— Вы не доведете нас до ханского стойбища, — сказал Светозар одному из предводителей в турме, охранявшей пленных. — Если и дальше будете так кормить и поить, как прежде, ей-богу, не доведете. Не видите, начинается мор.
— Откуда знаешь? — стал все-таки разговаривать обрин.
— Я гиппократик, эскулап. Получил высшую науку в Константинополе, знаю: это начинается мор. А если пойдет он между нами, не пощадит и вас, воинов кагана.
Обрин смерил его пытливым взглядом.
— Действительно эскулап?
— Да.
— Так что, по-твоему, должны делать?
— На первое — отобрать и вести отдельной турмой всех, кто изнемог, а еще лучше оставить их в каком-нибудь Паннонском селении до выздоровления. Всем остальным надо давать только вареную еду и кипяченую воду.
— Хм, — хмыкнул обрин и злорадно улыбнулся. — Чего захотел — вареные блюда. Будто мы сами потребляем ее в пути. А вот отобрать… Отобрать заболевших можно, ты дело говоришь.
Огрел жеребца и погнал вперед, а на первом же отдыхе вечером позвали Светозара и сказали:
— Здесь задержимся. Будем отбирать немощных. Ты как эскулап отправишься в дальнейшем с ними.
Вот такая новость. С одной передряги выбрался, во вторую попал. Это же надо будет ходить за немощными, заботиться, чтобы дотянули до ханского стойбища. А как заботиться, когда под рукой нет ничего и в руках тоже ничего? Только и помощи будет, что совет: там не пейте, того не ешьте. Пока сам не приобретет ее, немощь, бродя между немощными. Да, если это не просто лихорадка, а мор, так и будет.
Но на другой же день убедился: его не связали теперь с другими, теперь он может воспользоваться первой попавшейся возможностью и убежать.
Нырнул в эту мысль, будто в сон соблазнительный, и прогнал от себя страхи. Ей-богу, так и поступит. За слабыми, опутанными немощью, как надежными узами, меньше бдительности, не такая многочисленная охрана, поэтому воспользуется этим и убежит. Первой же ночью, при первой более-менее благоприятной возможности.
К счастью и удивлению, удостоверился: на этих паннонских долинах нет обров, здесь живут славяне селениями.
— Вы — склавины? — поинтересовался у одного, когда поил дальше от колодца пленных, и принимал из его рук отлитую в бадью воду.
— Словены, молодец. А ты кто, по-нашему говоришь?
— Из антов я, славянин, как и вы.
— Ой, как же между ромеев попал?
— Учился у них. Возвращался после науки за Дунай и попал в этот омут, именуемый ратным походом. Вот теперь приходится делить судьбу пленного у обров. Слушай, — понизил голос. — Ты не спрячешь меня, когда настанет ночь, и я избегу бдительного ока обрина?
— Кроме хижины, не могу нигде схоронить, достойный родич. Впрочем, — спохватился, — загон еще, овцы в загоне. Притихнешь среди них и пересидишь, пока уйдут. Я умышленно не буду выгонять их рано.
— Спаси бог. Так и поступим.
Возился с немощными, а приглядывался в обрел: где они, за кем следят и следят ли. К несчастью, некоторые из тех, что едва дотянули до ночлега ноги, позвали Светозара и попросили: «Спаси, достойный молодец. Дальше не имеем силы идти».
Хотел сказать: «Как же я избавлю вас люди, когда вы вон какие слабые и обессиленные, а я ничего не имею такого, что могло бы пособить вам?» Но не сказал, наоборот, успокоил: он пойдет сейчас к людям и расспросит у них, нет ли поблизости трав, которыми можно было бы побороть моровую язву, что осела в животе и вызвала немощь. А пообещав, не мог забыть, пошел к тому же словену, который принимал у колодца воду, и спросил, знает ли он такую траву — конский щавель.
— Да, — не задумываясь, кивнул словен.
— И есть здесь, вблизи селения?
— По проселкам и в оврагах есть.
Далее не помышлял о бегстве. Дождался рассвета и пошел к предводителю охраны, стал умолять его, чтобы задержался на день: он, эскулап, узнал от людей здешних: вблизи есть травы, которыми сможет вылечить немощных. Пусть позволит достойный предводитель пойти и собрать их. Когда это случится, мор будет преодолен.
Обры переминались, видно, им не терпелось идти дальше. Но и угроза моровой язвы пугала. Так, помявшись, позволили эскулапу последовать в селение и собрать то, что хотел.
