Джоан рассталась с Буллом перед самым мостом, понимая, что ей повезло. Больше чем повезло. Многие мужчины, услышав ее рассказ, посмеялись бы, а то и вовсе не поверили. Но не Булл. Сперва он стоял в оцепенении. Затем покачал головой и произнес:
– Это самая отважная речь, какую я слыхивал. – После хмыкнул и продолжил: – Ладно, я помогу тебе. Ты вправду думаешь, что у тебя получится?
– У меня нет выхода, я должна, – ответила она просто.
Закон был достаточно ясен. Человек, приговоренный в Лондоне к казни, мог избежать петли только одним путем, за исключением помилования. На него должна предъявить права шлюха.
Процедура была досконально прописана. Женщина обязана принародно предстать перед судьями одетой в полосатое белое платье и чепец, официально свидетельствовавшие о роде ее занятий, и с покаянной свечой в каждой руке. Она была обязана назваться невестой узника. Если осужденный в Лондоне соглашался жениться на ней, его освобождали и свадьбу справляли незамедлительно. Церковь, хотя и владела борделями, приветствовала подобное избавление от жизни во грехе. Власти, конечно, держались того же мнения. Таких случаев описано мало. Неизвестно, правда, цеплялись ли проститутки за свое доходное ремесло, не желая идти замуж за нищих, или мужчины предпочитали женитьбе смерть.
И план сестер Доггет заключался именно в этом. Джоан должна была на день стать проституткой. Ей следовало по всем правилам поступить в «Собачью голову», чтобы имя заверил бейлиф. Затем она могла истребовать своего мужчину. Они сочли это величайшим приключением в своей жизни.
– Но я не могу сходиться с мужчинами взаправду, – возразила девушка. – У меня просто не получится. – Джоан покачала головой. – А что до Мартина… – Потому-то она и не осмелилась поделиться с ним замыслом. Он отказался бы, конечно, и выдал всю затею. Ей вспомнилось скорбное и в то же время неистово гордое лицо жениха. – Если у него хоть даже мысль возникнет… – Ее голос увял.
– Мы тебя защитим, – пообещали сестры. – Мы можем продержать тебя ночь нетронутой. – Это их крайне развеселило. – Ну и хохма! – визжали они. – Вот потеха!
Однако нежелание Джоан являлось уязвимой частью плана. Она не думала, что власти будут допрашивать ее слишком пристрастно о причинах столь недолгого пребывания в борделе. В конце концов, бесчестья и без того хватит – одно появление в презренном одеянии в качестве записной шлюхи останется клеймом на всю жизнь. Но они, мнилось ей, могли рассудить иначе, когда бы узнали, что она не отработала ни часа. Об этом девушка тоже тревожилась все утро, но выхода не видела.
При взгляде на цветущего купца в маленькой мансарде ее осенило. Во-первых, если она выложит ему все, то как он поступит – пожалеет, не полезет насильничать? А во-вторых, достанет ли ему таланта убедить хозяина, а при надобности – и власти в том, что она действительно выполнила свои обязанности?
Буллу, взиравшему на эту странную, серьезную маленькую особу, дело представилось удивительным. Одно лишь то, что она посмела!
– Боже ты мой, – произнес Уильям после того, как согласился помочь, – повезло же твоему юноше! Имей в виду, – добавил он, с внезапным смущением подумав о жене, – что, если до этого вдруг дойдет, я не скажу при всем честном народе, что поимел тебя, – только судьям, с глазу на глаз. Но дело устроится, смею предположить. Если хозяин борделя поверит, что так и было, этого вполне хватит.
– Но есть еще одно, – добавила она. – Когда Мартина освободят, вы должны сказать ему, как было на самом деле. Я не хочу, чтобы он гадал…
– Разумеется, – усмехнулся Булл.
Но он и не мечтал о чудесном совпадении, ожидавшем его, когда они с девушкой наконец спустились. Там ошивался чертов рыботорговец Барникель, побагровевший от ярости, едва открыл, что его опередил Булл.
Происшествие вышло столь диковинным, а месть Барникелю до того сладкой, что Булл, возвращавшийся по мосту, был доволен, как если бы получил дюжину девственниц. И даже ощущал в себе силы переспать и с женой.
Тем временем Джоан, довольная не меньше, не спешила обратно. Сперва прошлась вдоль реки, затем погуляла по рынку, заглянула в церковь Сент-Мэри Овери и коротко помолилась перед статуей Святой Девы за Мартина Флеминга. После не спеша отправилась назад к «Собачьей голове».
