Так и Мартину сказал: «Гонцов шли к горе Эммы». А когда прибыл, и расположился, и осмотрелся, отоспавшись в палатке, не мог не похвалить себя: это то, что надо! Позади вон горы, а в горах зверя всякого, дичи. Охота — его давнее, выверенное за годы утешение. Как не воспользоваться случаем и не быть благодарным случаю за подаренную возможность погулять в горах. Во-первых, утешит себя привольем и досугом, а во-вторых, будет повод собрать веселую компанию, поговорить за трапезой. Не все же посольства и сечи, естеству человеческому и досуг вон как нужен.
Стоило было провести их, ловы и застолья, как «не имел уже и спины». И дней не считал, купаясь в вине и утехах, и о походе и об аварах забыл. Тем более, что и Мартин долго не напоминал о них. Где-то что-то говорили, правда, когда возвращался с гор, однако мелкое и ничтожное. Единожды только и задумался, не стоит ли прислушаться к совету, когда кто-то из стратегов заметил: «Предводитель, мы теряем момент, который может впоследствии не повториться. Так как даем кагану возможность собраться и быть сильным в походе против нас. Может, следовало бы ударить по нему, пока турмы рассеяны, а страх, что нагнал на него Мартин, сидит еще в пятках?» Задуматься задумался, а вынести справедливые выводы из этого не счел нужным. «Маркианополь, — сказал советникам, — мощная крепость, кагана за теми стенами не так просто взять».
Утешил ли советников, не ведает. Себя, наверное, утешил, ибо снова отправился в горы, гонялся за зверем, делил со стратегами застолье после охоты. Пока не грянул гром. Мартин не гонцов послал уже, а сам посетил одним вечером и забил тревогу: каган оставил Маркианополь, похоже, что направляется в горы, прямо на ромейский лагерь.
— Сколько же у него турм? Какова его сила?
— Точно не знаю, а чтобы померяться с нами, думаю, хватит. Ибо не только тех ведет, что носились по Мезии, из Паннонии тоже позвал.
Коментиол побледнел на лицо и не замедлил предъявить Мартину свое недовольство.
— И ты только сейчас говоришь мне про это? Почему раньше не сообщил? Почему сам не встал на пути идущим из Паннонии, позволил им соединиться с каганом?
— Потому что узнал тогда уже, когда были под Маркианополем. Кто мог знать заранее, что будут идти?
«Проклятье! Как же это могло случиться? Баян давно позвал помощь из Паннонии или теперь уже успел позвать?»
— Ты уверен, что идут на нас?
— Если бы шли в Паннонию, давно свернули бы на другой путь.
— Через реку не переправились еще?
— Нет, хотя и недалеко уже от нее. Я повелел своим когортам встать там заслоном, на месте возможной переправы, и рубиться.
— Разумно и все же этого не достаточно. Мы успеем еще перейти на противоположный берег?
— Почему нет? Хотя поспешить и не помешает.
— Тогда так и сделаем. Занятые тобой позиции усилят мои когорты. Каст переправится где-то в стороне от нас и обров на противоположный берег — по одну и другую руку. Если получится так, как мыслим, и обры увязнут в настоящей сече, ударим на них с одной и с другой стороны. Удар тот будет неожиданным и посеет страх, заставит аваров отступать, а с теми, что будут отступать, справимся и меньшими, чем у нашего супостата, силами.
Выведники заранее доложили Баяну: ромеи засели по другую сторону реки, сделали завалы и ждут, когда он пойдет на них. Этого надо было ожидать и все же холодом повеяло, когда услышал. Легкой победы над такими, засевшими, не будет. Перед рекой и на реке встретят стрелами, там, на завалах, — мечами и копьями. А еще и конные есть где-то… Нет, нужно сначала узнать, какая перед ним сила, а уж тогда решаться на что-то. Правду говоря, его турмам не привыкать навалом идти на супостата и преодолевать его силой, а уж было время и возможность убедиться: хитрость всегда надежнее силы и крови требует меньше.
Недолго колебался аварский предводитель, повелел разбить против ромеев лагерь. Пока был там где-то, у переправы, сзади успела вырасти великоханская палатка, рядом с ним встали и другие палатки. Забегали, засуетились, ясное дело, и те, что угождают кагану. Но чем-то недоволен он вернулся от реки. Еще до того, как зайти в палатку и сесть в палатке, какая-то муха укусила его. Подошел, осмотрелся и возмутился, а возмутившись, набросился на всех — и тех, которые ставили палатку, и тех, что сопровождали.
