Луч заходящего солнца проколол полутьму и холодно коснулся руки Нечая. Никто не шевелился и не говорил, пока луч не распустился веером: земля оставалась неподвижной, и ужас медленно уходил прочь, вслед за воином-призраком.
Громко, надрывно вздохнул выжлятник, хрипло втянул воздух пес, лежащий у его ног, псарь шевельнулся, но тут же нерешительно замер, и кашлянул Туча Ярославич. Нечай зябко повел плечами: хорошо боярину – он закутан в длиннополую шубу. Первое же движение напомнило об ушибах, ссадинах и укусах: Нечай поморщился и втянул воздух сквозь зубы. Туча Ярославич повернул к нему голову, долго смотрел ему в лицо, словно приходил в себя, а потом спросил, тихо и равнодушно:
– Зачем ты это сделал, мерзавец?
Нечай подумал немного, помолчал и ответил:
– Веселая потасовка лучше кровавого месива, а? Как тогда, в лесу, с егерями…
– Веселая потасовка… – хмыкнул боярин, – сукин ты сын… Как ты мне надоел сегодня, если б ты знал!
– Ничего себе – повеселился! – вдруг рявкнул выжлятник из своего угла, – Желтобрюха покалечил! Шалую чуть не убил!
Нечай промолчал.
– Ничего, оклемаются, – бросил выжлятнику Туча Ярославич, – а не оклемаются – не собаки и были!
– Мне башку разбил об стену… – уже тише проворчал выжлятник.
– До свадьбы заживет, – утешил его боярин и снова повернулся к Нечаю, – ты их что, с руки кормишь? А?
– Кого? – не понял Нечай.
– Мертвецов.
– Ага, – кивнул он, – вроде того…
– А этот? С мечом?
– А этот с руки не жрет… – Нечай снова зябко поежился.
– Они… Они Фильку загрызли! – выжлятник вскочил на ноги, застонал и приложил руку к затылку, – а ты, сволочь, их с рук кормишь? Чем кормишь-то? Человечиной?
– Они леденчики любят… – Нечай шмыгнул носом.
– Сука ты, вот что я тебе скажу! – выжлятник отвернулся.
– Они не хотели, – вздохнул Нечай, – они не могут не убивать. Они спать должны зимой…
– Как ты мне надоел! – Туча Ярославич тоже начал подниматься с пола, отряхивая шубу, – если я еще хоть раз тебя увижу, или услышу что-нибудь… Я не знаю, что я с тобой сделаю…
День четвертый
Небо. Белесое, холодное северное небо… Ледяной ветер рвет полы армяка, Нечай стоит возле рудничного острога: что-то задержало надзирателей, и колодники мнутся в ожидании.
Небо… Огромное… Кажется: оттолкнуться от земли, взмахнуть руками – и лететь. Туда, где всегда тепло. Туда, где высокая зеленая трава ходит волнами под мягким, кротким ветерком, где зреют яблоки, наливаясь солнечным светом, где небо подпирают тонкие оранжевые верхушки сосен и кудрявые кроны кряжистых дубов, где тихие реки лежат меж песчаных берегов. Выйти в поле и бежать по траве, раскинув руки, сколько хватит сил. Чтоб она была со всех сторон, чтоб шлепала по ладоням сухими метелками, трогала колени, покалывала пятки, лезла в глаза – как волосы женщины. А потом завалиться в объятья влажной, парящей земли, лежать и смотреть в небо – синее-синее, глубокое-глубокое, и пусть по нему бегут облачка – чтоб синева была еще синей, а глубина – еще глубже. Лежать и никогда не вставать: пить счастье, как молоко, мелкими глотками, не проливая ни капли.
Вот взять сейчас и взлететь!
Колодки не пускают…
Нечай с тоской смотрит за горизонт: все в его руках. Он уйдет, он улетит, он навсегда избавится от этого мрачного, холодного пейзажа: от пеньков, оставшихся на месте леса, от взрытой безобразными шрамами земли, от глубоких провалов обрушенных шахт. Он добежит до этого теплого поля с высокой зеленой травой, а иначе зачем жить? Зачем просыпаться утром, если не верить в избавление?
– На волю хочешь? – грубо спрашивает бывший попик, подойдя сзади.
Нечай вздрагивает и оглядывается.
– Не выйдешь ты на волю. Кто однажды бежал, на волю уже не выпускают, – злорадно сообщает попик.
Эти слова на миг кажутся Нечаю злым пророчеством, и он прогоняет попика безобразной бранью.
Он убежит. Он убежит, и никогда сюда не вернется.
Нечай проснулся с горьким привкусом во рту: он не любил вспоминать время перед вторым побегом. Его наивные мечты, подобающие более шестнадцатилетнему юнцу, вырвали с корнем, затоптали, выжгли. Выжгли зеленое поле из его сердца – и не оставили ничего, кроме страха. И старый ведун не смог вернуть его обратно.
Нечай был в этом поле, смотрел на него: на высокую зеленую траву, на небо над ней – и бежать ему не хотелось. Да и трава теперь не доставала ему до подбородка, как когда-то…
Мама заботливо перевязала собачьи укусы тряпицами, пропитанными травяным настоем – не так уж страшно кусались эти собаки, разбитая об ступеньки голова болела гораздо сильней. Мама, конечно, нащупала огромную, продолговатую шишку и долго сокрушалась, и хотела приложить к ней лед, но Нечай отказался: льда он терпеть не мог. Дома он сказал, что его позвали биться дворовые, и Мишата поверил, вспоминая предложение Тучи Ярославича схватиться с Кондрашкой.
Он возвращался домой из крепости по тропинке через болото, и на этот раз не удивился, встретив около идола Дарену. Она снова опускала глаза, прикидываясь скромной, и говорила тихо и сдержано.
– Чего стоишь-то тут? Солнце садится! По темноте в Рядок хочешь возвращаться? – недовольно спросил Нечай.
– Не знаю, стою и стою. Мне тут хорошо.
– Холодно же…
– Ну и что? Подумаешь! Я холода не боюсь! – фыркнула она.
– И чем же тебе тут хорошо, а? – Нечай думал ее поддеть – ведь понятно, что стоит и его ждет. Почему-то эта мысль не вызвала неприязни. И то, что она не боится холода, тоже показалось странным и немного задело – женщины представлялись ему слабыми существами, которые боятся всего.
– Я с ним разговариваю.
– И как? Он тебе отвечает? – скептически поинтересовался Нечай.
– Не знаю. Мне кажется, да. Только он ничего не говорит, но я почему-то знаю, что он думает, – Дарена на миг вскинула глаза, оглядела Нечая с головы до ног и вскрикнула, – ой, у тебя кровь! Кровь на руке!
– Да ну? – усмехнулся Нечай, поднял с земли пригоршню снега и вытер руки – собачьи укусы были неглубокими, только пальцы посинели и распухли.
– Это же надо перевязать!
– Не надо, – тут же грубо ответил он – Дарена снова потупилась и замолчала. Он боялся ее прикосновения – слишком хорошо помнил полночь в бане и ее белое тело, закутанное в полупрозрачный плащ волос. Вот и теперь, стоило только подумать, что она до него дотронется, как горячая волна пробежала по телу, и сердце бухнуло в уши тяжелым ударом.
Дарена опустила голову так низко, что Нечай решил, будто она снова расплачется, не выдержал и мирно пробормотал:
– Да ладно… Чего ты дуешься?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
