Командиром этой бригады был назначен Котовский. Он тотчас приступил к формированию. Так радостно было встретиться со своими старыми друзьями и знакомиться с новым пополнением!
Вот Няга прискакал на взмыленном коне, спрыгнул и бросился к командиру. Котовский обнял его:
— Ты все такой же! Рассказывай, как без меня воевал?
— Немножко били Деникина, немножко Махно, — ответил Няга, сверкая черными, огневыми глазами. — Ну а теперь совсем другое дело, товарищ комбриг! Вместе я готов хоть в пекло ворваться, всех чертей распугать!
Обрадовался Котовский, увидев Савелия, Мишу Маркова. А вот и Криворучко, и Подлубный — старые соратники и друзья.
— Давно высматривал! Без вас не представляю бригады. А ты, Савелий, по-прежнему уздечки починяешь, мудреные сказки говоришь? Смотри, Марков-то какой молодец у нас вырос! Ну, отдыхайте, наш отдых короткий. Впереди еще большие бои.
Очень нравился Котовскому Иван Никитич Макаренко — полный сил, полный энергии молодой командир. Волосы у него вьются, а глаза светлые-светлые. В войну четырнадцатого года Макаренко попал в плен и долго находился в Германии. На родине Макаренко оставил жену и двух детей. Вернулся, но о них ни слуху ни духу — очевидно, погибли. Об этом Макаренко не любил говорить.
Приветствовал Котовский и неразлучную пару — кавалериста Сергея Кораблева и его постоянную спутницу Серафиму. Кто только не любовался этим чернобровым молодцом, который мчался на коне, соперничая с ветром! В бою дьявол, нагоняющий страх на врага, в другое время — ягненок. Тихий, скромный, Кораблев слегка стеснялся перед бойцами своей нежности и напускал на себя грубоватость, а в глазах между тем сияла ласка.
Они всегда вдвоем. Жена Сергея — тоже кавалеристка, и еще вопрос, кто из них более лихо скачет на коне, кто из них смелее врезается в гущу битвы.
Серафима красива. Не лишает ее красоты ни грубая фронтовая жизнь, ни военная форма. Серафима глаз не спускает с мужа. Он ее слушается, такой как будто своевольный, но слушается беспрекословно. Впрочем, все ее приказы только о нем: чтобы берегся, чтобы коня хорошо содержал.
Глядя на эту, окрыленную любовью, казачку, каждый невольно задумывался о женской участи, о женской привязанности. Никогда никто в бригаде не позволил даже какого-нибудь намека в отношении Симы. И уж, конечно, никому и в голову не приходило тронуть ее. Не потому, что у Кораблева рука тяжелая. Уважали очень, уважали безграничность любви и бесстрашие в ней.
Время такое разлучное, что всем в разлуке жить. Не захотела Серафима в хате сидеть да выглядывать в оконце, не едет ли на побывку муженек. Не захотела одна-одинешенька маяться ночами от неутоленной любви и от дум неотвязных: где-то он, сердечный, жив ли? Не сразила ли его вот в этот как раз час вражья пуля? Не лежит ли он, истекая кровью, под ракитовым кустом? Не падает ли от удара кривой сабли с коня боевого?
И она решительно заявила мужу, что как он хочет, но она не согласна разлучаться, где он — там и она.
— Сумели мы, бабы, когда вы воевать ушли, сами вспахать, взборонить, сами хлеб убрать, сами сено скосить, сами детей вырастить, сами горе горевать? Сумели мы все стерпеть: и голод, и холод, и обиды? Мы все можем! Ты воюешь — и я буду воевать!
И с той поры они неразлучны. Сергей Кораблев скачет на своем коне в атаку — и Серафима разит врага, а сама зорко следит, не попал бы муж в беду — сразу придет на выручку. Так они вместе, рядом, рука об руку, мчатся в бой — Сергей Кораблев, с развевающимся по ветру чубом, и несущая знамя всепобеждающей любви отважная женщина, прекрасная в своей непосредственности, во всех порывах — Серафима Кораблева.
С большим уважением отзывался Котовский о казачке Серафиме и часто справлялся о ней.
— В случае чего, обращайся ко мне, Сима, я живо отрегулирую, говорил он, любуясь ее удальством.
Комиссар Христофоров — худощавый, невысокого роста, с умными внимательными глазами и располагающей к нему улыбкой, бывший учитель, а в дальнейшем политработник — сразу пришелся в бригаде, как говорится, ко двору. Кем бы он ни был, что бы ни делал, он прежде всего хотел принести пользу, служить народу. Следовательно, нужно было помочь людям разобраться в происходящих событиях, разъяснить, кто враг, кто друг, на фактах показать, чего добиваются интервенты, белогвардейцы, вся свора, обрушившаяся на молодую Советскую республику, и за что борются большевики. Но разъяснять, убеждать — это одна сторона дела. Надо еще и самому браться за оружие в такой опасный момент. У Христофорова слова не расходились с делом. Вот почему он и оказался у Котовского.
