Он вздрогнул от внезапного шума и инстинктивно схватился за меч. Но это был волк Драуглуин со страшной рваной раной на горле. Желтые, налитые кровью глаза встретились с глазами Майя, и тот прочел предсмертные мысли волка. Красивая девушка на мосту… Огромный волкодав в золотом ошейнике… Так. Он узнал – это дочь Тингола. Майя осторожно погладил по голове волка. Пусть уснет – так легче умирать.
Мысли быстро проносились в его голове, пока он почти бегом шел к выходу. Пустые коридоры полнились эхом его шагов. Казалось, он здесь совсем один. Мысли были четкими и холодными, как и его спокойный гнев. Он был Жестоким, но жестокость его была тоже холодной и спокойной.
«Дочь Тингола. Если верны сведения, она пришла сюда за этим человеком, что сопровождал Финрода. Ну вот и случай. Если она будет у меня, они мне все расскажут. Странно. Раньше я взглядом мог заставить любого говорить… Неужели я стал столь слабым? Или жестокость моя выжгла все? Довольно! Нет! Пусть все трое предстанут перед Учителем. Она слишком ценная добыча. Если он сам возвратит дочь Тинголу, и с почетом, то Нолдор придется распроститься с надеждами на общий союз Эльфов. Да. Пусть судит всех троих он. Довольно с них. Но пес сдохнет…»
Солнечный свет почти ослепил его, и он инстинктивно закрыл глаза ладонью. А затем он увидел Лютиэнь. «И как мне с ней заговорить? Лучше бы кто другой… кто, здесь только Орки и волки…» Еще несколько шагов… Глаза в глаза. «Этого не может быть… Бред. Не-смотри-ей-в-глаза. Ты Жестокий. Не-смей-отпускать-себя-не-смей…»
…Гэлеон и Иэрне стояли рядом с ним – в последний раз. Никто ничего не говорил – что объяснять? Гортхауэр бессмертен. Они – нет. Они останутся в прошлом, а он будет жить… Нелепы были его слова в этот миг:
– Только помни – твоя сила в быстроте и ловкости. Утоми противника, тогда – бей. («Что я говорю, Майяр не ведают усталости…»)
– Я помню твои уроки. Знаешь, когда ты вернешься, мы устроим великий праздник, и я буду танцевать в твою честь. Как тогда, в день рождения, помнишь? Мы ведь победим. Обязательно. Мы прогоним их с этой земли. Правда?
Он молча кивнул. Глаза Иэрне – смесь обреченности и надежды.
…Глаза Лютиэнь – обреченность и надежда… Или она все же вернулась? Зачем? Может, чтобы судить его? Но она – помнит ли, кто она есть? Он медленно поднял руку, чтобы коснуться ее. Может, это призрак…
– Иэрне… – беззвучно, боясь спугнуть наваждение.
Страшный удар в грудь опрокинул его на спину. Горячая слюна капала ему на лицо. Он не сразу почувствовал боль, да и, пожалуй, боль не была столь жестокой, как явь. Наваждение растаяло, и остались лишь растерянность и почти детское горе. Клыки медленно рвали плечо и грудь у самой шеи. И, может быть, увидев эти странные, совсем не жестокие глаза, Лютиэнь приказала Хуану оставить Майя.
– Ты, прислужник Врага, слушай! Если не признаешь ты моей власти над этой крепостью, Хуан разорвет тебя, и обнаженной душе твоей будет суждено вечно корчиться под взглядом твоего хозяина, полным презрения!
Пес зарычал.
