Кембриджский университет (подобно Оксфордскому) в этом смысле представляет собой нечто иное. Это прежде всего 23 автономных колледжа, которые играют в его структуре неизмеримо большую роль, чем существующее параллельно деление на факультеты. Именно колледжи, которым – как и публичным школам – присуща негласная градация, деление на более престижные и менее престижные, осуществляют набор студентов, то есть продолжают дело их социальной классификации. Именно колледжи служат центрами всех форм корпоративной жизни, то есть воспитательного воздействия на студентов. Факультеты, как общеуниверситетское начало, стали в послевоенные годы играть более заметную роль в учебно-педагогической деятельности колледжей. Однако видеть разделение труда между ними в том, что факультеты занимаются преподаванием, а колледжи – воспитанием, было бы неверно. Дело в том, что в отличие от прочих «краснокирпичных» университетов Оксфорд и Кембридж имеют общую своеобразную черту – систему личных наставников, своего рода научных руководителей, персонально прикрепленных к каждому студенту. Эта дорогостоящая, недоступная для «краснокирпичных» вузов система осуществляется не факультетами, а колледжами (хотя в роли наставников выступают профессора и доценты факультетских кафедр). Скажем, чтобы подобрать личного наставника для студента, изучающего китайскую философию, колледж договаривается с факультетом востоковедения. Причем плату за каждую встречу со своим подопечным этот научный руководитель получает именно от колледжа. Таким образом, студент Оксфорда или Кембриджа ходит на факультет слушать лекции, а сверх того отрабатывает каждую тему на индивидуальных занятиях в колледже, представляя наставнику письменные работы и подробно обсуждая их содержание. Словом, точнее будет сказать, что факультеты занимаются деятельностью преподавателей, в то время как заботу колледжей составляют и воспитание, и успеваемость студентов.
Во всех формах университетской жизни, и, прежде всего, разумеется, в спорте, который играет в Оксфорде и Кембридже, пожалуй, не меньшую роль, чем в публичных школах, студенты прежде всего отстаивают честь своего колледжа. Быть членом команды, выигравшей первенство университета по крикету, или попасть в состав сборной восьмерки для ежегодной регаты гребцов Оксфорда и Кембриджа – это факт в биографии, который значит подчас для будущей карьеры не меньше, чем оценки на выпускных экзаменах. Нетрудно видеть, что роль колледжей в структуре Оксфорда и Кембриджа во многом схожа с делением публичной школы на дома. Здесь подобным же образом насаждается корпоративный дух, инстинктивная манера делить людей на своих и чужих. Здесь продолжается воспитание классовой верности. Основы ее закладываются как верность своему школьному дому в Итоне или Винчестере, закрепляются как верность своему колледжу в Оксфорде или Кембридже, чтобы перерасти затем в верность своему клубу, своему полку, своему концерну, своей парламентской фракции.
Формируя характер и мировоззрение будущих правителей страны, «фабрики джентльменов» используют те же методы, что и публичные школы. Но сверх того Оксфорд и Кембридж имеют одну своеобразную особенность, которая еще разительнее раскрывает их роль в воспроизводстве правящей элиты. Речь идет о дискуссионных клубах, специально предназначенных для того, чтобы со студенческой скамьи прививать студентам навыки профессиональных политических деятелей. Такими дискуссионными клубами являются в Оксфорде и Кембридже студенческие союзы, которые не имеют ничего общего с аналогичными организациями в других английских вузах. Во всей своей деятельности – от выборов руководящих органов до процедуры дебатов и голосования – студенческие союзы полностью имитируют палату общин британского парламента.
Как использовать соперничество колледжей, чтобы устранить личных соперников, как блокироваться со слабым против сильного, как идти на открытые компромиссы и закулисные сделки – все эти приемы и методы предвыборной борьбы на полном серьезе постигаются здесь на практике. Мало, однако, удостоиться избрания в президенты студенческого союза. Надо успешно провести дебаты, подобрать для них такие темы, чтобы каждый выдвинутый тезис было легко защищать, а оппозиции трудно его оспаривать. Темы еженедельных дебатов могут быть самыми различными. Например: «Правильна ли нынешняя политика Лондона в Южной Африке?» или «Что важнее для общества: универмаг “Маркс и Спенсер” или философия Маркса и Спенсера?». Дискуссию по такому вопросу нередко открывают специально приглашенные из столицы видные политические деятели (выступать в студенческом союзе Оксфорда и Кембриджа считается весьма почетным). Студенческие дебаты, в ходе которых каждая из сторон отстаивает свои и парирует чужие аргументы, завершаются полным подражанием парламентскому ритуалу: голосующие «за» выходят из зала в одну дверь, голосующие «против» – в другую. Если за срок своих полномочий президент сумеет выиграть большинство организованных им дебатов, это считается куда более важным залогом успеха его будущей политической карьеры, чем диплом с отличием. Дискуссионные клубы Оксфорда и Кембриджа учат будущих членов правящей элиты отнюдь не маловажному искусству полемики: способности сочетать эрудицию с находчивостью, умению стройно и убедительно излагать свои аргументы и парировать доводы противника.
Мне довелось однажды беседовать с президентом студенческого союза Кембриджа. Он безукоризненно, без малейшего замешательства реагировал на сложные, даже каверзные вопросы, держал себя непринужденно, но с достоинством. И хотя в его поведении не было ничего напыщенного, ничего нарочитого, почему-то осталось чувство, что это студент театрального училища, играющий роль премьер-министра. Впрочем, разве должно было быть иначе? Ведь передо мной был конечный продукт изощренной, отлаженной столетиями системы выращивания лидеров. Диплом Оксфорда или Кембриджа – это не столько свидетельство определенных знаний, сколько клеймо «фабрики джентльменов». Старые университеты – это заключительный этап отбора, пройдя который человек на всю жизнь приобщается к правящей касте, чувствует себя окруженным «сетью старых друзей».
Однажды я дерзнул завести речь об элитарности традиционного английского образования в одном из лондонских клубов. Утопая в глубоких кожаных креслах и окутывая себя облаками сигарного дыма, мои собеседники со «старыми школьными галстуками» и соответствующим выговором развили в ответ свою теорию, основанную чуть ли не на дарвинизме. Да, признавали они, Оксфорд и Кембридж все чаще критикуют за то, что эти университеты не уделяют должного внимания естественным наукам; что они копаются в мертвом прошлом, вместо того чтобы заниматься живым настоящим; что они мало готовят человека к практической работе по конкретной специальности; что они переоценивают значение спорта; что, наконец, они недемократичны. Но можно ли винить скаковую лошадь за то, что она отличается от ломовой? Она просто принадлежит к другой породе, доказывали мне рассудительные джентльмены, потягивая из хрустальных бокалов старый шерри. Англичане, продолжали они, по природе своей селекционеры. Во всем – будь то розы, гончие или скакуны – они прежде всего ценят сорт, породу и стремятся к выведению призовых образцов. А каждый селекционер знает, что особо выдающихся качеств можно достичь лишь путем отбора, то есть за счет количества. Вырастить из всех лошадей породистых скакунов нет возможности, да нет и нужды. Точно так же нет необходимости делать все вузы похожими на Оксфорд и Кембридж. Публичные школы и старые университеты заняты выведением особой человеческой породы – людей, способных управлять страной. Цель эта уже сама по себе предполагает селекцию, отбор. А как можно совместить избранное меньшинство с разговорами о равенстве для всех?
