Уже вечерело, когда экипажи тронулись.
Люси не плакала. Гарри молчал. Проехали двор, проехали мимо оранжереи, дальше шла широкая березовая аллея, а потом начинались поля.
Вдруг кучер обернулся и сказал, тыча куда-то в воздух кнутовищем:
— Никак, у нас зарево… Вон как полыхает!
Все оглянулись в ту сторону, где было Прохладное.
Сомнений никаких не было: горел ярким пламенем, почти без дыма только что покинутый дом…
Гарри заволновался и хотел уже повернуть обратно.
— Там ценнейшая библиотека! Музейная мебель! Это варварство! возмущался он. — Это дикость!
— Барин, — потрогал его за рукав кучер, — ваше благородие! Что с возу упало, то пропало. Огня не погасишь. А вы благодарите господа бога, что сами-то ноги унесли. Дело прошлое, а ведь сегодня ночью должны были вас всех порешить. Прикажите лучше погонять коней, так-то вернее будет!
Зарево все ширилось и охватило уже половину неба. Можно было различить даже отдельные вспышки и снопы искр, по-видимому, в тот момент, когда обрушивалась какая-нибудь балка.
Окрестные деревья и поля и те стали розовыми. И на лицах отъезжающих мелькали отсветы пламени.
— Мы присутствуем при страшной, мистической картине, — тихо произнес Гарри.
— Погоняй! — решительно сказала княгиня.
Люси испуганно прижалась к плечу Гарри.
Кучер ударил кнутом вдоль широкой спины коренника. Лошади рванули и пошли мчать по широкому полю.
Четырнадцатая глава
1
Вагон был классный и даже с целыми стеклами, настоящий, красивый пассажирский вагон.
Несколько купе отведено для молодых, новоиспеченных врачей, только что окончивших медицинский факультет. Они отправляются из Москвы добровольцами на фронт, в полевые лазареты. Когда в вагон стучат, они отвечают:
— Вагон специального назначения. Едут врачи на фронт. Пройдите дальше, товарищ!
Крайнее купе вагона закрыто. Там тишина. Там только один пассажир, и первое время он из купе не показывается.
Однако веселье и смех молодежи привлекли его. Он несколько раз прошелся мимо. Он в синем военного покроя костюме, высокий, плотный. Молодежь тоже посматривает на него.
Настроение у врачей приподнятое. Что их ждет впереди?
Через некоторое время незнакомец вошел и попросил стакан кипятку. Женщина, к которой он обратился, прежде чем наполнить стакан, вымыла его.
— Вот вы какая, — улыбнулся незнакомец. — Сразу заметили, что стакан у меня грязный. Что значит женский глаз!
И затем обернулся ко всем:
— Весело у вас тут, товарищи. Вы, кажется, врачи? Едете на фронт? Это очень хорошо. Знаете, как мы нуждаемся в медицинских работниках! На фронте их очень-очень мало, совершенно недостаточно.
— А вы были на фронте? В каких местах?
— Как там с медикаментами?
— Какие условия жизни?
Незнакомого пассажира закидали вопросами. Еще бы! Он как раз мог обрисовать им общую картину. Ведь они ехали как в темный лес!
— В каких помещениях обычно развертывают лазареты? Приходится и в палатках?
— Много раненых?
— Как положение с тифом?
Незнакомый пассажир охотно отвечал на вопросы, потом увлекся и стал рассказывать о фронтовой жизни, о сражениях, о военных маршах, о военных дорогах…
Слушали его внимательно, с большим интересом. И уже перестали стесняться, снова начались шумные разговоры, снова раскатывался смех.
Молодые лица. Невероятное количество острот, анекдотов и кипятку. Есть даже свечи. Есть староста вагона. Они получили дипломы, литеры, и каждый вместо золотой медали — буханку хлеба. Хлеба много, его даже предлагают незнакомому пассажиру.
Молодая женщина-врач с серьезными серыми глазами и приветливым лицом рассматривает его внимательно:
— Болели? Тифом? Ах, крупозным воспалением легких? Вылечили? Вот как! В петроградском госпитале? Да вы садитесь с нами чай-то пить. Дайте-ка ваш стакан, я вылью и нового налью, погорячей.
Женщину-врача зовут Ольга Петровна, товарищ Леля. Она снова наливает ему чаю. Чай из поджаренных сухарей, сахару нет, но есть сахарин и даже лимонная кислота. Лимонной кислотой гордятся все обитатели вагона.
— Так крупозным воспалением легких? — переспрашивает один из врачей. — А не тифом? Вид у вас довольно сыпнотифозный… Очень подозрительный вид!
