Мокке стоял спиной к Пете и Ивану Никитичу и, поднимаясь на носки начищенных сапог, чтобы удлинить свой рост, очень пристально рассматривал Марию Федоровну.
— Посмотрим, посмотрим, господин Мокке, что потом будет. Мне не хочется решать сейчас такие большие вопросы…
Петя видел, что мать, разговаривая, все время немного отворачивалась от полковника вправо, а они с Иваном Никитичем стояли влево от крыльца, и поэтому она их не замечала. Мать была в темно-вишневом просторном платье, в том платье, в каком она любила ходить в театр и на концерты. Правая щека ее была такой же вишневой, как и платье. Мать чуть вздрогнула и настороженно распрямилась, когда Мокке поцеловал ей руку.
— Иван Никитич, давайте скорей назад, за угол дома. Скорей, пока она нас не увидела! — встревоженно прошептал Петя, схватил старого плотника за рукав и потащил его за собой. — Скорей, чтобы они нас не заметили!
Мокке продолжал пожимать руку Марии Федоровны. Иозеф Монд, наученный полковником несуетливому, вежливому поведению, стоял и глядел перед собой. Шофер, сметая веником снег с кузова машины, успевал украдкой взглянуть на то, что происходило на крыльце… Некому было поинтересоваться, куда же вдруг пропали эти двое русских — щуплый старик с мешочком и сын фрау Стегачевой?.. Никому не пришло в голову спросить, что заставило этих русских внезапно покинуть то место у забора, которое им было отведено.
А Петя и старый плотник уже две долгие минуты стояли за углом дома. Они не разговаривали и не смотрели друг на друга, а только прислушивались. Первое и очень важное, что они услышали в напряженном молчании, — это шаги полковника. Жестко просчитав подошвами четыре ступеньки крыльца, он уже от калитки сказал по-русски, видно, специально заготовленную фразу:
— Я вас не забуду, заеду точно.
— Как вам будет угодно, — ответила Мария Федоровна.
Затем Петя и Иван Никитич услышали, как захлопнулась сначала калитка, потом дверца машины и застучал заведенный мотор и тут же стук его стал быстро удаляться. Когда он затих где-то за окраиной сада, Иван Никитич негромко сказал:
— Мария Федоровна уже вошла в дом. Иди и ты…
— А вы? — с беспокойным удивлением спросил Петя.
— Я осмотрюсь и зайду.
После торопливого ухода Пети Иван Никитич недолго осматривался. Пойти вслед за Петей его заставил плачущий голос Марии Федоровны и тут же наступившая тишина.
Не стало ли ей плохо?!
Старый плотник привычно вскинул мешочек на худые плечи и заспешил во флигель. Переступив порог комнаты, он увидел Марию Федоровну: она стояла около стола, левой рукой обнимая сына, а правой вытирая слезы.
— Вы были мне так нужны! Так нужны! И ты, и отец… — говорила она сыну, но, увидя вошедшего с мешком на плече старого плотника, она, улыбаясь сквозь слезы и протягивая ему руки, сказала: — И вы, и вы, Иван Никитич, так мне были нужны! Да скорей снимайте мешок.
Затем она начала опять плакать:
— Я даже не могу сказать, почему еще две минуты назад мне так страшно было без вас!
И тогда Петя, успокаивая мать, с лаской в голосе сказал:
— Мама, нас фашист поставил около забора и дальше не пустил. Он нас толкал, но мы с Иваном Никитичем сдержались, потому что надо… Успокойся.
* * *
Ночью прошел дождь. От первого снега не осталось и следа. Красный приазовский суглинок раскис. Даже там, где почву густо переплели корни сухой травы, ноги вязли, размокшая обувь становилась тяжелой и скользкой. Над заливом медленно тянулись облака, снизу желтые, а сверху темные, будто заметенные угольной пылью.
Город-на-Мысу тонул в сыром тумане. Даже хорошее настроение могло испортиться от такой погоды, но у Марии Федоровны с возвращением Пети и с приходом Ивана Никитича на сердце стало веселей, легче дышалось. С удивлением она окинула взглядом давно не прибранные комнаты и озабоченно стала наводить порядок.
Прежде всего Мария Федоровна вспомнила, что уже несколько дней назад решила сложить в диван лучшую одежду Павла Васильевича.
«Когда теперь потребуется ему вот это драповое, в елочку, пальто? Или этот черный костюм? В нем он ездил в Ростов, на открытие выставки».
Думая о муже, Мария Федоровна вспоминала все то новое, что рассказал о нем Петя. Она уже все знала наизусть, но желание говорить о муже не уменьшалось.
Иван Никитич, меся сапогами грязь, выкапывал во дворе остатки картошки, а Петя ведром переносил ее на кухню и дальше через ляду в погреб.