– Я сдаюсь… – еле слышно ответил Майя. И тогда заклятье его над островом пало, и рухнула Башня Оборотней. Лютиэнь побежала по мосту. С трудом приподнявшись на локте, Майя посмотрел ей вслед. Сейчас она невероятно походила на Иэрне…
Им овладело странное ощущение – все равно, потому что все кончено. Осталось исполнить только одно. Он крикнул, подзывая коня. Это совсем лишило его сил. С трудом он взобрался в седло и припал к жесткой холке. Оторванной от плаща полосой кое-как замотал рану – надолго не хватит, надо спешить. Мелькор должен все знать. Как его самонадеянный слуга потерял крепость… Что же, он достоин презрения Пусть. Пока есть силы – предупредить. И увидеть его, в последний раз… «Они могут сделать со мной все, что угодно, но не смогут придумать большей муки, чем эта, мною же причиненная. Все равно. Все равно…»
«Нельзя было с ним так. Да, он причинил мне боль. А я? И разве он сказал неправду? Он ведь был прав… И опять, наверное, терзает себя сейчас». Дрожь прошла по телу от жестокого воспоминания. Какая необъятная боль переполняла тогда его глаза… Он поднял голову и вздрогнул – те же глаза. Гортхауэр. Стоит, привалившись к стене. Зачем он здесь, что произошло?
Майя шагнул вперед, тяжело рухнул на колени. Чуть не упал и быстро оперся рукой о пол. Безнадежный потерянный взгляд, умоляющий – может, не будет Властелин добивать насмешкой своего и без того полумертвого слугу…
…Он говорил, словно каялся, уже не слыша себя. Его голос, временами осознаваемый им самим, казался чужим, идущим извне. Он говорил уже по инерции. Кровь пропитала повязку, и ползет по шее, по груди, пятная полированный пол. Он стоял на коленях, опираясь одной рукой на пол, а другой зажимая рану; он уже не видел ничего. Только на миг показалось ему, что весь мир вокруг стал глазами Мелькора, и он упал в их ледяное сияние.
Последнее, что успел внятно произнести:
– Прости… я умираю… я отвечу за все…
Мелькор впервые испугался. Только сейчас он до конца осознал, как дорог ему Гортхауэр. Тот, кто всегда был его Учеником. Белое, неестественно белое лицо… Снова вспыхнуло то жуткое видение, которое он гнал от себя – это же лицо, искаженное мукой, и черно-кровавые провалы вместо глаз.
– Нет! Да нет же, нет!!
«Он бессмертен. Он не человек, он вернется в Валинор… И его – как их… Нет, много хуже, он не сумеет уйти… И вечная пытка – без конца, и невозможно уйти… А я буду тому виной… И буду здесь, невредим… Ты прав, чужой кровью плачу я за свои грехи, твоей кровью, драгоценной твоей кровью…» Ужас охватил его. Он вскрикнул, обнимая ученика, словно пытаясь укрыть его от ненависти Валар. «Не уходи, не покидай меня, ученик мой, единственный… Не уходи…» Рванул ворот – сколько же крови!.. Гортхауэр, безвольный и бесчувственный, висел на его руках, заливая его своей кровью. «Кровь его – на руках моих», – с тупым постоянством эта мысль сверлила его мозг. «Не отдам! Нет! Лучше – меня, делайте, что хотите, во всем моя вина, не его! Не умирай! Не надо! Прости меня, не покидай меня, не умирай!» Он не чувствовал, как одна за другой от неимоверного напряжения, от усилия удержать уходящую душу и жизнь Ученика, открываются засохшие было раны, и его кровь течет по лицу, по груди, смешиваясь с кровью Гортхауэра. Он изнемогал в неравной борьбе, словно пытался отнять у кого-то бесчувственное тело Майя. Или Человека? Глаза закрыты, черноволосая голова запрокинута, только влажно поблескивает белая полоска зубов… «Дышит… Все же дышит, жив… Жив… Мой Гортхауэр, мой Ученик, ты жив…» Вала почувствовал, что сейчас упадет.
Они оба лежали рядом, равно беспомощные и слабые – Учитель и Ученик. И, с трудом разлепив тяжелые веки, Гортхауэр в первый и последний раз увидел глаза Мелькора, полные нежности, теплоты и страха. После была лишь суровость. Но и этого хватило, чтобы отдать ему душу навсегда…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
