Она еле выговорила все это и, не дожидаясь дальнейших расспросов, положила трубку.
Когда прямо у нее над головой взорвался трелью звонок, Лола распахнула дверь почти мгновенно. Чуть задержал только замок: руки у нее дрожали, и она не сразу сообразила, как его открыть.
— Я твою зажигалку случайно захватил. — Иван стоял на пороге и смотрел на нее с тем же выражением, которому она не знала названия, но которое, она чувствовала, было сейчас и на ее лице, обычно непроницаемом. — Положил в карман. Машинально. Вот.
Зажигалка блеснула тусклой медью на глубоких линиях его ладони. В следующее мгновенье Лола коснулась этих линий, чтобы взять зажигалку, и поняла, что никакая сила не заставит ее отвести руку. Да никакой посторонней силы и не было, вся сила была только в нем — Иван шагнул через порог и обнял Лолу прежде, чем за ним захлопнулась дверь. Свет в прихожей был выключен, только отсветы из комнаты освещали их лица. Они смотрели друг на друга, не отводя глаз. Они не понимали, как можно не смотреть. Иван держал Лолу за плечи, как будто боялся, что, если он опустит руки, она упадет. Она знала, что так оно и было бы, если бы он их опустил. Ноги ее не держали. Она не понимала, что с ней, но и не хотела этого понимать. Она видела, что и он не понимает, что с ним. Весь опыт, которым была прежде отмечена их жизнь, вдруг оказался напрасным.
— Не сердись, — наконец проговорил он. — Я не могу уйти.
— Но ведь надо? — с непонятной интонацией сказала Лола.
— Скажи, что это надо.
— Как я могу это сказать? Я… так не думаю. Деревянный короб стоял у его ног. Иван снял куртку и, чуть не споткнувшись о него, прошел в комнату. Лола шла за ним — вернее, не за ним, а как-то… рядом, или одновременно с ним. Она не понимала, как идет. Его руки так и лежали у нее на плечах, и идти было вообще-то невозможно.
Они остановились снова, теперь уже посреди комнаты. Что делать, было непонятно. Обоим было понятно только, что делать что-то обычное, привычное, делать то, что должны делать мужчина и женщина, раз уж их потянуло друг к другу, — они не могут. Тяга была очень сильной, но природы ее Лола совсем не понимала. Разум работал словно бы отдельно от нее, и ее отдельный разум говорил ей, что это не есть тяга чувственности, не есть телесное влечение. Именно такими, странными словами говорил с нею ее отделившийся разум. Всей же собою она чувствовала что-то необъяснимое, бессловесное, не ведущее ни к каким знакомым действиям.
— Ваня, я… ничего почему-то не могу, — растерянно проговорила она. — Я ничего не понимаю.
— Я тоже.
Лола слышала, что сердце у него бьется сильно и часто — так, словно закипает кровь, может быть, как тогда, в открытом космосе. Но и биенье сердца, и кипение крови тоже шли как-то… не из тела; это она странным образом понимала.
— Но тебя же это должно раздражать? — сказала она.
— Давай сядем, а? — попросил он. — Не бойся.
Лола послушно села на стул, почему-то стоявший посередине комнаты. Иван присел на журнальный столик. Теперь они упирались друг в друга коленями и держались за руки, как невменяемые.
— Разве я боюсь? — удивленно спросила Лола.
— Ты вся дрожишь.
— Но вряд ли от страха. И вряд ли от вожделения. — Она судорожно улыбнулась дрожащими губами. — Тебе это обидно?
— Не обидно. Какое уж тут вожделение! Сердце бы не разорвалось. У меня, — уточнил он. И повторил: — Я не могу уйти.
— — Делай что хочешь, — сказала она.
— Ты не поверишь, но я, идиот, хочу держать тебя за руки. Хотя полчаса назад хотел совсем другого. Более понятного. Но как только понял, что через минуту не буду тебя видеть, то вот… Хочу держать тебя за руки.
— Держи! — засмеялась Лола. — Ты почему такой смуглый? У тебя цыган в роду не было?
— Не было. Это меня опаляет страстное желание держать тебя за руки!
Кажется, он обрадовался тому, что она повеселела — сразу заговорил веселыми словами жестокого романса. Как тогда, у моря, когда объяснял, что собирается пить сердечное вино из ее ладоней, и смех плясал у него в глазах.
— С ума с тобой можно сойти! — Лола больше не дрожала и готова была смеяться бесконечно. — Может, ты не космонавт, а оперный певец?
— У меня нет музыкального слуха. Я вообще плохо слышу.
— Почему? — удивилась она.
— После полета со всеми так. На станции все время вентиляторы шумят, от этого слух садится. Так что, если ты тихо скажешь, чтобы я шел куда подальше, я этого даже не услышу.
— А если я тихо скажу, что никуда тебя не отпущу?
Она в самом деле произнесла это совсем тихо. Но он, конечно, услышал. Или догадался. И чуть сжал ее пальцы.
— Но это же невозможно, Ваня, — сказала она. —» Не можешь же ты вот так просидеть всю ночь.
— Почему? Могу. Я тренированный.
— Ты опять меня охмуряешь? — засмеялась она.
— Чистую правду говорю. Сколько скажешь, столько и буду сидеть. Но лучше давай ляжем. Ты не бойся, не бойся, — поспешно проговорил он. — Мы… просто так ляжем. Чтобы ты не устала.
— Мне кажется, я не могу устать. Я сама сейчас… как робот. Не обижайся. Просто я слышу, как говорю. Очень странно говорю. Я не понимаю, что со мной, Ваня.
— Я бы тебе объяснил. Если бы сам понимал.
Он встал, и Лоле пришлось встать тоже: она не могла отпустить его руки. Он отпустил их на минуту, чтобы раздвинуть диван. И всю эту отдельную от него минуту ее снова била дрожь.
Они легли не раздеваясь, только сбросили туфли. Раздеться — это было бы сейчас самым спокойным, самым рациональным действием; они не могли его совершить. Они лежали, повернувшись друг к другу, и по-прежнему смотрели друг другу в глаза, только теперь глаза были совсем близко. И губы тоже были близко — Лола чувствовала жар его губ.
«Порох на губах», — вдруг вспомнила она.
Так кричали однажды на свадьбе, на которую Лола пришла в большой толпе окрестных детей. Невеста была местная, а жених из-под Рязани, он только что отслужил в Душанбе срочную. На свадьбу приехали его родственники из далекой русской деревни, они и кричали молодым кроме «горько» вот это — «порох на губах».
Лола осторожно прикоснулась губами к губам Ивана. Это не был даже поцелуй — только прикосновение, на которое он ответил таким же прикосновением, осторожным и горячим одновременно.
— Не смейся, — сказал он. — Меня как будто паралич разбил.
— Разве я смеюсь? — удивилась она.
— Конечно. Я по губам чувствую.
— Это я не смеюсь, я… Ваня, тебе же надо хотя бы предупредить…
Она понимала, что на самом деле ему надо не предупредить жену о том, что он якобы задерживается на работе, а просто встать и уйти. Но сказать ему это она была не в силах. Она постаралась отогнать от себя это свое понимание.
