– Спросить давно хотел.
Настоятель вскинул бороду и приготовился внимать.
И я рассказал Савве о стилете и записке-заклинании, лежавшей в его рукояти. Даже нацарапал знаки по памяти на бумаге, поскольку зрительная память у меня отличная.
Савва прочитал и посмурнел.
– «Воина убьешь, чтобы не возродился». Странный текст, однако расскажи подробнее.
Я напомнил об истории с подземельем, о том, что стилет был в спине убиенного князя Лосевского. Стилет мне понравился, а в рукояти записка сия была. Вот я и прочел, а перевести знаний не хватило. О призраке-вещуне, появлявшемся после прочтения магических строк манускрипта и который, собственно, и надоумил меня взять стилет себе, я благоразумно умолчал.
Я поведал Савве и о том, как стилет спас меня от верной смерти, когда на развалинах дома встретился мне потомок Лосевского. Как он морок и порчу на нас с Федором пытался навести, и сабля его не брала. Лишь стилет убил.
Заинтересовался Савва необыкновенным происшествием, аж с кресла привстал:
– И куда вы труп княжеского отпрыска дели?
– Сожгли.
– То правильно. С дьяволом обручен он был, не иначе. Анафема ему, коль не сознался в своем окаянстве! – пристукнул он посохом.
Савва снова уселся в кресле.
– Что-то я про избы да конюшни в усадьбе твоей слышал, а про церковь – нет. Так что, в имении твоем есть уж Божий храм?
– Нет пока, настоятель. Сил и денег недостает все сразу поставить. И так к зиме торопился жилье срубить – не спать же людям на снегу.
– О людях заботишься, то похвально, – закивал одобрительно Савва. – Но и о душе забывать не след.
– Летом поставлю. Имение себе каменное строить почал, и храм возвести хочу. И не деревянный, а из камня, чтобы на века.
– Разумно и рачительно. Я благочинному в Коломну отпишу, пусть поможет со священником. Да про колокол не забудь.
– Об этом особо позабочусь, отче!
Настоятель внимательно посмотрел на меня, огладил бороду, помолчал, думая о чем-то своем, и неожиданно произнес:
– Со стряпчим виделся днями.
– Это с Кучецким?
– А что, у государя Василия Иоанновича есть разве другой стряпчий? – Савва посмотрел на меня недоуменно. – Рассказывал он вкратце о поместье твоем. Говорит, не ошибся государь наш в тебе. Острог-де ты целый возвел за столь короткое время, поместье накрепко заплотил.
– Жизнь заставляет, настоятель.
– Ну, с Богом, Георгий! Пусть Он не оставляет тебя своей милостью, – перекрестил он меня на прощанье.
Я откланялся и вышел. Интересно, к чему бы это настоятель про Кучецкого вспомнил? Хитер настоятель и опытен, ничего просто так говорить не станет. Заехать, что ли, на обратном пути к стряпчему? Так вроде не так давно и виделись. Потому мимо проехал, через Москву, и – в имение. Как оказалось, вовремя.
На следующий день после приезда прибежал ко мне стражник.
– Князь, там калика перехожий обогреться просится. Впущать? Невмочь ему на холоде, сказывает.
Я было рот открыл, чтобы разрешить, да тревожная мысль одна пронеслась в голове. Я пошел со стражником к воротам, поднялся по лесенке в сторожку и выглянул. У ворот в ветхом тряпье трясся от холода нищий. Мне сразу бросилось в глаза: на обеих кистях не было пальцев.
– Эй, прохожий! Ты где пальцы-то потерял?
– Так наморозился. Пальцы на руках и ногах ни тепла ни холода не чуют.
Твою мать! Такое бывает при проказе, или, по-научному, лепре.
Я повернулся к стражнику:
– Ты до него дотрагивался?
– Нет, я же в сторожке, а он – за воротами.
– Твое счастье!
Я вытащил пистолет и навел на голову несчастного… Эхо выстрела прокатилось над деревней. С веток поднялись встревоженные вороны.
Нищий упал. Стражник от удивления вытаращил глаза.
– К-к-князь, ты за что его порешил? – Стражник смотрел на меня с нескрываемым страхом. – Ну, не хотел пускать – просто прогнал бы. За что человека сирого да убогого обидел?
– Прокаженный он. Коли пустил бы на ночлег, как раз всех нас в деревне и заразил бы.
Стражник с ужасом перекрестился:
– Свят, свят, свят!
– Ежели бы ты до него дотронулся, мне и с тобой пришлось бы поступить точно так же. При проказе так: одного пожалеешь – вся деревня вымрет.
