столько препятствий, когда я снова хочу стать немцем? Мориц Райнке. Да, таким я родился. Нет, теперь я уже другой. Но я хочу вернуть свое имя. Как потерянную собственность. Почему вы его не уберегли? Я не умер.
Ваше имя все еще здесь, говорит чиновница. Но вы должны доказать, что оно ваше. Иначе каждый так может сказать.
* * *
Поэтому он ищет того единственного человека, который хранил его вещи, когда он ушел на фронт. Фанни живет в Трептове, в том же доме, где раньше находилась прачечная ее родителей. Адрес указан в телефонной книге Восточного Берлина. Она до сих пор носит свою девичью фамилию. Циммерманн.
* * *
На самом деле он ищет что-то большее, не только свидетельство о рождении. Он хочет снова увидеть Фанни. Подхватить ту нить, которую потерял. Его терзает совесть. А может, он чувствует, что совершил ошибку. Может, он воображает, что получится перед ней извиниться, и если она одна, то начать все еще раз, заново. Я себе представляю это так: Мориц стоит возле дома Фанни. Мориц с гвоздиками в руках. Мориц слушает музыку Аниты из окна. Мориц находит плашку звонка с фамилией и боится нажать на кнопку. Мориц снимает шляпу и проводит рукой по волосам. Затем он берет себя в руки и звонит. Когда Фанни открывает, они не узнают друг друга. Их разделяют почти девятнадцать лет. Он говорит что-то банальное, типа: «Это я. Мориц».
Для нее это как гром среди ясного неба.
Она списала его со счетов. Объявила его мертвым.
Она не хочет его видеть. Она не хочет возвращать чувства, которые он пробуждает в ней. Ее гнев. Ее разочарование. Остаток ее любви. Она хочет избавиться от него, но тут из своей комнаты выходит Анита.
– Кто это? – спрашивает она.
Прежде чем Фанни успевает встать между ними, он уже видит ее.
– Добрый день, – говорит Мориц.
– Добрый день, – говорит Анита.
Фанни захлопывает дверь.
* * *
Я вижу, как он спускается по лестнице с поникшим букетом в руке, как оглушенный. Он не сразу понимает размер своей вины. Возможно, лишь когда возвращается в западную часть города. Он считает годы, видит перед собой лицо Аниты и понимает, какой тяжестью легло его предательство на Фанни. Какую цену ей пришлось заплатить за его отсутствие. Как глупа была его надежда, что он сможет продолжить ту давнюю историю. Сколько времени было потеряно. Если эта девушка – его дочь, то он пропустил самые важные годы ее жизни. Она никогда не сможет видеть в нем отца. Никогда уже не будет так, как было с Жоэль.
Внезапно он вспоминает о Викторе – какое отчаяние, наверное, тот чувствовал. Когда твоя собственная дочь живет в другом доме.
* * *
Как мог жить Мориц с этим знанием? Хотел ли он вообще жить дальше? Это было для него крушением? Он сломался? Возможно, именно в этот момент потерянности некто нашел его. Этот некто предстал перед ним его единственным другом. Спасательным кругом. Некто предложил бездомному новую жизнь, безымянному – новую личность, неимущему – деньги.
* * *
– Ты думаешь, в Германии его завербовал Моссад? Я не могу в это поверить. У Элиаса нет доказательств.
Жоэль садится в автобус, не ответив мне. Во время поездки в Монделло она молчит, а под конец говорит:
– Это не невозможно.
– Зачем им мог понадобиться такой человек?
– Он не похож на еврея. Но он принял иудаизм. Значит, верен Израилю. У него есть дочь в Израиле. Им не нужно никого тайно ввозить в Германию, он уже сам туда отправился. Не нужно придумывать легенду, его имя настоящее. Он незаметен. В качестве фотографа может всюду проникнуть. Ему нужны деньги для нового старта. Идеальный кандидат.
Я потрясена. Мир тайных служб находится за пределами моего воображения. Но если я чего-то не знаю, это не означает, что оно не существует. Это объясняет, почему он разорвал контакты с Жоэль, – у него новая личность. Только старое имя оставлено, как пустая оболочка, как маскировка.
– Зачем Моссаду нужны были люди в Германии? Выслеживать старых нацистов?
– В конце шестидесятых… в те годы гораздо важнее были арабы. Политика на Ближнем Востоке, торговля оружием, терроризм…
– Зачем Мориц на это пошел?
– Чтобы не потерять себя. Принадлежать к чему-то. Снова стать полезным.
– Но ты только что сказала Элиасу, что это невозможно.
– Это более чем возможно, – серьезно говорит Жоэль.
* * *
Возле виллы нет ни одного полицейского. Только желтая оградительная лента вокруг гаража развевается на ветру. Тем не менее я чувствую себя сквоттером, когда Жоэль отпирает дверь и мы проскальзываем внутрь. В доме стоит напряженная тишина, и кажется, будто где-то на заднем плане происходит нечто, о чем мы даже не догадываемся.
Жоэль поднимает на кровать свой чемодан на колесиках. Расстегивает молнию и роется в фотографиях, пока не находит то, что ищет. Цветной снимок среди множества черно-белых. На нем плотная толпа на еврейском кладбище в Израиле. Офицеры, солдаты и гражданские лица. Почти государственные похороны. Резкий солнечный свет.
– Это я. – Жоэль указывает на женщину-солдата, стоящую на краю, как будто она вот-вот выпадет из общей картины. Короткие волосы под беретом. Черные солнцезащитные очки.
– Когда это было?
– Летом шестьдесят седьмого. Вот! – Она указывает на мужчину на заднем плане. Серый костюм, светлая кожа, на нем солнцезащитные очки; больше ничего не разобрать. – Вот он. Я точно помню… подожди, может быть, есть фотография получше…
Она ищет и достает фотографию, на которой изображен тот же мужчина, теперь на переднем плане, обрезанный сбоку. Его шея изъедена шрамами, вплоть до скулы. На первый взгляд это похоже на бородавки, но, возможно, это плохо зажившие шрамы. Осколочные ранения. Крокодилья кожа.
– Он пожал мне руку, как будто хорошо меня знал. Но его никто не знал. Он был мне отвратителен.
– Чьи это были похороны?
Глава
38
Чтобы учесть альтернативную точку зрения, ты должен учитывать альтернативную версию себя.
Джонас Каплан
Хайфа
Когда Морис прибыл в аэропорт Лод, Жоэль сначала не узнала его среди пассажиров. Говорят, через семь лет в организме человека нет ни одной прежней клетки. С момента их расставания прошло почти восемь. Морис похудел, почти исчез. Только глаза остались прежними. Ясный и прямой взгляд. Он сразу узнал Жоэль, хотя она изменилась еще больше, чем он. Она стала женщиной. И солдатом. Всего несколько дней назад она, согнувшись, сидела в танке, ехавшем по Синайской пустыне. Она была совершенно выбита из равновесия. Страх смерти,
