– Серое время – штука непростая. Это в былые времена Елена Фанайлова подкожным чутьем угадывала: вот это худо, страшно! Дальше оставалось только ткнуть в это страшное пальцем, описать со всею возможной любовью-ненавистью. Теперь все изменилось. Прямое и бескомпромиссное протестное высказывание меняет свой смысл, и не только потому, что его не слышат прямые адресаты. Эти призывы больше не имеют никакого шанса приблизить желанное (некрасовское) «времечко», когда останутся позади страх и трепет, насытятся алчущие и т. д. Компромиссы приходят в разных обличиях, но суть у них одна – государственная проекция оппозиционных взглядов. Что эффективнее – бескомпромиссный эспээс с его полупроцентным электоратом или созданное сверху «Правое дело»? Это еще большой вопрос, поживем – увидим! На литературном поле происходит буквально то же самое. В пандан голосам былых борцов за соцсправедливость создается «Гражданский литературный форум» – по-тихому так, в начале лета. Голоса нонконформистов по-прежнему слышны, но на фоне очередного хорошо темперированного проекта власти голоса эти звучат совсем по-иному! Их обладатели немедленно оказываются в нише лузеров и маргиналов, не реальное дело делающих, а лишь самовыражающихся, исторгающих бесплодные сарказмы и инвективы.
– Но есть ведь и попытки культивировать в литературе «новую социальность» независимо от государственнических схем!
– И эти попытки безнадежно устарели, они сводятся к воспроизведению в сотый раз борьбы праведных рокеров и брутальных гопников, как это было еще в конце восьмидесятых. Центр притяжения задан – это проекция протеста, вычерченная по госзаказным лекалам, к этому центру неизбежно пристанут все, кто не просто обличает, но желает добиться толку.
– И что, неужели Елена Фанайлова?..
– Нет, не знаю, никто пока не знает! Слишком высокий градус искренности и слитности поэта и стиха был ею задан полтора десятилетия назад. В новой книге восьмого года («Черные костюмы») налицо все признаки борений с призраками серого времени:
Старуха пляшет в варьетеРебенок плачет в домеФратерните, эгалитэ
Какие королиНынеЭти лозунги устарели– Так, выходит, поэтому
Товарищи на меня орут.Говорят: здесь тебе не Бейрут,Не Оклахома.Выходи, а то будет по-плохому.Здесь еще хуже.
– Ну конечно! Самозабвенные протесты покрыты пылью, превратились в мелкие комплексы, больше не ведут ни к какому результату. Но не желает Елена Фанайлова «выходить», как в детской игре, когда так неохота признавать, что тебя настигли и осалили. Не по ней мир гламурных «черных костюмов», мир госзаказов и (по)литтехнологий. Говорила ведь ночной продавщице-тезке: я не специально. …Просто так само получается. У нее еще получится, точно, – получится…
Библиография
С особым цинизмом // Знамя. 2000. № 1.
С особым цинизмом. М.: НЛО, 2000. 140 с. (Премия Андрея Белого).
Звезды русской провинции: Стихи участников II Московского междунар. фестиваля поэтов // Уральская новь. 2001. № 11.
Они опять за свой Афганистан // Знамя. 2002. № 1.
Трансильвания беспокоит. М.: ОГИ, 2002. 64 с.
Они стоят с Аркашей словно два бомжа… // Критическая масса, 2003, № 3.
…Они опять за свой Афганистан… // НЛО. 2003. № 62.
Жития святых в пересказах родных и товарищей // Знамя. 2004. № 6.
Русская версия // Знамя. 2004. № 11.
Подруга пидора // Зеркало. 2004. № 24.
Старый Кузмин несгибаемый… // Критическая масса. 2005. № 3–4.
Цикл Альбертины // Зеркало. 2005. № 25.
Русская версия. М.: Запасный выход, 2005. 144 с.
Лесной царь // Знамя. 2006. № 2.
Русский мир // Знамя. 2007. № 5.
Балтийский дневник // Знамя. 2008. № 7.
Лена и люди // НЛО. 2008. № 91.
Черные костюмы. М.: Новое издательство, 2008. 96 с. (Новая серия).
Лена и люди. М.: Новое издательство, 2011. 128 с.
Борис Херсонский
или
«История нового мифа застит глаза пеленой…»
Все поэтические дебюты разнолики, стихотворцы дебютируют в раннем возрасте или в зрелом, сразу и вдруг или, что называется, в год по чайной ложке, когда в скудных опубликованных подборках не сразу удается разглядеть и оценить подлинный масштаб личности автора и его поэтики. Дебют Бориса Херсонского – история особая, его (дебюта) – и не было вовсе, просто в какой-то момент оказалось, что в наши дни живет, думает и пишет еще один сложившийся поэт. Причем живет за пределами той страны, которая с 1991 года именуется Российской Федерацией, – в Одессе, на перекрестке времен и культур.
