— Верно подмечено! — одобрил Яков Александрович, не опуская бинокля. — Но вы не убивайтесь, Елисей. У каждого из нас есть в мире двойник. Этот двойник настолько точная наша копия, что даже число волос у нас одинаково. Почему же вы не встретите вашу Еву? Обязательно встретите! Только вот беда: такие девушки обычно крестьянки. У вас с ней будут слишком разные горизонты. Счастья она вам не принесет. Очень скоро вас проймет до костей культурная ностальгия: ведь культура — вторая родина.
Но Леське было все равно: только бы встретить! Он готов был бы посвятить Еве всего себя без остатка, даже если б она оказалась глухонемой. В то же время он понимал, что любовь не может утолить всех его духовных запросов. Он это понял по тому, с какой легкостью пережил разрыв с Аллой. Если б она прогнала его по любому другому поводу, он сделал бы все, чтобы добиться прощения. Но революцию он ей не отдаст.
Однако революция, кажется, забыла о Леське. Никто к нему не приходил. Никакие сигналы не тревожили скромной дачи Бредихиных. Шли дни за днями, а Леська ничего не делал. Наконец он решил пойти на мельницу, не дожидаясь прихода Шулькина. Однако чутье подпольщика заставило его действовать осторожно. Он вошел в калитку дома, стоявшего напротив, и постучался в грубое венецианское окно какой-то квартиры.
— Чего надо?
— Простите, пожалуйста, господин Шулькин здесь живет?
— А зачем он вам?
— Да вот взял он у меня как-то алгебру и не вернул, а теперь она мне нужна.
— Арестовали вашу алгебру... А сюда вы не ходите, а то и вас зацапают, да и нам придется несладко.
Леська пошел назад. По дороге, поглядывая на тень сзади, он заметил, что за ним шагал какой-то тип, очень плохо притворяясь пьяным.
«Филер!» — подумал Леська и позвонил в парадное знакомого миллионера.
В детстве, когда играли в «пятнашки», достаточно было ухватиться за столб и крикнуть: «Дом!» — и тебя уже никто не смел тронуть. Таким «домом» для Леськи был дом Шокаревых.
Когда Леська позвонил, ему открыла красавица Женя.
— Вы кто? — спросила она с детской простотой.
— Володин товарищ.
— Я тоже товарищ Володи. Пойдемте!
В столовой за шикарными бутылками и роскошными яствами сидели старик Шокарев, Володя и Мирэлла.
— Володин товарищ! — объявила Женя. — А это сам Володя, его папа и моя сестра Мирэлла.
Мирэлла взглянула на Елисея и высокомерно подняла брови.
Женя уселась рядом с Володей. Обе пары уже основательно выпили. Елисей понял, что пришел не вовремя, но на улице ждал сыщик, и Леське ничего другого не оставалось, как принять приглашение и сесть за стол.
Стены синие, тахта красная, зеленая ваза на буфете наполнена горой ярко-желтых лимонов. Мирэлла была в платье из кораллового фая, Женя одета проще: серая юбка и черная кофта с одним серебряным погоном из парчи: в этом проявилась война, принесшая с собой помимо крови еще и моду.
— Неужели вы сестры? — спросил Елисей, усевшись рядом с красавицей Женей.
— Тарарам! — воскликнула Женя в смысле «еще бы!» — У нас во всем родство. Мари была подругой директора банка. Его расстреляли. А я жена комиссара. Его повесили.
— Женни! Зачем так говоришь? — отозвалась Мирэлла с интонацией классной дамы. — Ничего подобного никогда не было.
Все засмеялись.
— Мирэлла у меня, что называется, prude[8], — сказала
Женя. — Она хочет поехать в Англию. Ей бы очень пошла Англия. Что?
Шокарев-старший выстрелил из шампанской бутылки и пролил пену себе на брюки. Кутить он явно не умел, но за женщинами ухаживать научился.
Он налил вина в фужер, преподнес его Мирэлле, и когда красотка взяла бокал за ножку, Иван Семенович, не отдавая его, перецеловал все ее пальцы.
— Умираю пить! — крикнула Женя.
Володя налил Жене и чокнулся с ней. Леська налил себе сам.
Подали кефаль по-гречески.
— Автокефальная церковь! — закричал Иван Семенович ни к селу ни к городу.
Протомленная в духовом шкафу, окруженная дольками присохшего в жаре лимона и до корочки загоревшими ломтиками помидора, черноморская рыба являла собой венец кулинарного искусства Евпатории.
— Какая прелесть! — пролепетала Мирэлла. — Я никогда ничего подобного не кушала.
— Да, но ее надо с перцем, с перцем! — кричал Шокарев-отец, высыпая на свою порцию чуть ли не половину перечницы.
— Кефаль действительно превосходная! — похвалил Леська. — Такой приготовить ее может только мой дедушка.
— А кто такой ваш дедушка?
— Рыбак. Это вас шокирует?
