услышал в ответ:
И там твою вину божественную спрячем,
А если до сих пор он редок и прозрачен.
Дом пастуха могу я прикатить туда.
Экипаж неспешно проехал мимо и поднялся на холм к группе сосен. Трактирщик остался стоять с разинутым ртом:
— Так! Хорошо! Нет сомнения, он потерял голову. Тангит! Тангит, выйди на минутку. Ты видишь тот экипаж? Скажи, ты его видишь? Это господин де Катрелис, отшельник, гроза волков… Он проехал, не повернув головы… Вот это да!
Нет! То не дом — возок под крышей обветшалой,
Как прежде, хоть дождей немало пролилось,
Окрашен в тот же цвет, что щек твоих кораллы,
Подкатит тихо он — не скрипнет даже ось.
И распахну опять я дверь в альков укромный,
Где волосам твоим однажды ночью темной
С моими кудрями сплетаться довелось.
Спустя мгновение господин де Катрелис воскликнул:
— О! Любовь!.. Любовь!.. Но…
Он повторил это слово, но любил ли он в действительности, было ли у него время любить, у него, который только 1 января, в день святого Сильвестра, и мог быть свободным? Придавал ли он когда-нибудь значение этому «мог быть», что, согласно религии и законам, раскололо его жизнь? Он, как в тумане, представил себе белокурую, хрупкую женщину, с жемчужной улыбкой, вернее, скорее девушку-подростка, чем женщину, и ее взгляд, излучавший доброту и нежность. Но он быстро прогнал этот образ, трогательная прелесть этого видения не давала ему покоя:
— Ну что, моя Жемчужина, лодырничаем?
И он стеганул лошадь кнутом, и, когда она заржала, он засмеялся, но в его нервном смехе было больше тревоги, чем радости.
* * *
Он остановился перед самым Нантом в трактире для ломовиков, пренебрегая, по своей привычке, многочисленными гостиницами, которыми владели его родственники. Один из его двоюродных братьев распоряжался на пятнадцатой линии и никогда не скрывал своего восхищения охотником. Он устроил бы целый праздник по случаю его появления, собрал бы весь цвет «общества», предоставив почетное место своему необычному гостю, ставшему в Бретани почти легендой, и, конечно, попросил бы рассказать какую-нибудь историю из охотничьей жизни. «Но, — думал господин де Катрелис, — я не какой-нибудь медведь, что показывают на ярмарках. „Сделаешь хорошо, Миша, и ты получишь сахар“. Спасибо, большое спасибо, господа и дамы».
После кофе и какой-то сивухи, когда он прикуривал трубку, предупредительная и миловидная официантка предложила ему газеты. Видимо, это было в обычаях трактира, во всяком случае, это не было сделано специально для него.
— Лет двадцать, если не больше, я не читал газет.
Но девушка состроила такую опечаленную гримаску, так комично приподняла брови и к тому же была так молода, что он не решился ее огорчить, взял газету и сделал вид, что читает ее. Ломовики, попивая маленькими стаканчиками свои ликеры, исподтишка наблюдали за ним.
— Кто это там?
— Я его знаю.
— Он не из наших краев?
— Да, не из наших… Это большой оригинал! Он живет совершенно один на мельнице, между Пэмпонтом и Рошфор-ан-Терром. Совершенно один — это образно говоря! Совершенно один со своей бой-бабой, служанкой на все руки, ты меня понимаешь?
— Скажи-ка, тогда он не должен скучать!
— Парень из знатных, лопается от денег, а живет на мельнице! Наконец, короче…
— Это Катрелис, — сказал один из игроков в карты, — знаменитый истребитель волков, отчаянный человек!
— Верно, ребята. Это точно он, я приметил его еще на равнинах Ланво.
— Надо же!
Они видели, как он отодвинул бутылку и прибор, пододвинул поближе свечу, резко раскрыл газету. Господин де Катрелис, «после двадцати лет, если не больше», развернул, наконец, газету, газету города Ванн.
Любопытные наблюдатели за ним различили заголовок. Когда же услышали звуки, похожие на хрюканье кабана, то переглянулись и стали подталкивать друг друга локтями. Старик читал, и по мере того, как он погружался в текст, его загорелые щеки бледнели, а тонкие губы сжимались. Вот какой текст привел его в такое состояние:
«Уголовная полиция г. Ванн
12 октября 1880 г.
Кто утверждал, что большие собаки не кусают друг друга?
Эта старая поговорка была опровергнута вчера на судебном заседании, на которое господин де Гетт вызвал господина маркиза де Катрелиса!
Но за какое же ужасное преступление отвечал перед судом этот еще бодрый, почтенного вида старик? А речь шла о простом недоразумении во время охоты и переходе на чужую территорию. Господин де Катрелис, замечательный охотник, но не из тех, что, как обычно принято считать, охотятся для собственной кухни, а величайший борец с волками. И вот он, кажется, следуя за своей сворой собак, несколько раз позволил себе вторгнуться во владения своего соседа, барона де Гетта…»
В том же юмористическом тоне автор статьи рассказывал о выступлении на суде свидетеля Карадека, вмешательстве Руффена, лукавых вопросах защиты и описывал господина де Катрелиса так:
«Это действительно замечательный старик, изумительный тип старого Нимврода. Благодаря своей бороде и седой шевелюре, еще очень густой, он имеет отдаленное сходство с Генрихом IV, как его изображали в узком кругу…»
И далее:
«Благодаря блестящему адвокату, мы узнали одну забавную и одновременно горестную историю. Около десяти лет тому назад, барон де Гетт, или, вернее, его теща, мадам де Плелан, желая одним махом избавиться от всех хлопот, которые доставлял ей сосед, вздумала приказать разложить отравленную приманку для волков. Господин де Катрелис, по словам истца, был предупрежден об этом. Как бы то ни было, собаки, будучи без хозяина, съели приманку. В тот же день половина своры подохла. На рассвете следующего дня, возмущенный старый охотник приказал отнести трупы собак на крыльцо дома мадам де Плелан и выложить их там рядком для того, чтобы она, проснувшись, поневоле разыграла бы хорошенький спектакль.
Именно это старое дело, всплывшее в суде, если можно так сказать, создало баланс в сведении счетов двумя крупными землевладельцами района. Поэтому, сославшись на многочисленные тонкости юриспруденции, Господин прокурор выразил сожаление по поводу подобных расхождений между истцом и ответчиком и, касаясь размера их состояний, сказал, что они должны были бы скорее служить примером для наших краев…»
— Могу ли я располагать этой писаниной? — спросил господин де Катрелис официантку.
— По вашему усмотрению, господин. Здесь все ее уже прочитали.
Он засунул газету в карман, затем, передумав, бросил ее в камин и не отходил от него до тех пор, пока не сгорел последний клочок бумаги.
8
«Этот газетный писака