Познакомившись с Ольгой Петровной, Христофоров рассказал ей:
— А ведь мне говорили, когда я переходил в кавбригаду, что Котовский лихой рубака, батька-партизан, очень самовольный, чуть ли не самодур. Меня это, признаться, напугало, и с таким предвзятым чувством я и встретился с Григорием Ивановичем… — Христофоров улыбнулся. — С первого же момента я увидел, что характеристика дана неправильная. И чем больше приглядываюсь я к нашему комбригу, тем сильнее привязываюсь к нему. Его надо беречь, Ольга Петровна! Он о себе не думает, беспечно относится к своей судьбе, постоянно рискует… А я смотрю на него и все мечтаю: вот кончится война, и будем мы вместе с ним работать… и такую красоту заведем на любом участке, куда бы нас ни направили!..
Ольга Петровна полностью разделяла мнение Христофорова, а также все его тревоги, все его опасения.
Котовский смущенно признался ей:
— Товарищи спрашивали… Я сказал, что вы моя жена.
— Жена? Почему же вы так сказали? — спросила Ольга Петровна в некотором замешательстве.
— Видите ли… вы не сердитесь, это для вашей же пользы. Вам легче будет работать, совсем другое отношение будет и у нас в штабе и в дивизии…
Но кавалеристы Котовского по-своему объяснили приезд Ольги Петровны. Она сама нечаянно подслушала разговор двух бойцов. Один объяснял другому:
— Командир давно уже тоскует по любимой сестрице, все думает, что страдает она, белая голубка, в когтях международной буржуазии и никогда уже не повидать ее больше. А тут идет он по Москве-городу — глядь-поглядь, а сестра навстречу! «Ну, — говорит наш командир, — будем мы теперь неразлучны!» Вот и увез ее с собой на фронт!
Котовский познакомил Ольгу Петровну со всеми своими соратниками. Вначале она была несколько разочарована. Ей казалось, что прославленные котовцы одеты в кавалерийские галифе, в добротные длиннополые шинели, с нашивками, красивыми отворотами… и все на сказочных, прямо с картины Васнецова, и на подбор белых, с могучими длинными гривами, боевых конях… Оказалось, совсем другое.
Няга был в бекеше и полуушанке, Макаренко, тот хоть и ладен собой, но ходит в полушубке. Начальник штаба Юцевич — в старенькой солдатской шинели и фуражке. Не скажи ей, что это начальник штаба отдельной кавбригады, она бы подумала, что это рядовой, пришедший что-то доложить по начальству. О бойцах же и вовсе нечего говорить! Кони у всех разномастные, одни получше, другие похуже. Бойцы — кто в шинели, кто в поношенных штатских пальто, некоторые в венгерках, отороченных мехом… Кто в ботинках, кто в сапогах…
Котовский сказал Ольге Петровне:
— Враги называют нас «дикая дивизия», а мы говорим — «непобедимая»!
Котовскому нужно было позаботиться обо всем. Он принимал новые части, знакомился с командирами, добывал обмундирование, кухни, сбрую. Формировать кавалерийскую бригаду! Это всегда было его заветной мечтой, так же, как мечтой было и создание собственного артиллерийского дивизиона.
Ольга Петровна незаметно и деликатно вошла во все его заботы и дела. Нужно ли посоветоваться, или посетовать, или погордиться — всегда находил в ней и собеседника и чуткого друга.
— Опять не достал седел! — жаловался Котовский. — Этот упрямый осел на складе говорит, что кожа есть, а мастеров нет. Я говорю: «Хорошо, тогда выдайте кожу». — «Нет, говорит, не могу, ведь в требовании указаны седла, как же я выдам кожу?» — «Но седел-то у вас нет?» — «Нет». — «Так выдайте кожу, а уж я позабочусь, чтобы из кожи получились седла».
— Это, по-видимому, формалист, — говорила Ольга Петровна. — Надо написать ему требование на «кавседельную кожу». Это ему понравится! Бюрократы любят загадочные выражения: снабдив, продорган, продлетучка.
На следующий день Котовский вернулся торжествующий:
— Клюнуло! Выражение «кавседельная кожа» так его потрясло, что он немедленно наложил резолюцию: «Выдать».
Кожа заполнила всю комнату. Ночи напролет Котовский, Савелий и Миша кроили седла. Ольга Петровна помогала им.
Семилинейная лампа воняла керосином. На руках натерлись мозоли. Первое седло вышло неказистое. А потом научились!
— Комбриг обязан все уметь! — сказал Котовский. — Искусство побеждать заключается в том, чтобы преодолевать проволочные заграждения, бюрократизм чиновников и упорство врага!
