О, нет! Когда я просматриваю этот синодик, который только что сделал, то вижу, что мы ведем не мальчишескую игру! Ведь мы потеряли треть нашего состава, а самые кровавые в истории битвы редко давали такой огромный процент смертности. Уже четырнадцать из нас полетели за борт, и кто может сказать, что сулит нам конец!
И тем не менее, мы – знатоки своего дела, отважные экспериментаторы в микроорганических мирах, взвешиватели планет, аналитики солнца, устанавливающие законы движения светил, богоискатели, наделенные человеческой мудростью всех веков, – и мы, пользуясь выражением мистера Пайка, очутившись у медных бортов судна, превратились в кучу примитивных животных, воюющих по-звериному, убивающих по-звериному и по-звериному добывающих пищу и воду, и воздух для наших легких. И над этим зверинцем стоим мы, я и Маргарет, имея позади себя подчиненных нам азиатов. Мы управляем, как «марсовые собаки». Все мы – собаки высшей породы, и это неотвратимо! И мы, светлокожие люди, ставшие правителями на высоком месте по наследству, доставшемуся нам от наших праотцов, всегда останемся «марсовыми собаками» над всеми остальными собаками. О, тут такой обильный материал для размышления философа, попавшего на грузовое судно во время мятежа тысяча девятьсот тринадцатого года после Р. Х.
Генри был четырнадцатым из тех, кто полетел за борт в темную пучину. Но в тот же день он был достойно отомщен: два мятежника последовали за ним. Буфетчик обратил мое внимание на то, что происходило на баке. Он дотронулся до моей руки – забыв на время о своем положении слуги – и горящим взором указал мне на бак, где собирались бросить за борт два трупа. С грузом угля у ног, они так быстро пошли ко дну, что мы не успели установить, кто это.
– Подрались между собой! – сказал я. – Это хорошо, что они начали драться.
Но старый китаец только усмехнулся и покачал головой.
– Никакой драки! Они просто поели наших альбатросов! А те поели наш свиной жир. Два человека уже умерло, а сколько еще там больных… Вот говорю вам, я очень счастлив!
И я думаю, что он прав. Пока я был занят тем, что приманивал морских птиц, мятежники ловили их и, несомненно, поймали несколько отравленных.
Двое уже отправились вчера за борт. И со вчерашнего дня мы стали подсчитывать мятежников. Только двое из них не показывались на баке: жирный перезрелый Боб и фавн. Уж, видно, сама судьба так распорядилась, что я должен был убить фавна – бедного, измученного фавна, всегда горевшего желанием угодить и услужить. Есть какое-то безумие случайности во всем этом! Почему этими мертвецами не оказались Чарльз Дэвис и грек Тони? Или же Берт Райн и Кид Твист? Бомбини и Энди Фэй? Да, несомненно, я чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы то были Исаак Шанц или Артур Дикон, или же Нанси и Сёндри Байерс, или Карлик и Ларри.
Буфетчик только что дал мне небольшой почтительный совет:
– В следующий раз мы просто спустим их за борт, как сделали с Генри. Или употребим вместо угля старое железо.
– Что, уголь на исходе? – спросил я.
Он утвердительно кивнул головой. Мы потратили массу угля на стряпню, и когда наш запас истощится, придется разобрать одну из переборок в трюме и доставать оттуда уголь.
Глава XLIX
Положение осложняется. Не стало больше птиц, и мятежники голодают. Вчера я говорил с Бертом Райном. Сегодня снова беседовал с ним и надеюсь, что он никогда в жизни не забудет того короткого разговора, который состоялся сегодня утром.
Начну с того, что вчера вечером, в пять часов, я услышал его голос, раздавшийся между щелями вентилятора за рубкой. Стоя за углом командной рубки, на безопасном от выстрелов расстоянии, я сказал ему:
– Что, проголодались? – с издевкой начал я. – В таком случае разрешите уведомить вас о том, что у нас сегодня заказано на обед! Я как раз был внизу и видел приготовления. Теперь слушайте! На первое: гренки с икрой. Затем – раковый суп, омары, жареная баранина с французским горошком, – вы знаете, горошек, который тает во рту? Затем – калифорнийская спаржа под соусом. Ах, да: я забыл упомянуть жареный картофель, холодную свинину и бобы. И пирог с персиками. Да, и кофе – настоящий кофе! Вероятно, это заставит вас вспомнить ваши восточные края. И вы сейчас подумаете об обильных завтраках, которыми люди угощаются в бесчисленных залах доброго старого Нью-Йорка.
Я сказал ему чистую правду. Обед, который я описал (приготовленный, конечно, из консервов), был именно тот, который ожидал нас сегодня.
– Перестаньте болтать, – заворчал он. – Я хочу с вами о деле говорить.
– А, в таком случае пожалуйте на работу! – продолжал я издеваться. – Итак, когда же вы и вся остальная крысиная свора думаете вернуться?
– Бросьте говорить об этом, – повторил он. – Теперь-то я вас по-настоящему поймал, как надо. Можете узнать это, я откровенно говорю вам. Не сообщаю еще, как я вас поймал, но в руках я вас сейчас здорово держу. Когда я сделаю то, что задумал, вам конец!
– Ад наполнен такими преданными крысами, как вы! – возразил я.
– Ну, про это забудьте, – воскликнул он с презрительным смехом. – Повторяю, что теперь-то я вас держу в руках, и я счел необходимым сказать вам об этом – вот и все!
– Вы извините меня, – ответил я, – если я скажу вам, что я – с Миссури. Вам придется доказать мне!
И пока я разговаривал с ним, мной овладела мысль о том, как просто и естественно я выбираю фразы из его же собственного лексикона для того, чтобы он по-настоящему понял меня. Положение создалось зверское: ведь уж шестнадцать человек из нас ушло на тот свет! Я отдавал себе полный отчет в том, что выражения, которые я употреблял, были выражения скотские. И в то же время я думал о себе – о человеке, который вынужден был подобным образом гнать прочь от себя мечты утопистов, прекрасные образы поэтов, королевские мысли королевских мыслителей в споре с этим характернейшим продуктом нью-йоркских трущоб. В разговоре с ним я должен был употреблять элементарные выражения о жизни и смерти, пище и воде, зверствах и жестокости.
– Предоставляю вам выбор, – продолжал он. – Сдайтесь нам, и вы останетесь все невредимы!
– Ну, а если мы не сдадимся? – весело спросил я.
– Тогда вы пожалеете о том, что родились на свет божий! Вы не дурак, и к тому же с вами девушка, которой вы не чужой. Теперь вы должны и о ней подумать. Вы не дурак! Так как же, хотите узнать, к чему я веду?
Да, я знал. И почему-то через мой мозг пронеслось видение всего того, что я когда-то читал об осаде иностранных посольств в Пекине и о планах белых относительно их женщин в том случае, если желтые прорвутся через последние линии защиты… О, и старый буфетчик тоже знал, потому что я видел, как злобно засверкали его черные глаза в узких, косых щелках. Он знал, о чем сейчас говорил висельник.