Она была уверена, что больше ее никто не потревожит и ни к чему не принудит. Да и девицы Доггет вернулись, теперь есть кому ее защитить. Когда она дошла до дверей борделя, уже сгущались ноябрьские сумерки.
Дионисий Силверсливз уставился на льва и зарычал. Лев встряхнул пышной гривой и рыкнул в ответ. Силверсливз подступил чуть ближе и повторил. Затем, сделав глубокий вдох и отведя узкую голову, словно змея, изготовившаяся к броску, мотнул вперед носатой головой, оскалил желтые зубы и издал нечто среднее между ревом и скрежетом.
Лев пришел в бешенство. Он ударил передними лапами в прутья клетки, испустил очередной свирепый рык и наконец досадливо исторг из себя рев, огласивший окрестности Тауэра.
Силверсливз восторженно взвизгнул.
– Это же не игра? – осведомился он. – Ты ведь и впрямь хочешь меня сожрать?
То был ежевечерний ритуал после трудов, и мало что в жизни доставляло ему большее удовольствие.
Дионисию Силверсливзу исполнилось двадцать девять. Темные волосы, длинный нос, худое тело; щеки его были красны, глаза странно сияли, а кожу покрывали прыщи.
Фурункулы пламенели повсюду: на шее, лбу, плечах, вокруг подбородка и по всему носу, который после выпивки так и блестел. Когда Дионисий был мал, родители твердили, что все пройдет, но нынешняя сыпь не улеглась бы и за столетие. «Телесные соки, – бодро скалился он. – Сухость и жар. Как огонь». Как знать, быть может, эта же неуравновешенность элементов гнала его каждый вечер дразнить львов.
Первый лондонский зоопарк находился у внешних ворот, сразу над рекой на западной стороне огромного комплекса Тауэра. Основан он был в последнее царствование, и здесь содержалось множество диких зверей из тех, которыми развлекались и которых дарили друг другу европейские монархи. Несколько лет назад сидел на цепи белый медведь – подарок норвежского короля. Лондонцы привыкли смотреть, как он ловит в реке рыбу. Имелся и слон, пока вдруг не околел. Но в клетках у бастиона при входе всегда были львы и леопарды – отсюда пошло название Львиная башня.
Зверинец стал не единственным новшеством. При двух последних монархах старая крепость на реке подверглась колоссальным преобразованиям. Квадратная цитадель Завоевателя теперь высилась посреди огромной открытой площадки. Вокруг нее возвели массивную стену с бойницами и бастионными башнями, иные из которых сами смахивали на миниатюрные замки. Это был внутренний двор. Снаружи по трем сторонам, обращенным к реке, тянулся просторный коридор – двор внешний, обнесенный второй отменной стеной. Вокруг же шел огромный ров, широкий и глубокий, превращавший комплекс Тауэра в неприступный остров, добраться до которого пешком можно было только по подъемному мосту и через несколько закрытых дворов и башен, включая угловую Львиную на юго-западе. Все это сильно напоминало внушительные замки с кольцами стен, недавно возведенные Эдуардом для подчинения Уэльса. Строение было столь грандиозным и мощным, что впредь его общая планировка уже не менялась.
Благочестивый король Генрих III решил изменить вид великой норманнской цитадели, стоявшей в центре, и повелел выбелить ее снаружи. Теперь вместо серого камня лондонцы видели величественный белый замок, бледно отсвечивавший над рекой. Побелка смылась, но название сохранилось надолго: Белая башня.
Всего десять лет назад Королевский монетный двор из старинной штаб-квартиры рядом с собором Святого Павла переехал в Тауэр. Он разместился между стенами в кирпичных цехах внешнего двора. Здесь и коротал свои дни Силверсливз. Он был счастлив. Монетный двор в Тауэре – один из шести в королевстве и, разумеется, самый важный. От старой чеканки, не принимая в расчет естественного износа и нужд неуклонно расширявшейся торговли, отказались. Король Эдуард был настроен учредить новую, которая укрепит торговую деятельность и репутацию королевства во всей Европе.
Будучи служащим Монетного двора, Силверсливз познал все тонкости его работы. Там устраивались пробы. Монеты проверяли для сотрудников Казначейства. Это осуществлялось путем тщательного взвешивания, плавки и соединения с жидким свинцом, благодаря чему все примеси оседали на дно и удавалось определить истинное содержание серебра в монетах и слитках. Там стояли огромные чаны с расплавленным металлом, от которого красное лицо Дионисия пылало во сто крат ярче, а еще – заготовки для получения чистых монет и красящие трафареты, которые монетчики набивали одним точным ударом молотка. «Один удар – одна монета», – довольно мурлыкал Силверсливз, шагая по залам, звеневшим от перестука.
