— Я тоже так думаю, панна Ольга, — вздохнул Пахол. — Только меня уж, верно, не будет на свете…
Пахол опять вздохнул. Потом он надел шинель. Они стояли друг перед другом. Время уже было прощаться. Но им надо было еще поговорить перед расставаньем. Только о чем же им говорить? Они молчали. Пахол озирался с тоской.
— Майор Фогельзингер, кажется, неплохой человек, — сказал Пахол.
— Он немец, Ян.
— Не все немцы — фашисты, — неуверенно произнес Ян.
— Где же они, эти немцы, которые не фашисты? Где они, Ян?
— В Германии. В армии тоже не все наци.
— Но они воюют, убивают и вешают, Ян!
— Дисциплина… — сказал Ян и вздохнул. Он вздохнул, думая о чем-то своем. Быть может, о том, что вот и он, чех Ян Пахол из Мукачева, вынужден подчиниться гитлеровской дисциплине. — Они солдаты, панна Ольга. Им приказывают…
— Но ведь у них оружие в руках, Ян! — вспыхнула Ольга. — Почему они не обратят оружие против гитлеровских командиров?
— Это восстание, — сказал Пахол. — Восстание сначала надо хорошо подготовить. Иначе оно обречено на провал…
— Все равно! — сказала с вызовом Ольга. — Все равно надо восстать! Даже если идти на верную гибель! Гибель станет призывом к еще большему восстанию. А так, слепо выполняя приказы, они становятся опорой Гитлера. И поэтому они несут ответственность за Гитлера. Любой солдат немецкой армии, фашист он или нефашист, несет ответственность за Гитлера. И вы, Ян, раз вы будете солдатом, тоже несете ответственность за Гитлера…
— Я не солдат, — сказал Пахол, — я пленный…
— Нет, вы солдат. Теперь вы гитлеровский солдат, Ян, раз на вас гитлеровский мундир.
Пахол вздрогнул.
— Это мой позор.
Он поник головою. Ольге хотелось подойти и приласкать его. Он стоял, опустив голову на грудь, и мял в руках фуражку. Он действительно не был солдатом.
— Я согласен с вами, панна Ольга, — тихо сказал Пахол. — Вы правы. Солдаты несут ответственность. Но в Германии есть гражданские люди! И среди них есть противники Гитлера. Но что они могут поделать? Не может быть, панна Ольга, чтобы в Германии не было оппозиции.
— Где же эта оппозиция, Ян? — Ольга заволновалась. — Смирилась? Покоряется Гитлеру и выполняет его приказы и программу? Эта оппозиция тоже несет ответственность за Гитлера!
— Люди терроризированы…
Пахол растерянно и смущенно озирался. Он не возражал Ольге, он только искал себе оправдания.
— Терроризированы и поэтому допускают гитлеровские злодеяния? — с вызовом спросила Ольга. — Значит, они виновны, Ян! Виновны потому, что допустили фашизм к власти в Германии! Виновны потому, что не пошли за немецкими коммунистами, которые поднимали против Гитлера весь немецкий народ!
Пахол молчал. Он озирался с тоской. Кажется, они не о том говорят. Перед дорогой, перед расставаньем надо поговорить о самом главном. О чем же? Нет, все верно. Это и есть самое главное!
— Это очень хорошо, панна Ольга, что вы так ясно мыслите, — сказал наконец Пахол. — Но вам от этого не легче.
— Легче, Ян!
— Если думать так, как вы, то, с вашего позволения, получится, что за Гитлера несут ответственность даже Англия и Америка, которые воюют с Гитлером. Они тоже допустили фашизм.
Ольга сказала решительно и твердо:
— Да, Ян, я думаю, что Англия и Америка тоже несут ответственность!
Пахол опустил глаза и едва слышно спросил:
— Может, вы, панна Ольга, считаете, что было бы правильно, если бы, к примеру, я воспользовался удобным случаем и на полном ходу пустил под откос машину с моим новым начальником, командиром батальона?
Ольга молчала. Она вся дрожала. Пахол устремил на нее пронзительный взгляд.
— Вы не отвечаете, панна Ольга?
— Думаю, что это было бы правильно, — тихо сказала Ольга. — Так же правильно, как если бы я убила майора Фогельзингера.
Пахол побледнел.
— Не делайте этого! — Голос у него пресекся. — Вы не солдат, Ольга. У вас дети!
— У вас тоже дети, Ян, — сказала Ольга. — У всех дети, Ян…
Они снова долго молчали. Нет, не долго, но часы на стене отстукивали секунды, и казалось, что долго. Ольга тяжело дышала. Пахол затаил дыхание. Он мял фуражку, уставившись на носки своих огромных бутсов. Потом поднял глаза на циферблат часов.
— Без четверти шесть, — сказал Пахол.
— Милый Ян, — сказала Ольга, — если бы вы знали, как я вам благодарна за все, за все…
Пахол затоптался на месте и загремел своими бутсами.
