— Это кто из них?
Никита показал на профессора Минца.
— Вы, молодой человек, — усмехнулась тогда Ванда, — на самом деле дурак. Потому что профессор Лев Христофорович Минц не только законная гордость нашего города, но и гордость мировой науки. Он не в состоянии нести псевдонаучную чушь, потому что его кандидатура сейчас в третий раз рассматривается Нобелевским комитетом и лишь интриги завистников не дали ему получить заслуженную премию в позапрошлом году.
— Чего же он здесь обитает? — ухмыльнулся Никита Борисович.
— Это особый разговор, — ответила Ванда. — Могу только сказать, что и весь наш город настолько же уникальное явление в Галактике, как и Лев Христофорович.
— Разумеется, — вежливо улыбнулся Никита Борисович, не скрывая некоторого, очень легкого и простому человеку незаметного презрения и к городу, и к Минцу, и лично к Ванде Казимировне.
А зря он это сделал! Не заслужили они такого к себе отношения. И если бы Никита Борисович, милый человек, смог поглядеть в свое будущее, то от язвительных взглядов он бы наверняка отказался.
— Как хотите, — заметила Ванда Казимировна, которая поведение собеседника оценила на два с минусом, и пошла к друзьям, чтобы откушать шашлыка.
Постепенно солнце ушло за вершины деревьев, жара спала и превратилась в парное молоко, облака порозовели, купальщики стали собираться по домам.
Неудивительно, что заинтересованный Никита пошел за Минцем и таким образом попал во двор скромного двухэтажного деревянного дома № 16 на Пушкинской улице. Он выяснил, что Удалов поднялся к себе на второй этаж, а профессор Минц пошел в квартиру на первом этаже.
Так как в глубине души молодой человек уже замыслил некоторое преступление, он не стал светиться, не подошел к столу, за которым соседи Удалова играли в домино. Лишь подивился тому, что игроки сидят на таких низких скамейках, что коленки до носов достают. Он решил, что это, наверное, национальный обычай гуслярцев, а то был не обычай, а необходимость. За много лет могучие ноги домино-стола постепенно углубились в землю по крайней мере на метр, с такой силой били по ним игроки. Вот пришлось вколотить в землю и скамейки, а то играть неудобно.
Никита пришел домой, то есть в теткину еще не проданную комнату, и уселся в углу, даже телевизор не стал включать.
Он был внутренне напряжен, как тигр, который выслеживает трепетную лань, или охотник Дерсу Узала, который выслеживает тигра.
Он дожидался темноты и лихорадочно думал. Если старик профессор и в самом деле нашел средство, как определять завтрашние наклонности людей, а потом выращивать их до нужного состояния за три года, то для умного человека открываются перспективы. Но чтобы их открыть, нужно получить от толстого старикашки две вещи: во-первых, способ определять в детишках будущие специальности, а во-вторых, средство, чтобы выращивать их быстренько в нужном направлении.
Но что для этого следует сделать?
Конечно, первым побуждением Никиты Борисовича был грабеж. Я забираюсь к нему в кабинет, благо, и решетки этот тип установить не удосужился — видно, ждет, что ему через окно Нобелевку вручат, — и вытаскиваю все записки, а потом привязываю профессора к стулу и колочу его стамеской по челюсти, пока он не скажет, где средство лежит.
Но по здравом размышлении Блестящий отказался от первоначального плана.
Слабым место в нем было то, что он мог легко провалиться.
Тем более что стамеской наш герой пользовался только в воображении, а так был вполне цивилизованным и даже робким негодяем.
Надежнее всего пойти по пути наименьшего сопротивления со стороны Минца. То есть заставить его расстаться с тайной так, чтобы он сам не сообразил, что расстался.
Придя к такому решению, Никита Борисович немного поспал, а потом отправился в хорошую по нашим временам гуслярскую городскую библиотеку, где выписал все нужные книги по генетике, психологии детского возраста и биологии.
Он отложил первую встречу с ученым на неделю, за которую, будучи человеком неглупым и кое-как образованным, прочел немало чужих трудов и выучил множество иностранных слов.
В следующую пятницу он с раннего утра следил за профессором Минцем.
Сначала пошел за ним в булочную, потом на почту, постоял в очереди в сберкассу и окончательно настиг Льва Христофоровича, когда тот со свежими газетами в руках уселся на лавочке над рекой Гусь и принялся за чтение.
Никита Борисович сел на ту же лавочку и тоже стал читать газету.