Тех, изможденных до крайности, не спас уже: они простились с жизнью до того, как Светозар успел собрать травы и изготовить из нее свой отвар. Зато более сильным, кого мор не взял еще слишком, отвары из конского щавеля, собранные, кстати, щедро, полный воз, мало-помалу стали возвращать силу, а с силой и уверенность: этот эскулап — молодец с понятливостью, с ним не пропадут. Говорили это ему, говорили это и обрам, и теми речами другую утвердили в Светозаре мысль: ему нельзя бежать и оставлять их на произвол судьбы. Ибо есть сын и ученик Гиппократа, клялся быть верным его учению. Как же может не быть теперь с ними, изменить людям, их надеждам и уйти? Разве способен будет жить, потом на свете и иметь утешение от того, что живет?
Толпа пленных, отправилась долинами Паннонии, добралась же, благодаря стараниям эскулапа Светозара, до определенного аварскими предводителями лагеря — глубокого оврага на том же, паннонском берегу Дуная. А среди тех, которые гнали к переправе близ Сингидуна противоположным, ромейским берегом и не считались с мором, смерть надежно махнула косой, да так, что и самих аваров задела.
Каган узнал о том от гонца, которого послали в стойбище от переправы.
— Беда, Ясноликий! — упал гонец к ногам. — Турмы твои, сынов твоих-наследников одолевает мор! Баян не подпрыгнул, пораженный, ибо не пошевелился даже восседаючи на столе. Только лицом схолонул заметно и глаза сузились до предела.
— Где они?
— У Сингидуна, по ту сторону Дуная. Тарханы спрашивают, как быть: вести турмы и пленных, что при турмах, через Дунай или подождать, пока успокоится язва?
— Что ты мне про язву и переправу! — вскипел гневом и поднялся. — Говори, что с турмами с сыновьями? Как сильно поразила моровая язва, только одолевает, или одолела многих?
— Одних только одолевает, других уж одолела, достойный. Среди них несколько твоих сыновей.
— Кого именно?
Гонец заколебался: говорить или не говорить? У кагана — это все знают — немало их. Если считать только тех, что имеет от законных жен, пальцев на руках и ногах не хватит. А еще у него вон, сколько наложниц и у каждой по несколько их, рожденных от слюба с Ясноликим. Но знал гонец и то, что среди многих есть дети кровные и наикровнейшие, каганова опора и надежда. Что если среди семи, которых забрала язва, объявятся и родные ему? Гнев великого Баяна не знает тогда границ, а в гневе он на все способен.
— О, мудрый и милостивейший среди милостивых! — нашелся, наконец, гонец. — Пощади меня, бестолкового. В скорби и спешке не расслышал и не узнал, кого из сыновей твоих постигла смерть. Одно знаю: семь их забрали.
— Дандоло, Икунимон живы?
— Эти живые. Дандоло, Икунимона, брата Калегула видел. За других не знаю.
— О, Небо! — Баян переступил ползающего у его ног гонца и пошел твердой поступью к выходу. Вероятно, намеревался сесть на жеребца и скакать в ту сторону, где Сингидун и переправа при Сингидуне, но быстро одумался и круто повернулся к верным.
— Скачите кто-нибудь к переправе и узнайте, кого из моих сыновей забрал мор. Предводителям турм скажите: ни турмы, ни пленных через Дунай не переправлять. Пусть ведут всех в верховья Саввы, переправятся там на наш, аварский, берег и встанут лагерем. Авары — своим, пленные — своим, и пока не убедятся, что погасла язва, лагерей не покидать. Слышали, что сказал?
— Слышали, предводитель.
Все-таки изрядно был смущен тем, что принесли из-за Дуная. Ходил просторно перед палатками и метал молнии. То злился неизвестно на кого, то умолкал и лишь взгляды яростные бросал на встречных.
— Где тот, что принес нам эти злые вести? — остановился и спросил первого, что попал на глаза.
— Проводили вместе с твоими гонцами, Ясноликий.
— Хорошо сделали. Палатку эту сломать и сжечь, поставить другую и в другом месте. Ни одного из тех, что прибывают из-за Дуная, далее переправы при стойбище не пускать. Слушайте их на расстоянии десяти степеней и поворачивайте назад. Кстати, где эти турмы, которые шли паннонским берегом Дуная?
— Пошли по стойбищам.
— Проклятье! Среди них были пораженные язвой?
— Не слышали такого. Они заранее отобрали слабых и оставили их до ухода отдельной турмы.
— Это полбеды. Там, при язвленных, пусть остается и турма. Остальные пленные где?
— В овраге за Берестовой рощей.
— Убрать, и немедленно. Ближе, чем на сотню стадиев к стольному стойбищу никого не подпускать!
Не стал ждать, пока сломают и поставят новый шатер. Сел на жеребца и отправился в степь. Как надолго, никто не знал, даже те, кому положено ведать. И куда — тоже оставалось засекреченным. А вернулся — ничего утешительного не привез. Стойбищу велено было принять траурный вид и готовиться к почтению умершим.
