нашить золотые шевроны, это производило сильное впечатление на сельское население. Местные жители подходили к поезду и расспрашивали, как там в окопах. На что неизменно следовал ответ: «Эх, парень, тебе не понять!», сопровождаемый прищелкиванием языком и покачиванием головы. Кто-то раздобыл кусок мела и написал на вагоне: «Мы выиграли войну – теперь по домам!» Офицеры посмеялись, но возражать не стали. Все по возможности старались придать некий шик бесславному возвращению.
На подъездах к лагерю Энтони не на шутку забеспокоился, опасаясь встретить на вокзале Дот, терпеливо дожидающуюся его приезда. К огромному облегчению, ее там не оказалось. Энтони ничего не знал о судьбе бывшей возлюбленной, однако решил, что, окажись Дот в городе, она непременно попыталась бы его найти. Стало быть, девушка уехала, а куда – Энтони не интересовало. Неотступно преследовало лишь одно желание – вернуться к Глории, возрожденной, удивительно живой и настоящей Глории. Наконец Энтони демобилизовали, и он покинул роту в кузове огромного грузовика вместе с толпой таких же демобилизованных солдат, которые добродушно и даже с долей грусти приветствовали напоследок офицеров, в особенности капитана Даннинга. Капитан, в свою очередь, со слезами на глазах разразился речью о счастье, которое испытал, работая со своими подчиненными, и т. д., о времени, не потраченном напрасно, и т. д., о долге и т. д. Это звучало глупо и очень по-человечески, Энтони, чей разум взбодрился за неделю пребывания в Нью-Йорке, вслушиваясь в речи капитана, в очередной раз испытал глубокое отвращение к воинской службе и всему, что с ней связано. В своих по-детски наивных душах двое из трех кадровых офицеров свято верили, что войны изобретаются для армий, а не наоборот. Со злорадством наблюдал он за генералом и лишившимися подчиненных старшими офицерами, что с несчастным видом слонялись по опустевшему лагерю. С удовольствием прислушивался, как товарищи по роте презрительно посмеиваются над предложением остаться в армии. Им полагалось посещать «школы», но Энтони хорошо знал, что кроется за этими словами.
Двумя днями позже он был с Глорией в Нью-Йорке.
Еще одна зима
Как-то к вечеру в конце февраля Энтони вернулся домой и, пробравшись на ощупь через маленькую прихожую, где в зимних сумерках не было видно ни зги, обнаружил сидящую у окна Глорию. Услышав шаги, она обернулась.
– Что сказал мистер Хейт? – поинтересовалась она безразличным тоном.
– Ничего, – ответил Энтони. – Как всегда, «может быть, в следующем месяце».
Глория пристально посмотрела на мужа. Чуткое ухо, привыкшее к его голосу, уловило, что последнее слово было произнесено заплетающимся языком.
– Ты пил, – спокойно констатировала Глория.
– Всего пару стаканчиков.
– Понятно.
Энтони позевывал, сидя в кресле, и некоторое время оба молчали. Вдруг Глория требовательным голосом спросила:
– Ты действительно ходил к мистеру Хейту?
– Нет, – робко улыбнулся Энтони. – В общем-то я просто не успел.
– Так я и знала. Он за тобой присылал.
– А мне наплевать. Надоело торчать у него в конторе. Можно подумать, этот тип делает мне великое одолжение. – Энтони глянул на жену, словно ожидая моральной поддержки, но она вернулась к созерцанию сомнительной красоты пейзажа за окном. – Сегодня жизнь меня окончательно вымотала, – неуверенно вымолвил он, но Глория по-прежнему хранила молчание. – Встретил приятеля, и мы посидели немного в баре в «Билтморе».
Сумерки вдруг стремительно сгустились, однако ни один из супругов не пошевелился, чтобы включить свет. Так и сидели, погруженные каждый в свои мысли бог весть о чем. Порыв ветра за окном взметнул в воздух снежный вихрь, и из груди Глории вырвался тихий вздох.
– А как ты провела день? – спросил Энтони, чувствуя, что молчание начинает действовать угнетающе.
– Читала журнал – сплошь идиотские статейки богатеньких писак, что беднякам, мол, ни к чему шелковые рубашки. И пока я читала, не могла думать ни о чем другом, кроме серой беличьей шубки, о которой давно мечтаю, и о том, что мы не можем себе позволить подобную роскошь.
– Почему же, можем.
– Ой, ради Бога!
– Не сомневайся! Хочешь шубку – иди и купи.
В прозвучавшем в темноте голосе Глории слышалась презрительная насмешка:
– И под этим следует понимать продажу очередной облигации?
– Если потребуется. Не хочу, чтобы ты одевалась как попало. Впрочем, с тех пор как я вернулся, мы порядком поистратились…
– Ох, замолчи! – с досадой перебила Глория.
– С какой стати?
– Просто я сыта по горло разговорами, сколько мы потратили и чем занимались. Ты вернулся домой два месяца назад, и с тех пор практически каждый вечер мы весело проводим время. Нам обоим хочется выйти в люди, что мы и делаем. И разве ты слышал от меня хоть слово жалобы или упрека? А сам только и знаешь, что ныть. Мне безразлично, как мы живем и что с нами станет. По крайней мере я последовательна в своих мыслях и поступках. Но вечных жалоб и паникерства не потерплю…
– Ну знаешь, и с тобой не всегда приятно иметь дело.
– А я и не обязана тебя развлекать. Даже пальцем не пошевелил, чтобы исправить положение.
– Неправда, я стараюсь…
– Ха! Я уже где-то это слышала раньше. Утром ты обещал не притрагиваться к спиртному, пока не получишь работу. А у самого даже не хватило храбрости сходить к мистеру Хейту, когда он прислал за тобой, чтобы обсудить наше дело.
Энтони вскочил на ноги и включил свет.
– Послушай! – выкрикнул он, часто моргая. – Мне начинают надоедать ядовитые замечания!
– Ну и что ты собираешься в связи с этим предпринять?
– Неужели думаешь, меня переполняет счастье? – продолжал Энтони, пропуская вопрос жены мимо ушей. – По-твоему, я не понимаю, что мы живем не так, как следовало бы?
Глория вскочила с места и стала рядом с мужем, дрожа от злости.
– Я этого не потерплю! – взорвалась она. – Не позволю читать нравоучения. Вечно ты со своими страданиями! Убогий слабак и всегда таким был!
Они стояли лицом к лицу, чувствуя себя глупо, уже не в состоянии произвести друг на друга желаемое впечатление… и обоих терзала мучительная скука. Потом Глория вышла в спальню, плотно прикрыв за собой дверь.
С возвращением Энтони вновь выдвинулись на передний план довоенные причины для недовольства и ссор. Цены подскочили до угрожающих высот, и обратно пропорционально им, более чем наполовину, сократился первоначальный доход супругов. Росла задолженность мистеру Хейту, и некоторые акции, купленные по сотне долларов, упали в цене до тридцати – сорока за штуку. Имелись и другие вложения, не приносившие никакой прибыли. Прошлой весной Глорию поставили перед выбором: съехать с квартиры или подписать договор еще на год, но уже за двести двадцать пять долларов в месяц. Договор она