— Ослы неотесанные! Куры безмозглые! — кричал, выкатив глаза. — Где вы поставили палатку? Не знаете разве: из шатра должно быть видно все поле боя. Все, и то, где стоят наши турмы, и то, где стоят ромейские легионы.
— Где найдем такое место, когда наш берег низменный?
— Так зачем ставите? Зачем, спрашиваю?
Метал громы и рыскал глазами, видно, искал место, на которое можно было бы показать, как на выгодное, а поскольку не находил такого, еще больше злился. Наконец сел на жеребца и поскакал в ту сторону, где турмы. К палатке не вернулся уже, другие подъехали и сказали:
— Ясноликий повелел сниматься и отправиться вон в тот лес.
— Так, может, стоит дождаться ночи?
— А это не ночь? Пока сломаете палатки и сложите все, что при палатках, в телеги, кромешная тьма будет. Каган, чтобы знали, поэтому и начинает с вас, все остальные действительно уходят ночью.
Когда и куда уйдут из леса, для всех, кроме Баяна, осталось тайной. Вероятно, удостоверился предводитель: ромеи имеют своих послухов в его лагере; все, что задумывает, если не в тот же, то на следующий день становится достоянием супостата и предваряется. Поэтому и решился: чтобы перехитрить Коментиола и явиться перед ним неожиданно и негаданно, утаить свои намерения. Только там, в лесу, и перед самым походом скажет тарханам: идите туда и сделайте это. А уж как пойдут (опять-таки тайно) послухи ромейские не успеют выйти из лагеря и предупредить своих. То без сомнения, то наверняка.
Изрядно уверовав, видимо, в непогрешимость своих намерений, радовал себя уже надеждою: на этот раз не ромеи его, а он заманит ромеев в перевесище. А случилось же противное: там, куда он отправил в темный вечер свои турмы стоял наготове и ждал удобного момента легион Каста.
Как случилось, что его никто не присмотрел перед этим, про то так же никто ничего не мог сказать. На умиротворенные будущим преимуществом и потому доверчиво беспечные турмы его посыпались тучи стрел. Неожиданность встревожила передних, передние развернули коней (по крайней мере, кто мог еще развернуть) и не стали ждать, что скажут предводители, погнали в обратный путь. Отчего, не все и не сразу поняли. Так получилась сутолока, а сутолока добавила всем страха, а страх — желание: рви копыта и беги, пока не поздно. Тем более, что оттуда, от леса, слышались уже призывные трубы — сигнал всадникам настигнуть супостата и взять на меч и копье.
Кто будет допытываться в такой потасовке, что делать. Бежали, куда видели. Одни — за предводителями, другие — всего лишь за теми, кто видели перед собой простор и надеялись: он спасет, если воспользуются темнотой и уйдут от погони.
Среди всех прочих бежали и верные, а между верных — и он, Баян. Единственное, что успел понять: таких перепуганных следует удержать, и дать какой-то порядок должен. Не будет порядка — будет еще хуже, нежели произошло. Ромеи ничего не делают наполовину, они, когда замышляют что-то, то замышляют с дальним прицелом. Турмы ведь прут в противоположную сторону, до противоположного леса. Что если и там — свои перевесища?
Из кожи лез, чтобы вырваться вперед, то и делал, что повелевал верным:
— Станьте во главе турм и отверните их от леса, к которому стремятся. Там — очередная ловушка. Не в лесу — в поле наше спасение.
Дошел его клик-взывание к турмам или турмы сами боялись теперь леса, как огня, и на клич обратили внимание, и за теми, которые вели вперед, пошли. Вот только не досчитались многих, когда рассвело. Разбежались в страхе перед ромеями по ближним и дальним полям, по оврагам и котловинам, лесам и перелескам. Это придало Баяну неприятностей, а неприятности вместе с позором, потерпевшего через собственную несообразительность, и совсем туманили ум.
— Как это могло случиться? — кричал на верных.
— Ночь была, предводитель. Могли ли видеть всех и повелевать всем?
— Вы никогда ничего не видите. Скачите во все концы, как знаете, так и действуйте, а турмы должны быть при мне. Все и немедленно! Не все потеряно. Я еще покажу им, — кивал на ромеев, — истинную ратную уловку. Баяна захотели перехитрить. Вот видели? — показал нагайку.
Что задумал, только он знал. А что-то задумал, когда хвалился. Потому что похвальбу от него редко слышали. Отмалчивался, и повелел действовать, и следил, чтобы те, что выполняли его волю и осуществляли задуманное, поступали так, как задумал. Сейчас уже не узнавали Баяна. И говорил больше, чем когда-либо, и на месте не мог усидеть. Неужели позор, постигший дважды подряд, допекал так?
