Животворящая природа приоткрывает двери в трагизм человеческой жизни. Ермолова — символ трагедии, но маски театра — отброшены, остаются в прежних набросках. Блажеевский как бы выходит из собственной „тени” — и проявляется как поэт философского, экзистенциального толка. На первый план выходит напряженное размышление о главном и сущем — о жизни и смерти, о том, как встретить „крайний срок для жизни, для судьбы, для лихолетья”. Трагизм восприятия бытия человека усиливается за счет особой, удивительной, врожденной зоркости, которая сродни зоркости зверолова: „И боль, как пес, присела у ноги. / И вместе мы выслеживаем Слово”.
Слово, выслеженное болью души, приобретает отчетливость нравственных смыслов, а начало лирического стиха — эпическую мощь зачина, заставляющую вспомнить тютчевское: <...> „Есть час…”, „Блажен, кто посетил сей мир…”.
Поэт прозревает себя глубоко живущим именно в этой традиции — он в той „очереди”, в которой рано или поздно оказывается „мыслящий тростник”, и находит свой, мужественный словарь века ХХ для выражения трагизма мира „в его минуты роковые” (он стал еще страшнее в сравнении с тютчевским): „<…> и у Бога / Бессмысленно просить за мир, увы, / Людей, исчезнувших из обихода / Без суеты и горестной молвы / В той очереди серой, как пехота, / Где ты стоишь, придвинувшись уже / К самой решетке, за которой бездна / Ревет, как зверь — в подземном гараже, / И просьба о пощаде бесполезна…”
Во времена советской литературы эти стихи были бы признаны пессимистическими, возможно, их даже не напечатали бы. Сегодня — напечатали, но, возможно, они останутся без сочувствия понимания с нашей стороны”.
Виктор Тополянский. Год 1921-й. Покарание голодом. — “Континент”, 2006, № 4 (130).
Подробное исследование циничного большевистского проекта с большим привлечением документов. Особо — об уничтожении Комитета по помощи голодающим.
Эдуард Успенский. Карлсон — это глюк? Беседовал Александр Шаталов. — “Огонек”, 2007. № 11.
“<...> — Вы ведь защищали переделкинский дом-музей Чуковского?
— Музей Чуковского отбивало много людей. Вот один эпизод. Я написал письмо Георгию Маркову, председателю Союза писателей СССР, о том, что музей надо сохранить. Он мне ответил: „Уважаемый Эдуард Николаевич, у нас много писателей в Переделкине. Если каждому делать музей, то это будет очень накладно. Мы сделаем общий музей для всех писателей”. Приходится ему отвечать: „Уважаемый Георгий Мокеевич, Вы ошибаетесь, только могилы бывают братскими, музеев братских не бывает, и о многих писателях, которые живут в Переделкине, забывают в тот же момент, как они покидают свои руководящие посты”. Больше он мне не писал. <…>
— У ваших книг бывают продолжения?
— Я написал смешную книгу „Бизнес Крокодила Гены”. „Крокодил Гена лежал десять лет у бассейна, ему в бассейн бросали денежки, и за десять лет набралось 10 тысяч долларов, а живет он в городе Простоквашинске” — так начинается книга. И вот вопрос: что делать с этими деньгами? Старуха Шапокляк предлагает их закопать в известном ей месте. Кто-то советует положить деньги в банк и получать с них проценты. А еще можно купить недорогого Рембрандта. Он звонит в Голландию и спрашивает, сколько стоит недорогой Рембрандт… В книге объясняется, что такое патент, кредитная карта… Многие юные бизнесмены могут начинать осваивать бизнес именно с этой книжки <…>”.
Елена Шварц. Говорят лауреаты “Знамени”. — “Знамя”, 2007, № 3 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Из выступления по случаю получения премии журнала по итогам 2006 года:
“<…> Аполлон Григорьев, будучи совсем маленьким, заступался за любимых крепостных, когда отец собирался их покарать за какие-то провинности. И вот когда малыш Аполлон в очередной раз спешил на помощь кучеру или няньке, взглянув в зеркало, он поймал себя на том, что проверяет — „достаточно ли вид у меня расстроен”. Это развило в нем, по его словам, „раннюю способность к подозреванию собственной чувствительности”. Но парадокс в том, что эта отстраненность нисколько не уменьшает глубины чувств. Вот это и есть артистизм — полная искренность, но при этом — отстраненный взгляд со стороны, сам актер и сам себе режиссер. Когда люди искреннее всего, они подозревают себя в неискренности, и преодоление этого подозрения тоже есть артистизм. Но оно неисцелимо.
Артистизм, может быть, самая глубинная черта русского космоса. Не будем говорить о художниках. Но мало кто из правителей мира сего, исключая, может быть, Калигулу, Нерона и Христину Шведскую, был так артистичен, как Иван Грозный, — прообраз русского интеллигента. Неврастеник, мучающий других, а больше себя, отказывающийся притворно или искренне от желаемого. Известный мудрец спросил бы — а не подозрителен ли в таком случае артистизм? Не связан ли всегда с жестокостью, порочностью и привлечением острых невзгод жизни? А вступивший с ним в спор возразил бы, что эти три свойства просто вообще неразлучны с человеком.
Как бы то ни было, все вышесказанное, собственно, означает лишь то, что я весьма признательна <…>”.
Составитель Павел Крючков.
SUMMARY
This issue publishes: “The Stranger ”, a novel by Anatoly Azolsky (the ending ). Also tales: “The Chiaroscuro Martyr” by Dmitry Bavilsky, “Mikhail Michman’s Memoirs” by Leonid Kostyukov, “The Way Elephants Die” — stories by Igor Alekseyev, as well as two stories by Andrey Bitov. The poetry section of this issue is made up of the new poems by Svetlana Kekova, Yury Kublanovsky, Anatoly Naiman, Sergey Stratanovsky, Bakhyt Kenzheyev and Maria Vatutina.
The sectional offerings are as following:
World Of Arts: “The Space of Picture and the Icon in Space” — an article by Tatyana Kasatkina comparing the icon with the West-European religious painting regarded as equally possible ways towards the ultimate reality.
Literary Critique: “Daniel Stein Case” — Sergey Belyakov, Mikhail Gorelik and Yury Maletsky polemize over the latest novel by Ludmila Ulitskaya “Daniel Stein, the Translator”.