Заслышав шаги Пети в коридоре, Мария Федоровна звала его из гостиной:
— Петя, Петька, родной… Зайди на секунду! Что-то спрошу…
— Ну, что ты еще? У меня же сапоги в грязи! — приоткрыв дверь, отвечал сын.
— Ничего, я ведь все равно генеральную поломойку буду делать.
— Если не можешь подождать, то сама подойди сюда.
И мать подбегала к порогу. В руке у нее оказывались или фетровая шляпа отца или кашне.
— Ты не сердись, ведь женщины любознательны… Скажи, а тепло он одет?.. Скажи, а и в самом деле он меня пожалел? — с покрасневшими щеками, чуть прищурив черные, светящиеся смущением глаза, спрашивала сына Мария Федоровна.
Петя снова повторял уже рассказанное.
— Петька, отец у нас немножко грубоват, но по-своему интересен. И даже очень интересен… Ну, а как он нарисовал Гитлера, еще буду спрашивать. Не открутишься.
— Только, мама, не сейчас, а то Иван Никитич ждет, — уходя, говорил Петя.
Непоседливому старому плотнику легко было найти работу во дворе Стегачевых. Он то укреплял стояки в заборе, то подшивал обвисшие доски, то стачивал узловатую веревку на вороте у колодца.
Мария Федоровна старалась вовремя накормить его, но старик большей частью отказывался от угощения. Пете, всюду следовавшему за ним, Иван Никитич с веселой усмешкой говорил:
— Мы же вчера вечером почти все дары германского полковника помаленьку съели. Правда, продукты эти наши: селедка азовская, икра тоже азовская… Ну что о них плохого скажешь? Вкусные продукты! — смеялся старый плотник.
Мария Федоровна намочила белье, надеясь, что завтра или послезавтра должно же распогодиться. Но на следующее утро пал такой густой туман, что у Стегачевых даже не заметили, какими путями к ним пришел полицай. Он был высокий, курчавый, в черном драповом пальто. Прочно усевшись за письменный столик Пети, он закурил и начал задавать вопросы: кто живет здесь, чем занимаетесь, есть ли коммунисты, кто у красных?
Мария Федоровна терпеливо отвечала, вытирая мокрые, облепленные белой пеной руки. Петя стоял рядом с матерью.
Старый плотник, в одну минуту непостижимо постаревший, сгорбленный, с повисшей головой, молчал, сидя у порога. Он нашел сапожную лапку и все надевал на нее и снимал с нее свой грязный сапог.
Полицай захотел осмотреть и другие комнаты. Осматривая их, он сказал:
— Мадам Стегачева, стулья, какие получше, мы у вас заберем в кабинет старосты. Заберем и диван… Ну, а рояль отправим береговому германскому начальству. Полковник Мокке большой любитель музыки.
— Зачем вы мне говорите, куда денутся наши стулья и рояль?.. Ведь все равно у нас их не станет? — просто спросила Мария Федоровна.
— Чтобы знали, что вас не грабят. Чтобы знали, что теперь единственная и прочная власть здесь германская.
Взяв два-три аккорда, полицаи заметил:
— Инструмент лучший из беккеровских. Полковнику обязательно понравится.
— Да, он уже говорил, что рояль ему нравится. Он заходит к нам, и я играю ему. Полковник Мокке вот даже фотографию подарил, — глазами указала Мария Федоровна и, будто не обращая внимания на озадаченного полицая, вытянувшего шею и начавшего правой ногой легонько подрыгивать, продолжала: — А, пожалуй будет хорошо, если заберете рояль. Полковник перестанет сюда ходить, и мне, семейной женщине, станет легче. Вы его сегодня заберете?
— Мадам, вышло недоразумение, мы рояль не возьмем. Мы ничего отсюда не возьмем, — проговорил полицай, у которого пятнами покраснело чисто выбритое лицо, а пронзительные глаза, тускнея, заулыбались. — Полковник Мокке лучше знает, где стоять этому роялю. А нам лучше бы договориться, что я к вам никогда не приходил… Сам больше не буду вас беспокоить и помощникам велю не заходить сюда… Договорились?
Полицай протянул руку. Мария Федоровна, не будучи подготовленной к такому обороту дела, покраснела. Она не знала, как ей быть.
Иван Никитич, недавно названный здесь дядюшкой с материнской стороны, подошел к Стегачевой, со старческим добродушием попросил:
— Племянница, возьми его руку, подобру оно будет лучше.
Выпроваживая любезно улыбающегося полицая, старый плотник говорил ему:
— Стоит ли заводить ссору между своими да еще в такое время?
Полицай ушел, а у Стегачевых оживленно и долго разговаривали о нем.
— Будто уж обязательно надо было жать ему руку? — спрашивала плотника Мария Федоровна. — Вы захотели быть с ним уж очень вежливым.