В центре поэзии Херсонского человек, не выбирающий «женщину, религию, дорогу», но имеющий дело с состоявшимся изводом суровой личной судьбы. Эту судьбу надо только распознать, прочесть темные письмена пророчеств, выложить на стол старые письма и фотографии… Именно мотив распознавания состоявшейся, но хранящей свою тайну судьбы находится в центре книги Бориса Херсонского «Семейный архив». Хитросплетение судеб, больших и малых трагедий, надежд, молитв – Херсонский всматривается в те линии судьбы, которые видны только на расстоянии, отдельным же людям внятны лишь урывками, не образующими никакого целого. Голос каждого героя книги Бориса Херсонского интересен и важен не сам по себе, а в сопоставлении с другими голосами и событиями, а главное – с запахами и звуками отошедших времен.
Слово «культура» при любой попытке заговорить о стихах Бориса Херсонского неизбежно окажется ключевым. При всей пестроте изображаемых событий стихотворение Херсонского всегда содержит вполне конкретные знаки, указывающие за пределы бытовых описаний, на разнообразные контексты слов, их смысловые истоки. Можно ничего не знать о медицинской ученой степени автора, но его аналитическая зоркость, умение отстраниться от частного и сиюминутного ощущения в пользу отстраненного наблюдения – эта зоркость в первую очередь бросается в глаза, порою даже, можно сказать, режет глаза читателя. Хирург не вправе испытывать чувство сострадания к оперируемому. Отстранение – мать лечения, в этом нет ни малейших сомнений.
Не поэзия, но проза – это очевидное предпочтение Херсонского стоит воспринимать буквально, то есть не с точки зрения литературных «родов и жанров», а в самом обыденном, бытовом смысле слов. Не «поэтическое» видение и изображение происходящего, но «прозаическое» – ровное, почти бесстрастное повествование, без смены регистров и интонационных синкоп. Однако – и это очень важно – кажущаяся монотонность не изначальна, является равнодействующей многих крайностей и противоположностей. Ровный гул рассказа – лишь сумма всех возможных голосов, звучащих одновременно и прямолинейно, как шум листьев вечером в саду перемежается с позвякиваньем ложечки в чашке, с голосом диктора, читающего новости, с ревом автомобильных моторов на дальнем шоссе…
остановись прислушайся если тызамер не умер а обратился в слухвсе равно шум листвы или гул тщетыили на даче в июле жужжание мухприставших к липучке вот свисает спиральжелтая лента в черных точках над круглым столоми ты настолько мал что немного жальэту что безнадежно дрожит крыломили царапина на пластинке легкий щелчокпрерывает ежесекундно виолончельили звенит неумолчно черный сверчокна веранде забившийся в какую-то щельмежду досками выкрашенными в зеленый цветвылинявший с годами или ящерица в травесухое шуршание когда исчезает светговорят что звук еще слышен минуты две
Поэт уверен: обязательно должны звучать все возможные звуки и голоса – если не в пределах одного стихотворения, то в текстах смежных, неприметно связывающихся в циклы. На электронной странице Херсонского в «Живом журнале» методично, месяцами и годами выкладываются новые стихотворения. Процесс письма запущен неотвратимо, как жизнь, причем достойными описания оказываются, условно говоря, любая дощечка в старом заборе, любой проблеск мысли в молодой и зеленой голове. Мир Херсонского – стереоскопичен, именно это определение прежде всего приходит на ум, если попытаться определить его природу одним словом.
Вспоминается один любопытный эксперимент эпохи раннего рунета (русского интернета – это для тех, «кто не поймал», как говорят подростки – насельники всемирной паутины). Так вот – об эксперименте. Что если выложить в сети текст какого-нибудь классического романа, целиком превращенный в гипертекст, где каждое упоминание имени героя стало «линком», – по нему можно «кликнуть» и узнать, что делает этот герой именно в данный конкретный момент времени? Ну, скажем, Наташа Ростова танцует на первом балу. А что в этот же самый миг происходит, допустим, с Платоном Каратаевым? Кликнем и узнаем: он спит под кустом малины. А Наполеон вкушает, например, луковый суп. Все это не может найти место в традиционном, линейном романном повествовании, иначе оно разрослось бы до размеров реального времени и пространства, перестало бы быть пригодным для чтения.