Подходящий момент наступил, когда мимо них пробежала небольшая стайка воспитанников детского сада, которых руководительница почему-то привела на тот обрыв.
Глядя на спины детишек, на белые панамки, Никита Борисович как бы случайно, как бы бесконтрольно произнес:
— Странно наблюдать это невооруженным глазом.
Минц не обратил внимания. Он читал о событиях в Афганистане.
— Дети, дети, — громко вздохнул Никита. — Какие они разные!
Минц кивнул, но не ответил.
— А вы как думаете? — Никита перешел в наступление. Минцу было некуда деваться.
— Угу, — сказал он. — Разные.
— И чем это объясняется?
Минц понял, что от навязчивого молодого человека угуканьем не отделаешься. Поэтому он сказал:
— Генетикой.
— Ах, как точно! — обрадовался молодой человек. — Как это славно и целенаправленно. Я вот смотрю на детей и замечаю, что они в пять лет уже готовые характеры. Не так ли?
У Никиты эти слова прозвучали со странным английским акцентом, но профессор этого не заметил. Он вдруг услышал слова единомышленника. Как славно — такой молодой, а уже думает!
— Вы совершенно правы, — сказал Минц. — Я тоже об этом размышлял и пришел к некоторым выводам.
— К каким же, если это не засекречено?
— Еще чего не хватало! Так бы я и позволил им секретить!
Случайно Никита Борисович нажал на самую чувствительную клавишу в клавиатуре минцевского сердца.
Минц не выносил секретов. И секретности. Иначе бы он, а не другие академики, изобрел водородную бомбу и получил бюст на родине героя. И жил бы он не в захудалом Великом Гусляре, а в престижной Черноголовке. Или даже в Пущине.
Но у Минца всегда был тезис: «Вы хотите меня засекретить? Скорее вы засекретите Северный полюс!» — «Уже засекретили»! — лгали соответствующие товарищи.
— Любой любознательный человек, — продолжал Минц, яростно сверкая очками на своего молодого собеседника, — может ознакомиться с результатами моих последних опытов. Было бы желание.
— У меня есть желание! — поспешил откликнуться Никита Блестящий. — Больше того, я хотел бы вам помогать, Лев Христофорович, помог бы получить наконец Нобелевскую премию!
— Вот это лишнее, — отмахнулся Минц.
Потом насторожился.
Все-таки он был проницательным человеком.
— Откуда вам известно про Нобелевскую премию, мой дорогой коллега? — спросил он.
— Ниоткуда, — нашелся Никита. — Я подумал, что вы достойны этой награды.
— Почему?
— Таковы масштабы! Человеческие и научные. Даже не зная о ваших трудах, даже не погружаясь в глубины вашего научного поиска, я всей шкурой ощущаю, что нахожусь рядом с гением. Простите меня за прямоту, Лев Христофорович.
— Лукавишь, ах лукавишь! — заявил Минц, но утешился. Любому из нас приятно, когда его именуют гением, даже если к этому нет никаких оснований. А ведь у Минца такие основания есть?
Так Никита Борисович вошел в дом доверчивого Минца и даже фактически стал его доверенным лицом в программе «Генерал за три года!». Из чего вы можете сделать вывод, что на армию также распространились революционные идеи Минца.
Никита Борисович не спешил, тем более что передача комнаты по наследству затягивалась. Теперь он полностью уверовал в значение открытия Льва Христофоровича, даже осунулся, стал быстрее в движениях и стройнее в талии. У него мелькали порой мысли остаться на всю жизнь рядом с Минцем, питаясь значительными ломтями с его интеллектуального стола, но потом он понял: нельзя, жизнь не ждет, она стремится вперед, самостоятельное плавание сулит собственные премии, власть и сказочное богатство.
Днем Минц со своим спутником, к ревнивой озабоченности Удалова, частенько наведывались в ближайшие детские сады или даже ясли. И проводили часы, наблюдая за детишками и записывая их игры и забавы на видеопленку.
Посторонний наблюдатель наверняка решил бы, что имеет дело с двумя сумасшедшими, в лучшем случае сумасшедшими педофилами.
— Смотри на Дарьюшку, — шептал из укрытия Минц, — сейчас она пойдет к Васе. Ведь он отобрал конфету у Венечки и намерен сам ее сожрать. Но не тут-то было...
Никита, убрав со лба мягкую черную прядь, прищуривал карий глаз и включал камеру.