— Вы не удивляйтесь, — мягко поясняет товарищ Леля, — наш Дима очень боится заразиться тифом. Он пересыпан нафталином, как лисья доха в сундуке хорошей хозяйки. И все время опрыскивает себя дезинфекционным раствором.
— Да, боюсь и не скрываю этого. Мне двадцать пять лет, я вполне могу прожить еще лет пятнадцать, а то и все двадцать, и я не могу допустить, чтобы какое-то насекомое…
— Дима! — кричит один из юношей. — Осторожнее! Вошь!
Дима бледнеет, вскакивает, осматривает одежду, скамейку, выхватывает флакон и брызгает вокруг себя.
Это вызывает дружный хохот. Оказывается, подшучивать над этим паникером стало общим развлечением.
К удивлению всех, незнакомый пассажир не разделял общего веселья. Он сострадательно смотрел на Диму.
— Зачем вы смеетесь над ним? — спросил он огорченно. — Нехорошо, товарищи. Вы видите, как он переживает! А вы знаете, — обратился он к Диме, — вы боритесь прежде всего с мнительностью. Страх — плохой спутник жизни! Это опасно, я знаю по себе.
И пассажир стал приводить различные примеры, а потом объяснять мнительному Диме, как ему трудно будет работать на фронте, если он в корне не перестроится.
— Когда летят пули на-ад головой… — с воодушевлением рассказывал он один за другим боевые эпизоды, и сам удивился, почему так легко говорилось в присутствии этой милой докторши.
Он заметил, что и другие в ее обществе становятся лучше или стараются быть лучше. Врач с богатой шевелюрой принимается усиленно острить, а этот, в пенсне, говорит особенно умные вещи.
— Ольга Петровна, с точки зрения медицины…
— Ольга Петровна, хотите, принесу кипятку?
Она выслушивает философа в пенсне, охотно смеется, когда острит врач с богатой шевелюрой, и так мило протягивает чайник:
— Пожалуйста, принесите! Все будут пить. Только не опоздайте, поезд трогается без предупреждения.
Ольга Петровна тоже только что окончила учебное заведение, и тоже выразила желание ехать на фронт, и тоже получила буханку хлеба. И теперь она с интересом расспрашивала этого большого и необычного человека о фронтовой жизни, о раненых, о боях.
— И вы вот сами, вот этот вы — тоже мчались на коне и разрубали людей на две части?!
— Крошил врагов. И буду крошить, пока не покончу со всеми. Разные, Ольга Петровна, у нас профессии: вы лечите, мы калечим. А задача у нас одна — победить.
Когда незнакомец после этого разговора ушел в свое купе, кто-то сказал вполголоса:
— А вы знаете… этот пассажир… кажется, это знаменитый Котовский.
2
В Брянске была пересадка. Вокзал был переполнен. Прямо на полу, сложив в кучу свой скарб — мешки, баулы, чайники — спали измученные люди.
Врачи в помещение вокзала не попали и расположились на перроне. Был мороз. По бесконечным рельсовым путям двигались фонари сцепщиков вагонов. Затем подползал, шипя, испуская облако пара, маневровый паровоз, захудалый, весь обросший сосульками. Он пронзительно свистел, в ответ далеко у стрелки размахивали фонарем, машинист высовывался из паровоза, крепко ругался и кого-то называл «черти полосатые». Паровоз начинал пятиться и задним ходом уползал в темноту, чтобы через некоторое время появиться с длинным хвостом цистерн, платформ, груженных лесом, платформ, груженных какими-то колесами, вагонов, идущих порожняком, и вагонов, наполненных углем…
Котовский был еще все-таки слаб. Ольга Петровна заметила, что он продрог, и строгим голосом врача потребовала, чтобы он надел ее меховую шубку, а сама завернулась в его шинель:
— Товарищ Котовский! Хотя вы и знаменитый командир, но сейчас командую я!
Бесстрашный кавалерист, гроза петлюровцев и гайдамаков, сидел в женской меховой шубке и думал с благодарностью, что не так часто случается с ним в жизни, когда о нем проявляют заботу, кутают, говорят простые, сердечные слова… Матери Котовский не помнил. И уже многие годы знал только койку тюремной камеры, случайные пристанища походной жизни да кавалерийское седло. А все-таки какую радость доставляет женская забота!
В эту зимнюю ночь, когда звезды вмерзали в небо, когда пронизывающий ветер мел снежную пыль на унылом перроне, а где-то вдали так грустно тлели зеленые и красные огни, Котовский понял, что ему нужна эта ласка, что ему очень нравится эта молодая женщина, дорог этот милый и простой человек.
И Ольга Петровна поймала себя на мысли, что очень хотела бы, хотя бы на первых порах, работать на фронте с ним, с этим большим, трогательно искренним, порывистым человеком.