А к сторожке, встревоженные выстрелом, уже бежали ратники.
Я с удовлетворением отметил про себя, что некоторые одеты не полностью – кто без шапки, кто без тулупа, но все – с оружием. На поясах – сабли, в руках – пищали. Верно все. Воин без оружия – хуже, чем голый.
Запыхавшийся Федька взлетел по лесенке в сторожку и с ходу крикнул:
– Кто стрелял?
– Я стрелял, Федор. Пришлось прокаженного у ворот застрелить. Жалко Божьего человека, но иначе всем нам – смерть, медленная, мучительная и заразная. Оттащите его труп подальше в лес и сожгите. Руками не трогать, волочить палками с крюками. Палки опосля тоже сжечь. Сам лично проследи.
– Понял, князь, исполню, как велишь, хоть и не по душе это мне. Но коль говоришь, что нет другого способа беду отвесть… – Он развел руками и пошел за баграми.
Вскоре в лесу заполыхал костер, и даже в деревне почувствовался сладковатый запах горящей человеческой плоти.
Ратники, сначала пребывавшие в оцепенении от моего поступка – как же, без вины Божьего человека застрелил, прослышав о проказе, резко изменили отношение к ситуации.
– Правильно князь сделал, что заразу в деревню не допустил, – пробасил Демьян, – не по злому умыслу свершил он убойство сие.
Говорившего поддержали все. Одно дело – сирого нищего калеку пожалеть, другое – спать рядом с прокаженным. Никому не хотелось обречь себя на медленное и мучительное умирание. О проказе наслышаны были многие.
Жестоко я поступил? Да! Но вины своей я в том не видел. Да и сам несчастный мучился. Французы говорят в таком случае: «ку де грае» – «смертельный удар, кладущий конец мучениям».
Кончилась зима веселой Масленицей, с непременным катанием на санях. И взрослые, и дети облюбовали крутой склон, ведущий от деревни к лугу и реке, и с удовольствием, с радостными криками и визгом, скатывались на санках вниз. Даже я, отбросив на время солидность, скатился пару раз, вызвав восторженные крики крестьян и холопов. Не всегда же быть суровым и строгим, иногда и подурачиться можно.
Снег уже потемнел, потяжелел и стал проседать. Кое-где – в солнечных местах – уж проталинки появились.
Я съездил по делам в Разрядный и Поместный приказы, а потом и Федора Кучецкого заодно посетил. Обнялись, посидели за чаркой вина, отобедали. И под конец Федор наклонился ко мне:
– Слушай, Георгий, в это лето стройку лучше не затевай.
– Почему так?
– От лазутчиков да купцов прознали мы, что татары зашевелились. Неясно все пока, зыбко. Но просто так слухи такие не возникают. Предостеречь тебя хочу.
– Может, мне и вовсе в Вологду пока перебраться?
– Зачем панику раньше времени поднимать? Думаю так: холопы, как вспашут и отсеются, не нужны тебе там будут. Уведи их, а ратники пусть остаются. И сам при них будь.
– Неуж все так серьезно?
– Тут, вишь, такое дело. Сагиб-Гирей, хан нынешний казанский, и хан крымский Магмет-Гирей – братья. И сила у них немалая. А если еще и ногайцев учесть, так и вовсе бо-ольшая орда получается! А татары сроду только грабежом и жили. Сам прикинь – куда им идти за добычей? С полуденной стороны – Оттоманская империя, чуть на восход – персы. То державы сильные, вот и остается им – братьям, правителям Крыма и Казани, на полночь идти, на Русь. Тут есть чем поживиться – хотя бы пленными. Только чур, уговор, я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал. Но на ус мотай.
– Хорошо, что известил, Федор. А то я уж летом семью из Вологды вознамерился было в Охлопково везти.
– Не торопись пока.
Я откланялся. Ехал в Охлопково и раздумывал. Похоже, события и в самом деле назревают тревожные. Уж коли Федор по дружбе меня известил, стало быть, есть на то серьезные основания. Федор больше моего знает, что вокруг Руси творится. Наверное, по весне всех лишних людей в Вологду отправлю, а за ними – и холопов, после сева. Стройка подождет. Да и продолжи я строительство, все может пойти прахом. Придут татары и пожгут. С княжьим-то домом им ничего не сделать. Дома того – один этаж, да и тот пустой. Стенобитные орудия к поместью не потащат, а пиками, саблями и стрелами камень не разрушить. Вот деревню жалко, ежели сожгут. Столько труда и денег в нее вложено!
