он вкладывает новую ленту и наводит пулемет на приближающуюся цепь, на женщину с ребенком. В это время на его плечо опускается властная рука.
— К чему?
— Анти! Что они делают, Анти?!
Анти, член штаба, суров и молчалив.
— Мы проиграли, лишними жертвами не поможешь. Молчи и уходи. Разве волк, когда дерет овцу, думает о том, чтобы не сделать ей больно? Молчи и уходи туда…
Анти показывает рукой на восток.
— Будь они прокляты! — кричит Рику…
…К постели, на которой лежит Рику, подходит молодцеватый, перетянутый коричневыми ремнями егерь. Некоторое время он пристально, с понимающей усмешкой смотрит в изможденное лицо красноармейца, а затем спокойно достает портсигар, закуривает и, наклонившись, пускает в лицо больного клубы ядовитого дыма.
— Нас не проведешь на таких штуках, — говорит егерь. — Мы неплохо знаем красных по Хельсингфорсу. Они представлялись мышами и грызли льва. Да, нас не проведешь.
Тело Рику сотрясается в удушливом кашле, оно перегибается почти пополам, но судороги внезапно прекращаются, и бред возвращается снова.
Егерь разочарован. Красный действительно без памяти. Он посылает солдата за врачом и, когда тот приходит, говорит, пытаясь шутить:
— Подштопай эти остатки красныша и доставь в штаб: он может оказать нам услугу.
— У нас свои солдаты больны, господин офицер.
— Своих у нас хватит всегда, нам нужны их солдаты. Или, может быть, ты сам возьмешься дать сведения о красных? Нет? Значит, ты меня понял…
Через сутки Рику приходит в себя. Он ослабел настолько, что с трудом может произнести одно слово:
— Пить!
Врач посылает дочь хозяина за водой. Рику ловит дрожащими, воспаленными губами край ковшика и долго пьет, а затем со вздохом откидывается на подушки. Некоторое время врач и Рику пристально смотрят друг на друга, а затем врач отворачивается. «А юноша с характером, — думает он. — Впрочем, для него было бы лучше, если бы он вовсе не имел характера, — это могло бы смягчить ему наказание, а может быть, и спасти жизнь».
О, врач хорошо знает законы войны и привычки своих соотечественников. И он одобряет эти привычки — война есть война. Зачем нянчиться с изменником, продавшимся русским? Жаль только, что этот юноша так молод, так завидно молод.
Когда врач подходит к больному, Рику уже спит. Врач вздыхает: значит, будет жив до поры до времени. И ему становится не по себе — слишком много живых трупов, слишком много. «Я вырываю жертву у смерти только за тем, чтобы возвратить ей снова», — думает он.
И когда приходит егерь, врач просит не будить больного, — в противном случае он снимает с себя всякую ответственность. Он говорит это крикливым, раздраженным голосом, а в душе спрашивает себя: с какой стати нужно ему превращаться в сиделку? Он получает деньги за то, что лечит, а все остальное его не касается. В конце концов у него семья, ему нужно жить, а частная практика в Хельсинки дает гроши. Если больной умрет, тем лучше. Чем скорее, тем лучше.
— Ну, как ваши дела, господин Красныш?
Врач делает иронически вежливый поклон. Рику болезненно усмехается.
— Что нового на фронте?
— О, ваши повсеместно отступают. Воины нашей родины заняли Кимовары.
— Разгромив наголову неприятеля и захватив богатые трофеи. Так, кажется, пишут в ваших газетах?
— Зачем наголову, — смущается врач. — Я этого не говорю. Но красным придется плохо: наши солдаты хорошо одеты, вооружены, сыты, а противник питается падалью.
Рику оживляется.
— Тем тяжелее будет вашим солдатам бежать обратно: слишком далеко зашли и слишком много накопили жиру. Пришейте, врач, покрепче пуговицы на брюках: воинство Маннергейма уже дважды теряло штаны.
Врач краснеет от негодования и встает, чтобы уйти, но снова садится.
— Скажите, сколько красные платят вам за вашу службу, за измену родине?
— Много. Я, видите ли, получил в наследство только долги и сам задолжал кое-кому. Они мне помогают уплатить долг.
— Вы говорите, как оракул.
— Я забыл, кто вы. Знаете, например, что такое жизнь прачки? Это кровавые мозоли, корка хлеба и вечное унижение. Моя мать была прачкой в Хельсингфорсе и умерла от чахотки. Вы знаете следователя Рахимяки? Она стирала его белье; и однажды капелька. крови изо рта матери попала на сорочку этого почтенного господина. Что стоит для него сорочка, если он ежедневно тратит в десятки раз больше денег на прогулки в такси по пригородам Хельсингфорса! Так вот, Рахимяки очень дорожил своим тонким бельем — он, ударил мать кулаком в лицо, и это была плата за ее каторжный труд. Говорят, теперь Рахимяки метит в сейм-…
— Я не голосовал за него.
— Не за него, так; за другого — разницы мало. Через три недели мы с отцом похоронили мать, и у нас не хватило денег даже на то, чтобы положить на могилу букет цветов, — последнее взял пастор за похороны. Через два года в охранке убили отца, а мне прислали протокол, в котором ваш тюремный коллега констатировал рак желудка. Как вы думаете, был у него рак желудка? Он был здоров, как я и. вы, вместе взятые… Красные уплачивают мой долг мясникам.
— Ну, хорошо, а родина?
— А когда раб считал родиной галеру, хотя он и был прикован к ней навсегда? Нам в школе говорили, что мы должны сделать нашу родину великой. Для чего? Чтобы в ней было больше места для господ Рахимяки? Вы боретесь за величие родины — что это вам дает? Прежде мы кричали, что во всем виноват русский царь. Ну вот, русская революция освободила нас от царя, а на смену ему пришли финские генералы. Так не все ли равно зайцу, на какой стол он попадет.
Входят егерь и два солдата. Рику, который нетвердо еще стоит на ногах, уводят.
— Пойдемте и вы, — говорит егерь врачу. — Вы можете понадобиться.
— Вы были близки к командиру отряда красных. Куда ушли красные, сколько их, каковы их планы? Запомните — они ушли без боя, что вовсе не в привычках этих оборванцев…
— К чему мне это знать? — удивляется Рику. — Мне это совершенно неинтересно, особенно сейчас.
Рику мрачен и сосредоточен.
— Я жду, — нервничает егерь.
— Если вы настаиваете, — нечто похожее на усмешку мелькает в глазах Рику, — если вы настаиваете, я скажу… Я думаю, что красные не считают возможным бороться с героями Финляндии и добровольно уступают Карелию. Вам, господин офицер, осталось только написать расписку в получении.
— Ого! — удивляется егерь. — Птица крупнее, чем мы думали. Но ты еще не так поешь, ты умеешь лучше…
Офицер продолжает задавать вопросы, но у Рику пропала охота говорить. Он деланно зевает и ковыляет
