Жубер был одним из самых молодых французских генералов. Восемь лет назад он поступил в армию рядовым и оказал большие способности и храбрость.
Бонапарт отличил его.
До назначения в Италию Жубер уже командовал армиями в Голландии и Майнце. Французы возлагали на Жубера большие надежды.
24 июля он, неожиданно для Моро, приехал в Геную принимать армию. Моро мужественно перенес эту обиду. Больше того, он предложил Жуберу помочь ему в первое время - Рейнская армия, куда назначался Моро, была еще только на бумаге.
Жубер не отказался от этой великодушной помощи.
III
Александр Васильевич с утра был в чудном настроении: оказывается, Жуберу не терпелось - он сам спускался с гор в долину. Французы стояли уже вот тут, за городом Нови. Дело могло решиться скорее, без горной войны. Если этот молодой французский главнокомандующий даст выманить себя в долину, Суворов раздавит его конницей и артиллерией: не спросясь броду, не суйся в воду! Армия Суворова была готова встретить неприятеля, откуда бы он ни появился.
Бой мог разгореться в любую минуту.
Александр Васильевич торопился умываться и завтракать - хотел по своему обыкновению съездить и лично посмотреть расположение противника. Он вытирался полотенцем и слушал Прошку, который рассказывал о том, как вчера, когда Александр Васильевич ложился отдыхать, к нему пришел какой-то поэт, а Прошка не пустил его.
– Уж я ему трижды сказывал; не понимает. Известно, итальянцы народ вовсе какой-то непонятливый…
– Да ты что ему сказывал?
– Да сказывал: барина, мол, нет! Убирайся, мол, сударь, к черту! Стоит, не понимает! Может, по-ихнему оно и не то значит…
– Эх ты, камердинер! Пришел поэт, а ты ему нет!…
И, уже не слушая Прошки, Александр Васильевич схватился за эту нечаянно подвернувшуюся рифму: "поэт - нет",
И пошло:
– Поэт-retraite. Поэт-Bajonnet…
До седого волоса осталась любовь к рифме.
А за рифмой уже мелькали и строчки.
– Аркашенька, сынок, возьми карандаш, запиши! - высунул из полотенца голову Суворов.
Аркаша, который у стола пил чай (тоже собирался ехать с папенькой к авангарду), послушно взял карандаш и бумагу.
– Пиши:
Es lebe Sabel und Bajonnet:
Keine garstige Retraite!
Erste Linie durchgestochen,
Andere umgeworfen.
Reserve nicht halt,
Weil da Bellegarde und Kray der Held.
Der Letzte hat Suvorov…1
Да здравствует сабля и штык:
Долой мерзкое отступление!
Первую линию проколоть,
Другую опрокинуть.
Резерв не удержится,
Ведь там Бельгард и Край - герой.
За Суворовым последнее слово…
А дальше - стоп! Нет рифмы к слову "Suvorov". Александр Васильевич рассеянно выглянул в окно. Казак Ванюшка вел с водопоя коней.
– Некогда. Надо ехать! И продиктовал:
Den Weg zu denen Siegen Gebannet (Он закрыл путь к их победам).
– Хорошо и так, без рифмы! Перепиши чистенько - надо немедленно послать папе-Меласу!
Суворов с казаком Ванюшкой верхами стояли впереди густой цепи Багратионовых егерей, которые залегли по обеим сторонам дороги из Поццоло-Формигаро в Нови. Меньше чем в полуверсте, также на огородах, среди гряд капусты, чесноку и луку, лежали синие мундиры французских стрелков. За ними белели стены и башни городка Нови.
Пули жужжали. Конь переступал ногами и дергал головой, как от оводов, но Суворов не обращал внимания. Он спокойно смотрел в зрительную трубу. Ему хотелось узнать, все ли силы Жубера здесь или нет.
Бесспорно, в Нови много войск. Из-за городских стен то тут, то там подымался едва заметный сизый дымок-солдаты расположились на открытом воздухе, готовят пищу. Справа от Нови, среди гор, клубилась пыль. Очевидно, в лощине, по дороге передвигалась пехота или кавалерия. В горах то и дело раздавались ружейные выстрелы. Эхо множило их. Было ясно: это зеленые склоны Апеннин полны жизни.
– Разве их, чертей, в горах всех усмотришь? Это не то, что мы, в долине: все как на ладошке…
– Александр Васильевич, гляньте, гусары! - встревожено зашептал сбоку Ванюшка.
– Где? -повернул трубу в его сторону Суворов.
– Слева. Хотят, видно, из-за рощицы подкрасться к нам.
– А, да верно! Только шалишь, брат, не поймаешь!
Да и свои в обиду не дадут!
