Он встал. Высокий – такого высокого человека у них в доме еще ни разу не было. Смертный доктор у них в доме. Как все быстро свершилось.
– Зачем я вам это говорю? Чтобы причинить страдания? Нет, я говорю это вам ради моего пациента. – Он произнес все это так, точно разговаривал сам с собой. – У меня тут есть еще одно лекарство, которое неплохо применять в иных случаях, когда, как в вашем поселке, поблизости нет больницы. Я оставлю его у кровати больного, и, когда он начнет совсем задыхаться, пусть у кого-нибудь из вас достанет порядочности дать бедному малому это… средство.
Они вернулись в залу. Никто из них, за исключением доктора, не мог заставить себя взглянуть на Джемми – во всяком случае сейчас. Доктор открыл свой саквояж, вынул из него бутылочку и поставил на столик в изголовье Джемми.
– Желаю здравствовать, – сказал он, выйдя из зала и надевая у дверей свой черный непромокаемый плащ. – Во всех шотландских семьях я объясняю одно и то же – только не очень удачно у меня это получается. Не бойтесь плакать. Больному, в общем-то, все равно – он и так знает, для тех же, кто остается жить, – это хорошее лекарство. Сухие глаза и смерть не очень сочетаются.
Они услышали ржание лошадки, которой не терпелось поскорее сдвинуться с места, чтобы не стоять под дождем, потом быстрое «цок-цок» по булыжнику, и Смертный доктор уехал. Пока он не исчез, пока не исчезли все звуки, связанные с ним, никто не шелохнулся, затем Мэгги пошла за ложечкой, а Сэм пошел в залу посмотреть на ту другую бутылочку, которую доктор оставил у изголовья. Нелегко было прочесть надпись на этикетке при тусклом свете, но Сэму не хотелось выносить бутылочку из комнаты. Наконец ему удалось разобрать буквы, и, составив из них слово, он даже присвистнул – хорошо бы никто не слышал его. Буквы гласили: «Хлороформ».
Лекарство хорошо сработало – оно помогло задержать развитие пленки, стягивавшей горло Джемми. Он сумел хоть что-то сказать, чего раньше был не в состоянии, и проглотить немного воды, оживив тем самым свое пылающее, иссушенное лихорадкой тело. Он попросил, чтобы его оставили в зале одного, а потом попросил, чтобы прислали Сэма посидеть с ним.
– Не срубай дерево, – сказал он, и волосы встали дыбом на затылке Сэма.
– Так ты слышал? – наконец произнес Сэм.
– Ага, слышал.
– Все?
– Люди думают, что раз человек не может говорить, значит, он и не слышит, но ваши голоса, точно барабан, гремели у меня в ушах.
Это потребовало от него такого напряжения сил, что он откинулся на подушки, посмотрел в потолок, закрыл глаза и задремал, а когда снова их открыл, то даже не понял, что прошло какое-то время. Хоть и смутно, но он все же разглядел, что Сэм плакал.
– Ох, человече, – сказал Джем. – Ты, что же, думаешь, я не знал?
Сэм встал. Он просто не мог заставить себя смотреть на брата.
– Холодно тут. Пойду принесу ведерко горячих углей и поставлю у кровати.
– Мне не холодно, – сказал Джем. – Лучше сядь.
Сэм взял было брата за руку, но почувствовал, что ему больно, и отпустил. Он сидел у постели, радуясь тому, что дыхание у больного стало мягче, прислушиваясь к ветру, стучавшему ветками сосны в окно.
– Мне не мешает этот стук, – сказал Джем. – Я даже полюбил его.
– Ты же раньше его терпеть не мог.
– С тех пор я повзрослел, человече. Раньше я боялся. Казалось… мой смертный час настал. – Он попытался улыбнуться. – А теперь я видел смерть, и не так уж это страшно. – Он все же сумел улыбнуться.
Сэму не терпелось переключить разговор на другое.
– Знаешь, о чем я сейчас жалею? – сказал он. Джемми внимательно на него смотрел. – Я жалею, что вел себя так во время марафона.
– Ох, но ты же выиграл, человече.
– Я обжулил тебя, и ты это знаешь. Я не одну неделю к нему готовился.
– Ну и что? Важно, что ты выиграл забег.
– Из-за тебя я думал, что без ног останусь. Ты из меня весь дух вышиб. У меня едва сердце не лопнуло.
– Как же я мог из тебя дух вышибить, раз ты выиграл забег?
Сэм промолчал, и Джем снова впал в забытье. Через некоторое время он проснулся и попросил дать ему еще лекарства. Сэм вышел и вернулся с ложкой и микстурой.
– Ох, я же думал об этом уже сто раз, Джем. Тысячу раз. Ну, почему я не дал тебе обогнать меня, когда ты так заслуживал победы? Ни о чем я так не жалею, как об этом.
– А что бы ты мог сделать? Дать мне выиграть?
– Ох, как я тобой гордился, когда ты меня нагнал. Ведь это было тебе не по силам, и все же ты меня нагнал. Я до смерти гордился тобой. Ну, почему? Почему я так с тобой поступил?