— Нет детей, — печально сказал он. — Как жаль, что дети ушли. Я хотел попрощаться с ними…
— Я поцелую их за вас, Ян, — сказала Ольга. Затем она подошла к Пахолу и положила ему на плечи руки. — Милый Ян, не надо быть гитлеровским солдатом! Можно поднять руки вверх и… или… — Ольга запнулась, Пахол тяжело дышал и молчал. — Идите, Ян, и помните, если вы… — От волнения у Ольги пересохло во рту, сердце у нее колотилось. — И помните, если вы решитесь и если что-нибудь случится, всю свою жизнь я отдам вашим детям и вашей жене, если она будет нуждаться в моей помощи…
Пахол совсем поник головою и молчал. Потом он прижал к губам руку Ольги.
Ольга вся трепетала, вся исходила слезами. Сердце ее переполнилось благодарностью и сочувствием к этому человеку, склонившемуся к ее руке. Она не хотела, чтобы он стал ее врагом… Крик рвался из груди Ольги, крик протеста.
Пахол оторвался от руки Ольги и, гремя бутсами, бросился из комнаты.
— Я должен еще попрощаться с панной Идой…
Ольга слышала, как Пахол прошел в кухню, как приник к замочной скважине, загремев лоханками, как гулко отдался в пустой кухне его голос. Она слышала, как глухо отвечала ему Ида. Потом бутсы Пахола загремели из кухни в переднюю.
Когда Ольга вышла в переднюю, Пахол остановился. Они снова стояли друг перед другом. Пахол торопливо сказал:
— Я к вам еще с одной просьбой, панна Ольга.
— Говорите, Ян!
Пахол замялся, затем, переминаясь, еле слышно проговорил:
— Может, вы, панна Ольга, будете так добры и подарите мне на память свою фотокарточку?
Краска проступила на его бледном лице. Он отвел глаза и не смотрел на Ольгу.
— Простите, — прошептала Ольга, ей стало так неприятно и горько, — у меня нет фотокарточки… — Она торопливо сняла брошку, которой закалывала платок на плечах, и протянула ее Пахолу. — Если хотите, Ян, возьмите на память вот это…
Пахол схватил брошку и торопливо спрятал в карман. Потом он вынул ту самую, похожую на старинный дагерротип фотокарточку с Маричкой и двумя детьми, которую он показывал Ольге.
— С вашего позволения, панна Ольга… я был бы очень счастлив, если бы вы… согласились взять себе на память…
— Но, Ян…
— У меня две, — сказал Пахол. — Мне останется другая.
Ольга знала, что другой фотокарточки у Пахола нет. И все же она взяла фотокарточку. Она не могла не взять ее: Пахол отдавал ей единственную свою драгоценность. Пахол отдавал ей все. Ольга взяла фотокарточку и держала ее перед собой, как книгу, которую надо прочесть. Это была книга жизни.
Пахол вспыхнул, но сразу побледнел.
— Без десяти шесть, — прошептал он. — Перед отъездом следует присесть, с вашего позволения, панна Ольга. У нас, чехов, такой обычай: перед отъездом минуту посидеть в молчании, чтобы все доброе садилось…
— У нас тоже такой обычай, — сказала Ольга.
Они вошли в комнату и присели.
Было тихо. Тикали часы на стене. За стеной у Иды слышался шорох.
Потом Пахол поднялся. Поднялась Ольга. Наступила минута прощания.
— Прощайте, панна Ольга, — сказал Пахол.
— До свидания! — сказала Ольга и улыбнулась бледной улыбкой.
— До свидания!
Они пожали друг другу руки — коротко, но крепко, по-мужски. Пахол тут же вскинул на спину рюкзак.
Бледный, он устремил на Ольгу полные страха глаза.
Ольга тоже смотрела на Пахола полными страха глазами. В руке она держала фотокарточку, как книгу, которую надо еще прочесть.
У Пахола перехватило дыхание, но он произнес:
— Поцелуйте детей, панна Ольга.
Ольга кивнула, потом наклонилась и поцеловала фотокарточку. Пахол со стоном круто повернулся и опрометью выбежал вон. Его кованые бутсы гулко застучали по кафельным плиткам площадки. Потом раздался торопливый топот шагов по лестнице.
Ольга стояла неподвижно, не шевелясь, она прислушивалась.
Шаги Пахола становились все тише. Вот он спустился на второй этаж, вот на первый, вот шаги прозвучали, затихая, на площадке у входа. И вот они внезапно смолкли. Пахол вышел во двор.
Ольга осталась одна.
Пахол уже не пленный. Пахол — солдат. Над ним тяготеет дисциплина. Он будет воевать за «великую Германию».
Пленные толпою прошли мимо Ольги — худые, измученные, обросшие, несчастные. Ольга видела их босые ноги на снегу. Она видела кровь.