Действительно, от Поццоло-Формигаро, где среди мушкатерских батальонов остались начальник авангарда князь Багратион, Андрей Горчаков и Аркаша Суворов, уже отделилось два взвода драгун Карачая для защиты Суворова.
Суворов еще раз спокойно осмотрел Нови, ближайшие к городу высоты и не спеша поехал к своим. Французские пули сопровождали его.
Мушкатеры восторженно смотрели на своего любимого фельдмаршала, на своего "дивного". Восхищались его храбростью.
– Вишь, едет, ровно не под пулями…
– А чего ему: он заговорен. Его пуля не берет!
– Не бреши! При мне под Кинбурном ранили в руку. Не боится ничего, не так, как ты, это верно!…
А Суворов уже громко отдавал приказания батальонам, которые стояли наготове без палаток, ружья в козлах:
– Получить из обоза палатки. По одной на роту. Покуда дело, хорошо еще лоб нагреет. Ишь, как припекает! Артельные, варить кашу! Провиантские, уксус для воды чтоб был!.
Обо всем и за всех думал Александр Васильевич.
IV
Неустрашимый Жубер по храбрости - настоящий гренадер, а по своему знанию дела и военным способ- ностям - отличный генерал.
Бонапарт
Совещание тянулось уже семь часов подряд, и все же французский главнокомандующий не мог прийти ни к какому решению.
Утром, выехав с генералами на высоты у Нови, Жубер при ярком солнечном свете мог отчетливо рассмотреть русско-австрийские войска Суворова. Они стояли в долине между реками Бормидой и Скривией. Их было очень много.
Не хотелось соглашаться с генералом Сен-Сиром, но, пожалуй, он был прав: походило на то, что Мантуя действительно пала, как об этом шептались в армии, и что Край со своим корпусом присоединился к главным силам Суворова.
Обстоятельства складывались чрезвычайно плохо. Вся уверенность в победе, с которой Жубер летел сюда из Парижа, сразу поколебалась.
Жубер решил посоветоваться с генералами, что делать.
Он приказал адъютантам очистить небольшой домик, который прилепился тут же, на склоне высоты. Окна домика выходили вниз, на долину.
Хозяин, толстый глазастый итальянец, сначала не хотел и слушать адъютанта, который велел ему убраться с семьей из дома. Но как только по знаку адъютанта к ним подскакали гусары конвоя, хозяин тотчас же сменил гнев на милость.
– Si fara, si fara! (Будет сделано, будет сделано!) - испуганно кричал он, вертясь вьюном в кругу гусар, которые с веселыми лицами напирали на него своими резвыми лошадками.
Через несколько минут хозяева, забрав детей и кое-какие пожитки, потащились с проклятиями в хлев, стоявший чуть пониже дома, на дороге в Пастурану.
Жубер, Моро, начальник штаба Жубера генерал Сюше, генерал Сен-Сир, командующий правым флангом, и генерал Периньон, командующий левым флангом, подъезжали к дому.
Они расположились в большой комнате. На голом обеденном столе лежали карты, планы, бумаги, карандаши. Во второй, меньшей комнате скучали без дела адъютанты.
На кухне весело стучал ножами повар: Моро уступил его новому главнокомандующему вместе с армией.
В продолжение целого дня все генералы успели по нескольку раз переменить места за столом. Успели даже за этим же самым столом пообедать, а вопрос, ради которого собрались, не подвигался.
Сен-Сир и Периньон советовали возвратиться к Генуе и ждать там, когда Альпийская армия Шампионэ откроет военные действия.
Моро поддерживал их, но в то же время резонно подчеркивал, что для отступления очень мало дорог: позади центра и правого крыла - две, а за левым - только одна.
И лишь начальник штаба, круглоголовый здоровяк Сюше, убеждал стоять на месте. Он доказывал, что их позиция на невысоком, но крутом гребне гор неприступна и что у Суворова большая часть войск австрийцы, которых нечего бояться. Сам Жубер не знал, куда и примкнуть.
Он был моложе всех, но неглуп и понимал опасность создавшегося положения: французская армия неожиданно оказалась перед сильнейшим противником. Атаковать Суворова с меньшими силами - безрассудно. Отступать не позволяло самолюбие.
До назначения сюда он командовал уже в Голландии и в Майнцской армии, покрыл себя славой в битве при Риволи. В Париже все надеялись на него, 29-летнего выдающегося генерала. Назначили вместо Моро, а он в первом же деле - отступать. Кроме того, прощаясь с молодой женой, с которой он обвенчался накануне отъезда в Геную, Жубер при всех поклялся ей победить или умереть.
И теперь окончательно потерялся: он то соглашался с Сен-Сиром и Периньоном, то опять склонялся к мнению своего начальника штаба Сюше.
Генералы устали.
