отсыпаясь, отпиваясь и наедаясь. Летать получалось плохо, и было очень страшно, но она старалась. До плато хватит сил дойти верблюдицей, а там попробует снова взлететь.
Когда от красной большой рыбины остались только кости — Ани выгрызла даже толстую шкурку, высосала ее досуха, — и второй день стал клониться к закату, она набрала в бурдюк воды, сложила вещи, сняла амулет, связала все это и обернулась в верблюдицу. Продела голову в подготовленную петлю, и, бодаясь, помогая себе ногой, надела-таки на шею. Попила напоследок, пока не отяжелел желудок, погрызла зелень. И побежала дальше, в наступающую ночь. Это раньше была опасность испечься на жаре, если спать днем, а бежать ночью. Теперь она могла себе позволить идти в темноте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