— Тарарам! — сказала Женя в смысле «ничуть».— Я ведь подкидыш. Может быть, и мой дедуля какой-нибудь рыболов.
— Володя! — загремел отец. — Принеси, дорогой, еще лимончика. Этого мне мало.
Володя встал и пошел к буфету.
Елисей тихо спросил:
— А вы вправду были женой комиссара?
— Ну, не женой, конечно. А впрочем, у большевиков это не имеет значения. Жили невенчанными.
— И долго жили?
— Около года.
— И любили его?
— Любила и люблю, — тихо ответила красавица.
— Кого любила? Кого люблю? — вмешался Володя.
— Лосося! — сказал Бредихин.
— Ну да. Это наша дальневосточная рыба, — поддержала Женя, легко включаясь в игру.
— Лососина — прекрасная рыба, — рявкнул уже основательно пьяный Шокарев-отец. — Но в сравнении с кефалью — ни-ни... Не тянет! Что хотите ставлю: не тянет.
И вдруг запел:
— Бо-о-оже, царя храни!
Володя вскочил и, ухватив отца под руку, крикнул его соседке:
— Мирэлла! Уложите отца спать!
— Зачем спать? — кричал Шокарев-папа. — Куда спать? С кем спать?
Мирэлла взяла старика под руку с другой стороны и отчетливо сказала:
— Иван Семенович! Когда вы шалите, вас это очень старит.
Гигантский карлик мгновенно присмирел и послушно побрел в свою спальню рядом с женщиной, которой достигал едва ли до плеча.
Когда Елисей вышел на улицу, филера уже не было. То ли устал ждать, то ли решил, что обознался. Леська шел домой и думал о Жене. Почему-то запомнилось от всего виденного и слышанного то, что она была женой комиссара.
* * *
Дома все шло своим чередом. Тихо и спокойно. Бабушка вела хозяйство, дед ничего не делал, Андрон время от времени прибывал на своем «Чехове», который ходил теперь от Евпатории до Керчи, Леонид время от времени удалялся в свою операционную, куда приходили не только женщины, но и мужчины. Иногда наведывался полицейский, принимал от Леонида мзду и тут же исчезал.
Хотя Елисей и готовился к осенней сессии, работа над учебниками не могла исчерпать его жажды действия. Какую ценность он теперь собой представляет? Пока атаман Богаевский жил в Евпатории, Леська был нужен, даже необходим. Кто другой, кроме него, был так вхож в дюльберовское общество? Но Богаевский уехал, и нужда в Леське миновала. До чего же это обидно!
Дня через три Елисей уехал в университет сдавать экзамены.
10
Когда он явился в дом на Петропавловской площади. Аким Васильевич очень ему обрадовался.
Комната была все той же — опрятной и уютной, но хозяин уже совсем не тот.
— Ну, как? Новые стихи пишутся?
— О, нет! Я теперь к перу просто не притрагиваюсь. Пока у меня шли баталии с Трецеком, я еще кой-куда годился, но сейчас... после тюрьмы... Нет.
— Быстро же вас там сломали.
— О! Вы так говорите потому, что не знаете, что такое тюрьма. Нет, дорогой мой. С поэзией покончено. Ausgeschlossen! Дайте спокойно пожить до гроба, сколько мне положено небом.
— Но разве это будет покой, если вы больше не прикоснетесь к перу?
— Не искушайте меня, Елисей. Не удастся. Я не из героев. Увы!
У Беспрозванного появился новый стиль: торжественная неуверенность.
Бредихин отправился в университет. Нужно было сдать политэкономию, но как показаться на глаза Булгакову?
По дороге Елисей взглядывал на афиши:
«Дворянский театр.
Выступление члена государственной думы В. Пуришкевича:
«Русская революция и большевики».
«Вечер смеха»
«Куплетист Павлуша Троицкий».
«Песенки Вертинского»
«Публицист Розеноер.
Указ барона Врангеля о восьмичасовом рабочем дне».
«Ого! — подумал Елисей. — Вон куда его метнуло».
В коридоре университета он чуть не столкнулся с Булгаковым. Священник прошел мимо Леськи, путаясь в своей рясе и бороде (было ясно, что он не привык ни к той, ни к другой). Леську он то ли не заметил, то ли не узнал. Но все равно Елисей к нему не подойдет. Как же быть? На этот раз чудо снова посетило Леську, хотя давно к нему не заглядывало: за время его отсутствия откуда-то прибыл политэконом профессор Георгиевский, который принимал экзамены по своему учебнику. Хотя этот учебник также игнорировал Маркса, но Леська, умудренный опытом, сумел сдержать свое раздражение и сдал предмет тихо и смирно. Он боялся только, чтобы его не спросили о проблеме промышленных кризисов, потому что здесь без марксизма не обойдешься, но, на его счастье, ему попался билет: «Синдикаты, картели и тресты». Если говорить по совести, нужно было задеть вопрос о концентрации капитала, но Леська обошел его тем, что стал подробно излагать разницу между синдикатом и трестом, трестом и концерном.