«Только не смей снова реветь, – сказал себе Сэм. – Держись». Он ногтями впился себе в ладонь, прокушенную матерью, в надежде, что боль поможет ему сдержаться.
– Ты выиграл все состязания, Сэм. Такого никогда никто не сможет сделать.
– Ага, и украл у тебя славу. По праву ты выиграл забег. Ох, ну почему?
И тут он заплакал.
– Все и дело-то в этом, Сэм. Ты должен был выиграть. Неужели ты не понимаешь? Такой уж ты. И такой уж я. Такие уж мы с тобой, Сэм. И ничего мы тут поделать не можем. Иначе ты не мог поступить.
Среди ночи их мать вошла на цыпочках в комнату.
– Ну, как он сейчас-то?
– Да он сейчас вроде спит. Доктор дал ему что-то хорошее.
– Надолго оно не поможет.
– Ага, я знаю, мать, – сказал Сэм.
А он не спал. Они никак не могли понять, когда он спит, а когда бодрствует.
– Значит, так я туда и не доберусь, да? – заметил он вдруг, когда Мэгги ушла.
– Куда, Джем?
– Куда же, ты думаешь, человече, – в Америку. Значит, так никогда ее и не увижу.
Сэм почувствовал, что снова плачет, но тихо, безмолвно, так что Джемми и не заметил.
– Это был Смертный доктор, да?
Сэм решил ничего не отвечать. Он-то думал, что Джемми знает.
– Это был он, да? – Джемми попытался приподняться на постели. – Да?
Сэм вынужден был кивнуть.
– Никогда не лги мне, Сэм.
– Нет. Больше не буду, никогда.
После этого они надолго умолкли. Сэм заснул. Он пробежал десять миль, и уже давно стояла ночь, а, как и все в Питманго, он ослаб из-за скверной еды.
– Расскажи мне про нашего папку.
Сэм даже подскочил на стуле. Он забыл, где находится. Он рассказал как мог обо всем, что произошло, – тихо, не спеша, ибо понимал, что даже звук его голоса болезненно действует на Джема. А тот лежал на спине и слушал с закрытыми глазами, потому что ему больно было смотреть на свет, но в уголках его губ играла улыбка.
– Ох, чего бы я только не дал, чтоб там быть и все это видеть. Как наш папка все выложил этому сукину сыну в лицо. Какой великий день для Питманго, а, Сэм?
– Ага, великий!
Он дал Джему еще лекарства, но действовало оно уже не так хорошо. Дыхание снова стало затрудненным, и появился хрип, которого раньше не было. Джемми все пытался прочистить горло, точно хотел что-то из него выбросить, но ничего не получалось – лишь становилось еще больнее. Сэм боялся, что начнется кашель. Ему казалось, что, если он начнется, его уже не остановишь. Но Джемми не кашлял.
– Значит, он все же туда пошел и сделал свое дело. Ты потом скажи ему, как я им горжусь, хорошо?
– Ты сам ему скажешь.
– Не могу я сказать такое отцу. Прямо в глаза.
– Ну ладно, тогда я скажу ему за тебя.
– Сэм?!
– Да, я тут.
– Я хочу, чтоб меня схоронили в ложном гробу.
– Ох, Джем… Джемми!..
– Ты знаешь, что гроб стоит столько же, сколько билет в Америку?
13
Забрезжила заря. народившийся день заявлял о себе, но это было незаметно в зале из-за дерева, затенявшего окно, и из-за того, что в поселке не осталось ни единого петуха. Все они не одну неделю тому назад попали в котел. Так что заря занималась над Питманго в полной тишине.
– Проскочил я. Говорят, это самое скверное время.
– Конечно, проскочил. Не знаю, Джем… – Сэм вдруг страшно возбудился, – …но только вид у тебя лучше. Я правду говорю. – Он кинулся к двери, чтобы позвать остальных, если они уже проснулись, взглянуть на Джема.
– Лгун. Я же говорил тебе, чтобы ты не смел мне лгать.
– Но это правда.
– У меня снова поднимается жар, дурачок. Сэм? – Он сел в постели. – Ты ведь так не оставишь дело со Спортивным полем, правда?
Сэм кивнул.
– А что ты сделаешь? Расскажи мне, что?
– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Но что-то сделаю.
– Устроишь пожар, да? Подожжешь шахту?
– Не знаю.
– Тогда, значит, взорвешь? Да? Недаром я видел, как ты откладывал в сторонку порох.
– Где это ты видел?
– Ты думаешь, такое можно скрыть от собственного брата, человече?
– А кто еще знает?
– Да разве у тебя есть еще такой брат? Такой хитрюга?
– Эндрью знает?
– Нет, он о таких вещах не думает.
– А Йэн?
– Нет. Если бы он знал, то пришел бы ко мне и продал свои знания.
– Да, это уж верно. Что нам с ним делать?
– А ничего. Все будет в порядке – выровняется, вот увидишь. Он ведь тоже Камерон. – И снова вернулся к делу.
